Печальный демон Голливуда - Анна и Сергей Литвиновы

Но в те суровые годы я еще не созрела до мести. Мне надо было бороться за жизнь. За свою – и, главное, своего сыночка.

Четыре тысячи рублей, что оставил Шершеневич, я даже в доллары (по стремительно растущему курсу) перевести не успела. Они очень скоро превратились в труху. В сор обернулись мои декретные. Гайдаровские реформы молотили россиян наотмашь.

Однако когда начался новый, девяносто второй год, я постаралась настроиться на хорошее. Мертвые похоронены, их не вернешь. СССР умер? Да и хрен бы с ним.

В оптимизме был чисто практический смысл. Будешь убиваться – молоко станет горьким, ребеночек грудь бросит, чем его тогда кормить? И если разобраться (уговаривала я себя), причин радоваться у меня гораздо больше, чем тосковать и ныть. Имею я больше, чем не имею. Есть крыша над головой – роскошная (по советским меркам) квартира в Черемушках. Осталось кой-какое золотишко и даже бриллиантики – Шершеневич все годы нашего брака меня баловал. Мамаша моя, опять же, страшно обрадовалась внуку и принялась изо всех сил нам помогать. Пару золотых колец из коллекции Павла Юрьевича в ломбард сдаст (а то и продаст) – продуктов накупит. Слава богу, в магазинах появились и творог, и яйца, и масло. А потом мамашка и постирает, и пеленки-подгузники погладит, и приберется.

А я могла посвятить всю себя малышу. Назвала я его Иванушкой. Никогда я раньше не думала, что смогу с такой силой полюбить ребенка. Что он займет столь много места в моей жизни – и я совсем не буду тяготиться им. Напротив, только радоваться, гордиться, умиляться. Каждый день я замечала, как Ванечка растет. Всякий день появлялось в нем что-то новое. Вот он улыбнулся. Научился переворачиваться на животик. Вылез первый зубик. Впервые малыш засмеялся. Стал сидеть.

Что за прекрасное время! И какое мне было дело до перемен в стране! До Арсения, Настьки, их семейки. До сбежавшего от меня (в холодные, немыслимые, невозвратные дали) Шершеневича. Я даже мать свою, крутившуюся возле нас, не замечала. И неосознанно оттесняла ее от Ванечки – пусть занимается стиркой-готовкой-глажкой. А уж я с Иваном. И нас с ним только двое на всем белом свете.

Иногда, правда, девчонки заходили. Со школьными-то подружками я давно распрощалась, все они были похожи на Настьку Капитонову, мажорки. И даже те, у кого родители не высокопоставленные, а простые, тоже за ними тянулись, изо всех сил выставлялись. Теперь ко мне девочки с кафедры приходили – куда меня Шершеневич пристроил и где моя трудовая книжка лежала. Нормальные девки, врачи, а одна даже кандидат меднаук.

Они меня тормошили: что ты все с ребенком да с ребенком, надо ведь и о себе подумать. Личную жизнь выстраивать. И если даже мужа, отца для Ванечки, не в один момент найдешь – хотя бы для здоровья необходимо с кем-то встречаться.

Вот и вытащили меня однажды в ресторан. Мать моя безропотно согласилась с внучком посидеть.

Прибыли. В заведении цены – ломовые. Взяли водку, закуску немудреную. Но мы же красотки были, и вскоре вокруг нас мужики колбасой завертелись.

Ко мне первой кент подвалил – весь как карикатура из «Московского комсомольца»: малиновый пиджак, бычья шея, золотые цепура, браслет, часы. Авторитет. То ли предприниматель, то ли бандит. Скорее второе. Пригласил на танец.

Говорок не московский. Мужик явно приезжий. Но ум в нем сразу почувствовался, и воля, и сила. Познакомились. И вот совпадение – его тоже, оказалось, зовут Иваном. А приехал он в Белокаменную с Урала. Там он хоть и проживает в небольшом городке – да личность, сказал, известная. Заместитель генерального директора крупного завода. Генеральный, говорит, с главным инженером только знай металлические чушки-болванки производят. А он все бизнесовые вопросы решает: поставки, сбыт, бартер. Он мне лапшу про то, какой деловой, все вешал: в городе своем имеет особняк, и квартиру, и две иномарки. И даже здесь, в столице, у него трехкомнатная жилплощадь в личной собственности. Но слушала я Ивана вполуха: как-то так сжал он меня, и чем-то сильным и твердым от него веяло, что я вся обмякла, расплавилась, потекла. Считай, после Арсения – почти два года – нормального мужика не было.

Короче, увез он меня. Не дожидаясь конца вечера, на зависть девчонкам. А я разве виновата? Что-то во мне тогда было такое. Что-то в глазах. Бл…н расцветал, как говаривал обо мне все тот же Арсений. Вот и в тот раз – несмотря на лишние килограммов пятнадцать после родов, первый раз толком приодевшись, накрасившись и причесавшись – с ходу я сняла в ресторане свой «джекпот».

Иван меня в свою «БМВ» усадил: «У нас в Москве филиал, и две машины разъездные». В тачке пахло кожей, хорошим парфюмом. Мужик дал мне свой мобильный телефон – тогда, в конце девяносто второго, личный сотовый был верхом крутости. Все равно как если б сегодня он усадил меня в частный самолет. Сказал безапелляционно: «Давай звони своим, скажи, что завтра придешь».

– А если у меня муж? – захохотала я.

– А муж объелся груш, – мрачно молвил Иван-второй и так газанул, что меня аж вдавило в спинку сиденья.

И я покорно позвонила маме и сказала, чтоб она меня не ждала, а ребеночка покормила кашкой и дала молочко, которое я заблаговременно сцедила. Матерь моя откликнулась грозно:

– А ты шляешься?! Ну, гляди у меня, шалава!

Я не дослушала, положила трубку. А мой спутник деловито спросил:

– У тебя сын или дочка?

– Сын, – ответила я с вызовом. – А это тебя пугает?

– Нет. У меня ни сына, ни дочки нет. И с женой я развелся. Поэтому место вакантно.

– Ты это каждой встречной говоришь? – ехидно спросила я. – В первый же вечер?

– Нет, первый раз. Только тебе.

Я, конечно, ему не поверила. Однако утром – пока он дрых в своей действительно роскошной квартире на Чистопрудном – я не просто сбежала, но оставила, на всякий случай, на клочке бумаги номер своего телефона.

А под вечер, когда Ванечка спал после обеда в своей кроватке, а мать, решившая наказать меня презрением после моего загула, отбыла восвояси, вдруг раздался звонок. Не по телефону, а в дверь.

Я открываю, а на пороге – Иван-старший. (Как узнал адрес так быстро?) А в руках у него букет бордовых роз. Штук пятьдесят, не меньше. И еще два свертка огромных – оказывается, для Ванечки-младшего подарки привез: манежик и огромного медведя. А сынок проснулся, увидел незнакомого дядю, но не испугался, не расплакался, а лучезарно улыбнулся и ручки протянул.

Нет, нет! Я не должна больше вспоминать Ванечку! Вот только мимоходом сказала – и уже слезы на глазах. Ах, какой же он был тогда милый, теплый, чистый! Весь – мой, и еще не тронутый болезнью! Извините. Сейчас, поплачу и продолжу.

Короче говоря, сильно на меня запал Иван-старшой. Иван Петрович Кузьминов, если полностью. Я думала, уедет он к себе на Урал – выкинет меня из головы. Мужик – существо примитивное. С глаз долой – из сердца вон. Но нет: он хоть и уехал, но звонить мне повадился буквально каждый день. И разговаривал по часу, по полтора.

Кстати, на поверку он оказался человеком совсем не глупым. Образованным – в Свердловске вуз закончил. Даже начитанным – правда, однобоко: все ему исторические романы подавай. И со своими, очень незыблемыми, понятиями о справедливости, чести, правде. Типа: солдат ребенка не обидит, предательство можно смыть только кровью, а жена должна быть босой, беременной и на кухне.

И ухаживал он твердолобо, но зато эффектно. В день рождения, к примеру, просыпаюсь. Выглядываю в окно. А там стоит украшенная двадцатью пятью воздушными шариками иномарка «Вольво»: его подарок.

А в другой раз вдруг явился из своего Металлозаводска без предупреждения и объявил: «Завтра мы с тобой и Ванечкой летим в Афины. Вот путевки, две каюты класса люкс. Едем в круиз по Средиземному морю. С нами – телевизионщики, вся элита: Листьев, Ярмольник, Якубович, прочие».

И все время, пока мы встречались, чуть не каждый день – и в Москве, и в Афинах, и в Неаполе с Барселоной – звал меня замуж. Уговаривал переехать к нему в Металлозаводск. В итоге мы вернулись с корабля в Москву, расслабленные, умиротворенные, а тут – ба-бах! – октябрь девяносто третьего, в столице миллионные демонстрации, танки на улицах, лупят по Белому дому, и неизвестно, как жизнь дальше обернется. А у него в городке (он нас с Ванечкой туда вытащил погостить) тишь, гладь, божья благодать. Никакого бурления. Патриархальное спокойствие. Золотые леса, глубокое синее озеро, и пятиэтажка уже считается небоскребом.

Словом, была не была: я согласилась. Мы расписались без торжеств и без затей (мое условие). В районном загсе, с двумя случайными свидетелями. И я переехала к Кузьминову в Металлозаводск.

Первое впечатление о городе (покой, леса, синь-озеро) оказалось обманчивым. Точнее, далеко не полным. Провинциальное очарование с лихвой окупалось идиотизмом периферийной жизни. В центре города, рядом со зданием горсовета (городской администрации по-новому), возвышался лыжный трамплин. Его начали строить при советской власти, да так и не докончили. Все годы, что я жила в Металлозаводске, он ржавел, гудел под ветром и потихоньку рассыпался. Чем-то он походил на коммунизм: эффектный, красивый, но непрактичный и никому не нужный – и оттого рассыпавшийся.