То было давно… - Константин Алексеевич Коровин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Много двадцать тысяч, Вася, – подтвердил и я.
Вася как-то обиженно посмотрел в окно и сказал:
– Ну не двадцать, а десять тысяч построил.
– Ну где же эти бани, десять тысяч? Много, – сказал гофмейстер.
– Много, – говорю и я.
Приятель Вася, зажмурив глаза, рассмеялся:
– Это верно, много. А всё же, как вам угодно, три тысячи я построил.
– Много, много, Вася, – говорю я.
– Знаете что, Константин Алексеич. Вы всегда так, не верите. Но вот что. Хотите верьте, хотите нет, триста бань я построил.
– Раз, два, три, четыре, пять… – отсчитала хозяйка и, смеясь, сказала: – Триста много.
– Врешь, – сказал Павел Сучков, – много.
– Как вам угодно, – ответил Вася серьезно.
Прасковья Васильевна наклонилась, облокотясь на стол, а голос за печкой сказал:
Ах, не ври, говори,
Со мной в баню иди…
Приятель Вася отскочил от печки и сказал со смехом:
– Что такое! Опять Баба-Яга! Верно, я построил три бани.
– Ну вот это верно, – согласилась, смеясь, и Прасковья Васильевна. – Баба-Яга помогает.
– Как это вы говорите, Прасковья Васильевна, другим голосом? – пристали мы все к ней. – Покажите.
Прасковья Васильевна задумалась. Лицо ее было серьезно и печально.
– Наша деревня, Ратухино, – сказала она, – сгорела дотла. Я еще была маленькой девочкой. Кое-кто построился опять, а отец мой бросил да и уехал жить в Ярославль. Знал он дело плотничье, понемножку в Ярославле работал. То там то тут найдет дело. Стал домишки малые кое-кому строить на краю города, ну и скопил деньжонок. И себе домишко построил.
Тут я учиться стала да на курсы пошла. Уговорил меня студент, который подготовлял меня к экзамену. Кончила я тут фельдшерицей. Было мне семнадцать. Поступила в больницу. А там доктор. Хороший человек. Замуж за себя зовет. Мне нравится. Он не молод, говорю отцу, матери. Они – иди, говорят.
Любит меня доктор, чувствую я, но не верит мне. Зря не верит. Всё говорит: «За что ты меня любишь? Я старик. Конечно, тебе велели родители выйти. Положение мое и всё такое». Конечно. Вижу я, ему тяжело. Не верит. И потому скучно ему. И всё зря. Он в клуб вечером уйдет, я дома сижу. Скучаю. Ну кой-кто из подруг, знакомых зайдет. И, что я ему ни говорила, не верит.
У нас в саду сзади дома баня была. Как-то, помню, пошла к вечеру я в баню. Открыла дверь – а там, смотрю, студент, репетитор мой сидит. Из Питера приехал. Увидел меня – и прямо в ноги упал. Плачет, бьется. «Вы, вы замуж вышли, – говорит, – а я вас люблю! Умираю. Люблю вас».
Я его подняла, с собой посадила на лавку. «Успокойтесь», – говорю. И нравится он мне. Потерялась я вся. А в маленькое окно поглядела – вижу, муж с крыльца идет в сад. Я ему и говорю: «Василий Алексеевич, муж идет». Он испугался да под печку залез, а я на полок прыгнула. Залегла к стенке, притаилась. А дверь заперта. Стучит муж. Я молчу. Он дверь-то сшиб с крюка да вошел. Испугалась я. Переменила голос – да под мужика, водовоза нашего Вавилу, – и крикнула: «Вавила, ты черт! Ждала тебя, лешего».
Муж удивился и ушел.
Я подождала, тихонько вышла, через забор перепрыгнула и домой пришла… А потом муж захворал сахарной болезнью и по весне о крыжовину палец занозил. Рана больше, больше. Ничем остановить нельзя. Антонов огонь. И помер. А студент со страху пропал.
Во мне от этого разу голос другой и явился. Вот я и говорю теперь Бабой-Ягой.
Просто и трогательно рассказала Прасковья Васильевна страницу жизни своей.
– Прасковья Васильевна, – сказал весело Сучков, – а нет ли здесь достать гитару где?
– Попробую. Есть, у трактирщика.
Прасковья Васильевна вскоре вернулась с гитарой.
– Что жизнь? – сказал Сучков. – Откуда что идет – неизвестно.
– Хи-хи-хи-хи-хи-хи, – передразнил его приятель Вася.
– Это тебе никогда не понять, – сказал Сучков, поведя пальцем перед носом архитектора Васи. – Это «хи-хи» кавалерическое. Это высоко для тебя. Понял?
И он стал настраивать гитару, перебирая струны.
– Спойте, чаровница, – сказал он.
Прасковья Васильевна вся зарделась. Запела:
За леса ложатся туманы.
Печалью мое сердце полно.
К ночи померкли дреманы,
Что любил я – угасло давно…
Люби. Иди. Любовь-любовь.
Зову – приди, скорей, скорей…
И, блеснув глазами, она убежала из комнаты.
Мы, когда она пела, смотрели на ее рот: он улыбался. И звуки голоса ее были где-то около.
Московская зима
В декабре начались сильные морозы. Говорили: «Ну и морозище, вороны на лету замерзают».
– Вот это уж пустяки, – сказал мой приятель и слуга, рыболов Василий Княжев, – где же им замерзнуть? Они привычны. Ишь, поглядите в окно, вона над площадью – что их летит. Кучами собираются. Потому теперь в Москву на Рождество Господне и-и… товару что везут, до ужасти. Поросят, свиней мороженых, белужины, севрюжины, гусей, окороков, рябчиков сибирских… Прямо гужи идут. В Охотном ряду, на Смоленском рынке, на Арбате, в Дорогомилове, в Рогожской – все рынки завалены. Судаков одних что!.. Сигов! Разговляться на праздниках. Святки придут – тут самая еда. Гости. Гулянья. А верно – мороз здоров. Вчера в Охотном у купцов бороды белые, в инее. Ходят, рукавицами хлопают. Ну и вот теперь сбитеньщикам лафа. Все купцы сбитень горячий пьют. Греются. А то бы замерзли.
– А вот я никогда сбитень-то и не пил, – сказал мне приятель Коля Курин, – может быть, оттого у меня ноги ужас как зябнут. Теплые ботики купил – не помогает.
– Это у тебя от женского пола, – смеясь, сказал приятель-архитектор Василий Николаевич. – Вот я живу, квартиру снимаю у домовладельца Сергеева. Так у него от женской болезни голова распухла.
– Что за ерунда! – сказал приятель-доктор Иван Иванович. – Вы университетский человек и такую ерунду говорите.
– Нет, позвольте, извините… У него консилиум из профессоров. Я его после навестил. Лежит – весь ватой обернут. Жалуется, что вино пить запретили. Разные неприятности, говорит, и политика в голову лезет.
– Этак-то на праздниках хворать – не дай Бог! – серьезно покачал головой, потужил Василий Княжев.
– Эх, гимназистам сейчас радость. Бывало, утром спишь – никто не будит. Проснешься – мать говорит: «Сегодня в гимназию тебя не будили – мороз тридцать градусов, на каланче белый флаг выкинут». Лежанка топится, в окнах сад – весь в инее. На столе самовар, горячие калачи, баранки, сушки с тмином, с
