Плач льва - Лариса Райт

— Новым хозяевам?

— Ну да. Подбираем сейчас. Ей — хорошую семью, а мне — нормального напарника. Непрофессионалов тут держать накладно получается, да и ни к чему.

Артем снова вспомнил слепящую полоску света и то мгновенное ощущение бескрайнего облегчения, что почувствовал он в момент появления возле него, едва дышащего, собаки. Артем даже не колебался, просто спросил:

— А можно мне взять?

— А чего же нельзя? Можно. Только учти, звезд она с неба не хватает. Обычная трехлетняя собака, не поддающаяся дрессировке. Я обычно не ошибаюсь, всегда удачных щенков выбираю, но, знаешь, как говорится, и на старуху бывает проруха. Так что давай, забирай, пока я добрый. Многого от нее не требуй, просто люби.

Артем уже любил, а требовать сначала и не собирался, но каждый раз, встречаясь глазами с овчаркой, не мог поверить, что интеллект, струящийся из ее глубоких глаз, обманчив. И почему-то обидно было, что тот милый, приветливый спасатель так и будет считать Марту ни на что не способной собакой. Конечно, не мог Артем сделать то, чего не удалось добиться за три года профессионалам из МЧС, но научить даже трехлетнее животное нескольким трюкам вполне был способен.

Уже через несколько месяцев стояли они с Мартой у Центра спасения, готовые продемонстрировать свои достижения. Артем попросил у спасателей немного наркотического вещества, на которое натаскивали они «талантливых» собак — не таких, как его никчемная любимица. Каково же было их удивление, когда через несколько минут Марта села именно возле той из пяти сумок, в которой его спрятали. И незачем им знать, этим благородным людям, что нюх у овчарки вовсе не улучшился. Зато слух у нее был великолепным и вполне мог уловить тот едва различимый щелчок пальцами, который издавал Артем, когда она оказывалась возле нужного места. Ловкость рук и ушей — и никакого мошенничества. Разрешите откланяться — наша взяла. Собака получила одобрение и аплодисменты, хозяин сорвал восхищенные пожимания рук и приглашение на работу.

— Нет, ребят, спасибо, конечно, но не по мне это. Вы все-таки люди военные, подневольные значит, а я свободу люблю.

— А ты где работаешь? — спросил Артема бывший напарник Марты.

— Да сейчас особо нигде.

— Слушай, у меня знакомые лабрадора взяли. Щен бестолковый до жути. Может, возьмешься дрессировать? У тебя же классно получается.

— Давай попробуем.

С тех пор Артем пробовал уже десять лет. Пробовал по-разному и с переменным успехом. Какие-то собаки ускользали из памяти, как только заканчивали обучение, иные оставались в ней навсегда, но ни одну из них не позволил себе Артем впустить в свою душу. Она была полностью занята Мартой. Только овчарке разрешал он вмешиваться в свое внутреннее далеко не всегда блестящее состояние и исключительно ей доверял поднятие своего подчас угнетенного, тоскливого настроения. Нет, Артем не был подвластен постоянной хандре и скорби, он заново научился улыбаться, шутить, даже звонко и почти беззаботно хохотать, только вот грусть из глаз никуда не исчезла. Да и могла ли исчезнуть? Человек может найти в себе силы на продолжение какой-то деятельности, на развитие активной позиции, на поиски новых свершений, но способы пережить и навсегда забыть трагедию ему неизвестны.

Не ведал о них и Артем, а потому, несмотря на искреннюю увлеченность дрессировкой собак, несмотря на тотальную занятость и отсутствие времени предаваться тягостным раздумьям, несмотря на существование в жизни определенных встреч с представительницами прекрасного пола, то и дело в случайно ли брошенной кем-то фразе, в невольно обращенном внимании на чужого ребенка, в чрезмерном ли, докучливом стороннем любопытстве получал он вдруг резкий, болезненный удар по своей не затянувшейся ране. Мало кто из нормальных людей находит удовольствие в страдании. Бывает, несчастные получают некую выгоду от своих мучений, но вряд ли кто-то из них радуется подобному приобретению. Человек разумный скорее откажется от благ, только бы избежать продолжения своих терзаний. Артем не был исключением. Он постарался, как мог, оградить себя от любых напоминаний, но окончательно избежать столкновения с миром, в котором живешь, невозможно, как ни пытайся. Не мог Артем бывать только на тех улицам, где не ходят за ручку с мамами маленькие девочки, не мог не замечать беременных женщин, не мог не обращать внимания на счастливые семьи, приходящие к нему на тренировку со своими собаками.

Нет, он не был параноиком и не зацикливался на своем горе, но все же иногда чужое благополучие вызывало гнетущую зависть и невольную злость, заставляло задавать вечный и всегда безответный вопрос: «Почему это случилось со мной?» — и предлагало искать ответ на него там, где ищут ответ на неразрешимые вопросы многие, многие люди, — в забытьи. Артем выбрал самый популярный и отнюдь не новый способ ухода от реальности: в самые тяжелые минуты пытался по-прежнему найти облегчение в спиртном, но опьянеть до конца уже то ли не мог, то ли не позволяла этого сделать ответственность перед собакой. Ум оставался ясным, а следовательно, желаемого избавления от воспоминаний не случалось. И оттого способом этим, как оружием для восстановления душевного равновесия, пользоваться Артем в последнее время практически перестал, но окончательно избавиться от дурной привычки пока так и не сумел, как не удалось ему и освободиться от ее следов на своем лице. Он по-прежнему выглядел заметно старше своих лет, и хотя давно уже не был обрюзгшим и одутловатым, угадывалась в его облике то ли болезненность, то ли усталость, то ли надломленность. Если бы окружающие его люди доподлинно узнали, сколько ему лет, они бы, возможно, были удивлены и даже ошарашены, но затем присмотрелись бы и увидели, что и походка у него все еще решительная, и взгляд не тусклый, и плечи расправлены, и кожа не слишком морщинистая, и энергия если и не бьет ключом, то все же уверенным, быстрым ручейком. И хотя моложавым при всем желании Артема уже никто никогда бы не назвал, но и странным его облик для мужчины слегка за сорок считать перестали бы.

Нельзя сказать, что он сам никогда не задумывался над тем, какое впечатление производит. Артем прекрасно сознавал, что, скорее всего, будет у него больше и работы, и удовольствий, сбрей он бороду и избавься от седины, но то ли хватало ему и того, и другого, то ли большого значения облику своему он не придавал, то ли не считал возможным искоренять в себе оставленные жизнью отпечатки. К сединам своим не относился он как к благородным, понимал, что нажиты они не опытом и не мудростью, а потому и украшать, видимо, не могут.

Не украсит его и та боль, что испытывает он от потери собаки, не избавит от грусти в глазах, от пепла на волосах, от тоски в душе. От утраты его уберечь не мог никто, но человеческое тепло, сострадание, ласка могли если не избавить от страданий, то хотя бы смягчить их. И Артем, потерянный и разбитый, так жаждал получить хоть какое-то облегчение, хотя бы крупинку жалости, понимания и сочувствия, что поспешил в тот дом, где его ждали, так, как никогда не спешил, и впервые забыл подумать о том, кто именно будет ждать его в этом доме и с кем ему придется столкнуться.

— Здравствуйте, — произносит девочка, открывшая дверь. Она похожа на маму: светленькая, худенькая, симпатичная, волосы длинные, глаза голубые, взгляд немного озабоченный и по-детски любопытный. — А вы к нам уже приходили, я вас видела. А меня Вероника зовут.

Еще вчера Артем сразу же отшатнулся бы от нее, как от прокаженной, но теперь, прежде, чем уйти, он все же находит в себе силы произнести едва слышно:

— Я знаю.

А потом? Потом известная схема: бег по улице, мокрые от слез ресницы, сорванное от рыданий горло, батарея пустых бутылок возле дивана… Казалось бы, все то же самое и все совершенно другое, ибо нет больше той ответственности, тех преданных глаз, того мокрого носа, что способен был вывести Артема из подобного состояния.

25

Женя нашла. Ей хотелось так думать. Ей казалось. Нет, она уверена: ребенок, на поиски которого она потратила столько усилий, наконец найден. На первый взгляд он ничем не отличался от других таких же, приводящих в центр своих братиков и сестричек, но Женя чувствовала — это то, что нужно. Осталось только посмотреть, как будет вести себя почти утвержденный актер на уроке канисотерапии, и можно приступать к переговорам с родителями.

Директор дельфинария жутко соскучилась по своей работе. Ей ужасно хотелось вернуться к животным. Она безумно устала от людей, от их тщательно скрываемых и неудачно скрытых пороков и явных, остро выраженных недостатков. За последние дни это преследующее ее чувство скорого разрешения проблемы уже столько раз достигало апогея и столько же раз обрывалось унылым и вконец изматывающим разочарованием.