Неизвестный Алексеев. Неизданные произведения культового автора середины XX века (сборник) - Геннадий Алексеев

К нам подошли два мальчика.

– Эту рыбу действительно нельзя есть? – спросил у них Ж.

– Да не, можно, только не разрешают, – ответил один из мальчиков на чистейшем русском языке.

Насмотревшись на рыб, мы с О. полезли на холм к крепости. Ж. пошел в чайхану заказывать обед.

Взобравшись на вершину, я опять увидел ту зловещую зубчатую гору. Она была близко. Она возвышалась над крепостью и над городом, грандиозная, подавляющая своим мрачным величием и неприступностью.

У развалин крепостных стен нашли много черепков, глиняных и фарфоровых. Тут же валялись куски белого мрамора.

– Дело пахнет археологией! – сказала О. И исчезла.

Я крикнул, она не отозвалась. «Что за чертовщина!» – подумал я и стал заглядывать за каждый выступ, в каждую ямку. Но О. нигде не было.

Я стал орать истошным голосом, сложив ладони рупором. Жители ближних домов выходили во дворы и смотрели на меня – сверху мне все было видно. Я бегал по холму среди руин на виду у всего города и орал, как полоумный. Пот резал мне глаза, затекал в открытый рот. Но О. не отзывалась, она пропала бесследно. «Да, конечно, это сон, – думал я, – теперь одна задача – проснуться!»

И тут я увидел О. Она спокойно стояла внизу у подножия холма и смотрела на меня из-под руки.

– Неужели вы не слышали, как я кричал? – спросил я ее, запыхавшись. – Весь город слышал!

– Нет, ничего не слышала! – ответила О.

– А вообще-то вы хорошо слышите? Уши у вас в порядке?

– Да, вполне в порядке.

– Очень странно!

– Да, действительно странно! – сказала О., и мы пошли обедать.

В чайхане-столовой была идеальная чистота. У входа висел рукомойник. Рядом на гвоздике – белоснежное полотенце. На столиках вазочки с бумажными салфетками, и ни одной мухи. «Странно, – подумал я опять, – Азия – и ни одной мухи!»

Шофер уже давно ждал нас – мы были его главные пассажиры и на обратный маршрут, главные и единственные. Из Нураты никто не хотел уезжать.

Около автобуса вертелся грязно одетый хромой узбек неопределенного возраста.

– Ах, хороший девушка! – сказал он, глядя на О., и чмокнул губами. – Слушай, давай меняться, – это уже обращаясь ко мне, – я тебе один святой рыба, а ты мне – один девушка!

Глаза его были вытаращены. Один глаз слегка подмигнул.

«Шутник или сумасшедший?» – подумал я с беспокойством.

– Давай, а? Один маленький рыба на один девушка!

– На маленькую рыбу я не согласен, – сказал я, – давай большую!

– Большой нельзя! И мне, и тебе будет нехорошо! А маленький аллах не заметит! – Ты будешь много кормить маленький рыба, и он станет большой, как твой девушка!

– Долго кормить надо! – сказал я. – Нет, я не согласен.

– Жалко! Ай, жалко! Такой хороший девушка! Красивый! Давай на два маленький рыба! Аллах простит!

Мы сели в автобус. Хромой еще что-то говорил, делал руками знаки.

Тронулись.

Опять кладбище. Потом холмы с черепами. Потом поля, которые никак не орошаются, и холмы-чудовища. И все время слева (теперь уже слева) неподвижно, не удаляясь и не приближаясь, стояла таинственная зубчатая гора. Она была грозна и неотступна, как рок. Казалось, она молча следила за нами сквозь прикрытые каменные веки.

17.5

Вечером в гостях у Н.

У него ежик. Серенький, большеухий и длинноногий. Бегает вдоль стен. Его черный нос нервно подергивается.

Пришел знакомый Н. – прораб. Стал рассказывать о заключенных.

Им платят половину заработка, но выдают лишь по 5 рублей в месяц на мелкие расходы. Остальные деньги они получают после освобождения.

Некоторые работают хорошо, с удовольствием, некоторые же (уголовники-рецидивисты) не работают совсем. Деньги выписывают на бригаду. Те, кто работают, обеспечивают себя и бездельников.

В Навои все лагеря строгого режима. Зона огорожена высоким сплошным дощатым забором с колючей проволокой по верху. На углах вышки, в них солдаты с автоматами. За забором полоса распаханной земли, потом еще ограда с колючей проволокой. И, однако, побеги случаются. И не всех беглецов вылавливают.

Незадолго до нашего приезда бежало человек десять – сделали подкоп под ограждением. Троих не поймали. Говорят, что им удалось пробраться за границу.

Был случай – двое заключенных замуровались в подвале строящегося дома. Заранее запаслись водой и пищей и замуровались. Охрана сбилась с ног, но найти их не смогла. Тогда зону закрыли – все зеки оставались на стройке несколько дней. Замуровавшиеся не выдержали и размуровались, – у них кончилась вода.

18.5

Пировали в чайхане на базаре старого города. Ели шашлык, заедали его редиской, луком и маринованными патиссонами, запивали сухим вином и зеленым чаем. В чайхане в этот час было пусто. Чайханщик – красивый старик с орлиным профилем – сам сидел на помосте, застланном коврами, и тянул чай из большой фарфоровой пиалы.

Потом мы прощались с мечетью. Выяснилось, что она не просто мечеть, а ханака – приют для странствующих дервишей. Это было когда-то крупнейшее заведение такого рода в Средней Азии.

Возвращаясь домой, проходили мимо «зоны». Как раз окончился рабочий день (заключенные работают по 8 часов). Из ворот вышло около десятка солдат с автоматами. Один вел на поводке немецкую овчарку.

Солдаты стали полукругом, держа автоматы наперевес. Группами по пять человек стали выходить зеки – они строились в колонну. Когда все вышли, солдаты окружили колонну со всех сторон, и она двинулась.

Все заключенные были в куртках и штанах грязно-синего цвета. На головах такого же цвета кепки.

Эта плотная грязно-синяя масса медленно пересекала пустырь перед гостиницей. Тут же по пустырю ходили обыкновенные вольные люди – парни в бобочках и узких брюках, девушки в ярких платьях с голыми руками и ногами. Они не обращали на заключенных никакого внимания. Какая-то женщина с авоськой прошла между зеками и конвойными. Солдаты, казалось, не заметили ее.

В Навои к зекам привыкли – они построили этот город на краю пустыни.

На одном из девятиэтажных домов, который еще не закончен и находится в зоне, висит большой плакат: «Слава советским строителям!».

В сквере у кинотеатра висит еще один плакат, написанный стихами:

Идейное искусство нужно нам.

Сметем с дороги формалистический хлам!

И нарисовано: скульптура Мухиной «Рабочий и колхозница» надвигается на уродливую, перекореженную Венеру, которая держит в руке книгу. На книге надпись – «Треугольная груша».

Плакат выцвел. Он висит здесь, наверное, с 62-го года.

Вечером у Н. разговаривал с девушками-медичками. Они закончили Самаркандский медицинский институт и направлены в Навои по распределению. Работают первый год.