Третьего не дано - Анатолий Марченко

- Пощадите... - заикаясь, пробормотал он. - С перепугу... Нажал на спуск...

- Ну вот, спектакль закончен, - подвел итог Калугин. - Объявляю всех арестованными. Вы находитесь в руках ВЧК.

- Но вы же играли... Шопена! - прошептала Никитина, безумными глазами глядя на Мишеля.

- Я, - подтвердил Мишель.

- Господа! - жалобно воскликнул высокий и тонкий как жердь офицер. - Мы их сладким чаем... А они... Как же это, господа?!

23

Проникнуть в Большой театр и побывать на открывшемся там съезде Советов - таково было задание, полученное Юнной от Велегорского. Он подчеркнул, что, разумеется, материалы съезда будут публиковаться в печати, но крайне важно подробнее узнать то, чего не сможет или не захочет сообщить самая откровенная газета. Главное, как он выразился, подышать воздухом съезда, уловить тот особый его настрой; это поможет их группе точнее и лучше ориентироваться в бурном потоке событий, быть постоянно "на взводе" и, в зависимости от складывающихся обстоятельств, своевременно определить свою роль в этих событиях.

Велегорский решил не говорить Юнне, что Савинкова крайне- интересует позиция левых эсеров.

Юнна осторожно спросила Велегорского, не слишком ли будет рискованно появляться на съезде. Опасности еп не страшны, но можно поставить под удар всю группу.

- Риск - наши крылья! - не без патетики воскликнул он, тут же намекнув, что такова не только его личная воля.

- Хорошо, - сказала Юнна, - я попробую достать пропуск. Кажется, одна из маминых знакомых работает в "Метрополе".

- Большевичка? - встревожился Велегорский.

- Боже упаси, - успокоила его Юнна. - Левая эсерка.

- Ну, это еще куда ни шло, - Велегорский весело подмигнул Юнне. Действуйте.

На следующий день Калугин знал об этом разговоре.

"А что, это нам на руку", - подумал он, решив, однако, заручиться согласием Дзержинского.

Феликс Эдмундович, выслушав Калугина, велел выдать Юнне гостевой пропуск.

- Кроме всего прочего, товарищу Ружич это будет полезно, - сказал он. На съезде выступит Владимир Ильич. Да и левых эсеров послушает. Истина познается в сопоставлении...

Жарким июльским дном Юнна вышла из "Метрополя"

на Театральную площадь. Несмотря на явную несхожесть, и этот летний день, и памятный осенний вечер, в который она примчалась на баррикаду, в чем-то были родственны между собой. Не потому, что на улицах все еще были видны следы октябрьских боев, что часть крыши "Метрополя" провалилась от попавшего в пего артиллерийского снаряда и что в доме на углу площади черной обгорелой раной зиял сквозной пролом. Схожим было пастроение. И хотя с осени в жизни Юнны произошли крутые перемены, сознание того, что она тогда интуитивно, а теперь осознанно становилась частичкой общей борьбы, захватило ее целиком, заряжало уверенностью и мужеством.

Юнна только что пообедала в столовой Дома Советов.

Там она получила крохотную миску жидкого супа из перловки, горстку жареного картофеля и кусочек вареной конской печенкп. Обед, можно сказать, был царский, и, хотя к нему полагался лишь ломтик черного, вязкого, как глина, хлеба, Юнна была довольна.

К подъезду Большого театра она пришла около полудня. Вход осаждала толпа делегатов в кожанках, солдатских гимнастерках, неказистых рабочих куртках. Нетерпеливые старались поскорее пробиться в открытую дверь.

Но часовые не спеша, тщательно проверяли пропуска.

Лица делегатов были серьезны, те, кто попал в Москву впервые, с любопытством рассматривали бронзовую квадригу Аполлона.

Юнна стала в сторонке, ожидая, когда схлынет толпа, и невольно услышала разговор двух мужчин, прислонившихся к колонне.

- Жарковато, - невесело сказал кряжистый человек в обшитых кожей галифе.

- Жарища, видать по всему, будет на съезде, - восторженно предположил высокий, с впалыми, как у чахоточного, щеками собеседник.

- А помнишь Третий съезд Советов в Петрограде?

В Смольном на полу спали, на соломке. А здесь - кровати, простыни. Чуешь перемену?

- Чую, чую, - подхватил высокий, - ловкач ты, братец: одним камнем двух собак разогнал. Я тебе про Ерему, а ты про Фому.

Чем закончился их разговор, Юнна не услышала, но слова "жарища, видать по всему, будет на съезде", которым поначалу она не придала значения, не раз вспоминались ей.

Партер и все ярусы Большого театра были уже переполнены, и Юнна с трудом нашла себе место во втором ярусе с правой стороны. Отсюда хорошо видна была сцена, еще безлюдный стол президиума и почти все ряды партера.

Сейчас, пока заседание еще не началось, трудно было понять, кто из делегатов большевик, а кто левый эсер. Юнне казалось, что все пришли сюда как единомышленники.

После двенадцати часов дня к столу президиума, надвое рассекая пустое пространство сцепы, прошел невысокий черноволосый человек в пенсне. Он шел твердо и уверенно, как ходят люди, знающие, что их ждет нелегкая работа, и готовые решительно взяться за нее и отвечать за результаты. По рядам гулким ветерком пронеслось: "Свердлов!"

Свердлов приблизился к председательскому месту, взял звонок с длинной деревянной ручкой и несколько раз энергично встряхнул его, призвав делегатов к вниманию. Голос у него был глубокий, грудной, и Юнна удивилась, что такой невысокий, щупловатый человек говорит так раскатисто и звучно.

В облике Свердлова - и когда он шел к столу, чтобы открыть съезд, и когда, оглядев зал, бросил в него первые слова - в единое целое сливались невозмутимое спокойствие и кипучее вдохновение. Твердо опершись сжатыми пальцами о стол, он объявил заседание открытым. Сцена быстро заполнилась членами президиума.

Почти всех, кто усаживался за стол в президиуме, Юнна видела впервые. Она спокойно скользила взглядом по их лицам, не останавливаясь на ком-либо в особенности.

По соседству с Юнной сидели два крестьянина - деревенский парень в косоворотке и благообразный старик с окладистой бородой.

- Слышь, а что там за баба такая? - спросил парень.

- Где?

- Да за столом расселась.

- Пень еловый, - накинулся на парня бородач. - Да ежели ты желаешь уразуметь, этой бабе цены нету.

Спиридонова она, Мария.

- Спиридонова? - равнодушно процедил парень. - Не слыхал.

Бородач покосился на Юнну и, понизив голос, сказал:

- А вот как хлеб у тебя из амбара подчистую выметут - услышишь!

- Ты, батя, не в ту дуду...

- Не в ту... Из тебя продотряд душу вытягал? Нет?

Оно и видать Вся надежда на Марию. Заступница мужицкая...

В этот момент Юнна увидела женщину, сидящую в президиуме, о которой говорил бородач. Во всем ее облике было что-то от человека, огромным усилием воли подавляющего в себе какое-то неукротимое желание.

Теперь уже Юнна не видела никого, кроме этой женщины в черном платье с глухим стоячим воротником.

И хотя была громадная разница между тем, какой она представляла себе Спиридонову - красивой, молодой, жизнерадостной, и тем, какую увидела в действительности - страдальчески хмурую, сухую и нервную, эта разница вызывала в душе Юнны не разочарование, а тихую, щемящую жалость.

"Как он сказал, этот бородач? - думала Юнна. - Ах да, "заступница мужицкая".

И тут наперекор этим мыслям ожили слова Дзержинского. Он посоветовал тогда, во время встречи: "Прочитайте вот эту речь Ильича. И сравните с речами Спиридоновой". "Хорошо, - сказала она, - но разве у них есть расхождения?" "А вы почитайте", - повторил Дзержинский.

Речь Ленина Юнна прочитала той же ночью. Один раз, потом второй, третий. Долго не могла заснуть - и потому, что ее взволновала ленинская мысль, и потому, что каждый раз открывала в ней для себя все новое и новое...

Да, но от кого же она, Спиридонова, защищает мужиков, от кого? Юнна плохо знала деревню. Больше того:

почти совсем ее не знала. В детстве она ездила гостить к своей тете, поселявшейся на лето в деревушке вблизи Тарусы. Юнне запомнились солнечные лесные поляны, звонкие песни березовых рощ, чистые, как синева небес, ручьи в овражках. Запомнилась петляющая тропка среди ржаного, пахнущего свежим хлебом поля, волнующее и пугающее неизвестностью колдовство кукушки, тихая пыль над дорогой в отблесках вечерней зари.

Эти воспоминания были светлы и приносили радость, но жизни крестьян Юнна не знала.

Думы Юнны были прерваны шквалом аплодисментов.

Делегаты вскочили с мест. Юнна никак не могла понять, кому аплодируют. Спиридонова стояла недвижимо, словно монумент, лишь пальцы, вцепившиеся в край стола, выдавали ее волнение. "Это ей аплодируют?" - подумала Юнна и в тот же миг услышала чей-то восторженный, радостный возглас:

- Ленину - ура!

Юнна была уверена, что Ленин займет место в самом центре стола, за которым сидел президиум. Но увидела его в сторонке, неподалеку от трибуны. Ленин положил на колени блокнот и что-то быстро писал. Казалось, оп всецело поглощен своими записями и не обращает внимания на то, что происходит в зале.