Сколково. Хронотуризм – 2 - Татьяна Михайлова

Но Павел так и не смог стряхнуть с себя оцепенение, вернулось странное, словно пережитое уже когда-то чувство, что он «шагнул» через экран и оказался в кадре. Но лишь сторонним наблюдателем – картинка движется, декорации меняются, люди вокруг говорят и действуют. Но не видят чужака, вернее, не обращают на него внимания – он для них не существует. Как и они для «зрителя», их жизнь для него – лишь средство развлечься и нескучно провести немного времени, вот и все. Поэтому Павел не тронулся с места, он лишь поднял голову и посмотрел в темноту за дверным проемом. И даже не удивился, когда в кают-компанию вошел фон Штейнен. Вернее, вошел – это громко сказано, доктор появлялся из мрака по частям, как материализующийся на глазах призрак. Сначала на светлые доски переборки легла худая, покрытая желтоватым загаром кисть руки, потом через комингс переступила нога в короткой, обтрепанной внизу штанине и стоптанном ботинке, потом там, где у людей находится голова, блеснуло что-то. Неярко и коротко, но Павел все же зажмурился на мгновение, а когда открыл глаза, врач из разрозненных частей уже собрался в единое целое и теперь смотрел себе под ноги. Фон Штейнена Павел не видел всего несколько часов, но человек за это время изменился так, словно минул десяток лет. Неучтенный пассажир «Марии Селесты» и утром выглядел неважно, но сейчас внешне он походил на восставшего из могилы мертвеца. Или не погребенного, что почти одно и то же. Сходство доктора с зомби усиливала оборванная, окончательно превратившаяся в лохмотья одежда и землистого цвета кожа на лице. Бледность смешалась с загаром, и получилось нечто невнятное, словно кто-то пытался осветлить глиняное изваяние.

Доктор на Павла внимания не обратил, его заинтересовали покойники. Фон Штейнен присел на корточки рядом с трупом капитана, смотрел с минуту или чуть больше на его лицо, оттянул нижнее веко и надавил пальцами на глазное яблоко покойного:

–　Он не дышит, а в его глазах я вижу «кошачий зрачок», этот мертв, живой человек смотрит по-другому. Его зрачок останется круглым, живым и круглым. Теперь посмотрим второго.　– Врач подобрался к телу Ричардсона.

Павел отстраненно наблюдал за манипуляциями врача – тот вел себя так, словно все произошедшее было для него в порядке вещей.

–　И этот, пульса нет, кровь больше не бежит по его венам. Она скапливается на спине, и скоро там появится синее пятно,　– со знанием дела заявил фон Штейнен, и уселся на пол, рядом с телом Бриггса.　– Они скоро окоченеют, и вам надо поторапливаться,　– сообщил врач, стянул с носа погнутую блестящую оправу для очков без стекол и бережно убрал ее в нагрудный карман своего грязного, с оторванными пуговицами пиджака.

Павел механически кивнул в ответ: осознание происходящего, как защитная реакция психики, запаздывало, и он мог пока только «записывать» информацию на носитель, но не усваивать ее. А фон Штейнен явно был в своей тарелке – он поджал под себя ноги и раскачивался теперь вперед-назад, что-то невнятно бормоча себе под нос. И то улыбался, то лицо его искажала гримаса отчаяния, страха или боли – врач говорил сам с собой, только почему-то решил озвучить свой внутренний диалог.

–　Их убили, их тоже убили, как и остальных, всех, всех, кто был на корабле,　– выдал фон Штейнен и замолк, уставился на Павла мутными, прищуренными глазами. И не отводил требовательного взгляда, пока собеседник не вступил в диалог.

–　Кто?　– зачем-то спросил врача Павел.　– Вам известно, кто это сделал?

–　Да, да,　– радостно заговорил тот,　– да, я знаю. Этих,　– он ткнул пальцем сначала в тело капитана, а потом указал на труп Ричардсона,　– убила Phyllobates terribillis, ужасный листолаз. Яркий, как игрушка,　– красный, желтый, полосатый. Эта мелкое земноводное помещается в чайную ложку, но его яда хватает, чтобы убить ягуара. А человеку надо еще меньше, достаточно капли из его желез.

–　Кто?　– переспросил Павел, но врач его уже не слышал, он снова говорил сам с собой, только «беседа» приняла уже иное направление:

–　Мальчишку на кухне прикончила Bufo marinus, у кока остановилось сердце. Но он мучался недолго – конвульсии, аритмия и рвота быстро заканчиваются параличом, да. Я осмотрел его – глупец, он пытался таким образом вылечить больной зуб. Теперь ему не больно, совсем не больно.　– Фон Штейнен захихикал, потирая руки.

–　А Лоренсоны? Кто убил братьев?　– В безумной речи доктора Павлу удалось уловить крохотные искры истины. В том, что говорил врач, явно скрывалась правда, но сквозь слои потока сознания безумца до нее надо было еще докопаться.

–　А, эти… Strychnos toxifera, стрихнос ядоносный. Индейцы смазывают им концы стрел, а раненное этой стрелой животное погибает от остановки дыхания. Как и Лоренсоны – в них попали стрелы, и они умерли, один за другим, от удушья при ненарушенном сознании.

–　А Мартенс?

Но здесь ответа Павел не получил, фон Штейнен нахмурил брови и принялся водить пальцем по ковру, повторяя линии его узора.

–　Ты не знаешь или убил его не ты?　– не отставал Павел. И в тот же момент понял, что «Беретту» Саре он отдал напрасно.

Врач взвился с пола, как укушенный осой, и заорал, вернее, попытался, но на выходе получился лишь тонкий, истерический визг:

–　Я никого не тронул пальцем, но это все мои вещи, мои, мои! Они исчезли, покинули меня, как пауки,　– я вез их в университет, чтобы доказать, чтобы мне поверили! Кто-то украл их и выпустил из банки! Я вез их тысячи километров, а они пропали! Мне не нужно никого убивать, мне надо лишь вернуться домой, домой…　– Вспышка ярости прошла, и фон Штейнен без сил после припадка привалился спиной к переборке.

Тысячи километров? О чем он говорит, какие тысячи километров? Да кто он, в конце концов? Место и время для беседы сейчас явно неподходящее, но другого не будет, да и время поджимает. Надо использовать его с толком.

–　Послушайте, фон Штейнен, Клаус, я не хотел вас обидеть, честное слово. Давайте поговорим о другом. Расскажите мне о себе. Я знаю, что вы учились в университете в Брисбене…

–　В Бристоле, черт возьми, в Бристоле! Неужели так трудно было запомнить это с первого раза! Да, я учился там, и сразу на двух факультетах – на медицинском и биологическом. И после того, как их закончил, несколько лет назад, меня пригласили как специалиста по естественным наукам в экспедицию, на Амазонку. И я согласился, да, согласился и сразу поехал. Там было хорошо, очень хорошо, до тех пор, пока я не поссорился с Карлом. Он пригрозил выгнать меня и сказал, что не заплатит мне жалованье. Тогда я ушел сам – я знал джунгли лучше, чем эта кабинетная моль.　– Фон Штейнен даже сплюнул от злости, а воспоминание о застарелой обиде вернуло краску на его лицо. Теперь перед Павлом бесновался чуть порозовевший, но с безумным взглядом и едва понятной речью зомби. Он прокричал несколько коротких, отрывистых фраз на свистящем, похожем на птичий, языке и заговорил уже по-человечески, только очень быстро: – Я ушел, но река разлилась, и мне пришлось возвращаться. Я шел назад к лагерю другой тропой, и это сохранило мне жизнь. Их убили – всех, кто был в лагере, и, наверное, ночью. Но не тронули ничего, все собранные нами материалы остались на месте, охотники забрали только их сердца и мозг. Экспедиция Карла не пропала, не было никакого несчастного случая на Мазаруни, я единственный, кто вернулся тогда из джунглей. А в тот день, утром, я ходил среди мертвых, живой и невредимый, я не знал, что мне делать. Оставаться – смерть, уходить – тоже, возвращаться домой – виселица. Чтобы на моем месте сделали вы, Патрик?

Этот вопрос застал Павла врасплох.

–　Не знаю,　– честно ответил он безумцу,　– наверное, попытался бы вернуться домой.

–　Вот я и попытался!　– Фон Штейнен задрал голову вверх и захохотал, как филин в ночи.

От его смеха по спине Павла пробежала холодная струйка липкого пота. Все понятно, все просто, как грабли: этот тронувшийся умом несчастный действительно врач, он пережил такое, что простому смертному хватило бы на девять жизней. И вот теперь, когда он оказался в безопасности, все повторилось. Немудрено, что врач пытался залить воспоминания виски, да еще наверняка и припасенными впрок амазонскими корешками да травками не пренебрегал. И эффект себя ждать не заставил: от врача и ученого осталось полуживое нечто, лишь отдаленно напоминавшее человека. «Вот кто бочку открыл!» – мелькнула в голове шальная мысль-догадка. Хотя постойте – еще вчера утром Павел сам видел, как врач прикладывался к бутылке из темного стекла. Очень похожей на ту, что валяется сейчас на столе.

–　Но они вернулись за мной, нашли, выследили. И даже пробрались на корабль!　– доверительно сообщил Павлу фон Штейнен и сделал шаг по направлению к собеседнику.