Нарисую себе сына - Елена Саринова

Два загорелых, не первой свежести, мужика в выцветших рубахах угрюмо торчат в паре ярдов левее, у самой кромки воды. За ними, в волнах прибоя бултыхается лодка под таким же линялым парусом. А вдали, через бликующий под солнцем залив, желто-зеленые горы. Местность и рожи совершенно неопознанные… мама моя.

— Вы… кто?

Покусанный обиженно вскинулся:

— Да, твои спасители, бесово семя! Так, значит, нас отблагодарила?

— Спасители?.. От чего? От сережек в ушах?

— Так донным крабам они и вовсе — без надобности.

— Каким еще «крабам»? Причем здесь…

— А притом, что мы тебя из океана выловили. Тебя к нашему борту дельфины прибили. А откуда приволокли, — совсем уж «убийственно» скривился мужик. — Понятием не владеем.

Второй же, хмыкнув, добавил:

— Так, видать, ты и раньше больно кусалась. Там, откуда тебя…

— Что, «меня»?

— А, шандарахнули по лбу да за борт скинули. Не иначе, рассерженный полюбовник, — и оскалился, уперев взгляд в мои обличающе голые коленки.

Я тоже их обозрела… и одернула жесткую от соли мужскую рубашку:

— Не ваше дело… И куда вы меня «спасли»?.. И зачем руки хотели связать? — дошло, вдруг, до меня.

Мужики в ответ замерли, и один уже распахнул рот…

— Уф-ф, а вот и они! За тобой.

— Куда?!

— За тобой, бесовка! А не хошь… так с нами останься, — и громко заржали на пару, видно, для впечатленья.

Ну, я и «впечатлилась». Да так, что вновь подорвалась с песка на ноги. Получилось слегка с кривизной. И ненадолго. Я лишь взглядом успела мазнуть туда, куда и «спасители» мои пялились: узкая лестница вниз, из-под густой зелени, с яркими пятнами цветов вдоль перил, а по ней бодро спускаются трое. Такой же «несвежий смуглец», «атлет» в темном жилете, а вот, третий…

— Мама моя… Бу-э, — и снова коленями в песок…

— Долгих лет вам, мессир Леон!

— Всех благ!

— Бу-э.

— И вам удачи.

— Так уже, удача нам! Вот, гляньте.

— Бу-э… Ой, мамочки. Бу-э.

— Ну и?

— Ох, это она воды нахлебалась. Мы ж ее…

— Из океана выловили, мессир Леон. Видать, с корабля проходящего скинули: шишка на лбу и поранена там же. А так…

— Рана? Большая?

— Бу-э-э. О-ох.

— Да нет. Быстро заживет. Да и не хватятся ее, доподлинно говорю, мессир Леон. Наоборот, избавиться, видно…

— В этом сам разберусь… Ладно. Никип, давай к ней и… в общем, помоги.

— Ага.

— Руки свои… Я сама, — однако, меня сегодня мало кто слушает. Зато «третьего» я теперь рассмотрела — редкостная «натура». Бледный, худой, губы — «в ниточку» и важности преисполнен, как швейцар в столичном театре. Мессир Леон. Вот значит, как.

— Никип?

— Я са-ма, — процедила, вытирая рот свисающим рукавом.

— Кх-хе. Ну, попробуй «сама».

И попробовала. По горячему песку босиком — скорость заметно прибавляется. Тем более, «легкость» в организме значительно возросла. Лишь «запечатлела» напоследок своих «спасителей» — вдруг, пригодится? И услышала вслед:

— Так-так… И сколько за эту русалку хотите? — новый поворот в моей непутёвой судьбе. Жаль лишь, «цену» ему я так и не расслышала…

Истратив весь свой запал на прыжки по береговой полосе, я очень скоро выдохлась. Так, что вновь упасть и не вставать. Однако здесь повезло:

— Поготь ка: надо начальство дождаться, — парень сам тормознул у первой лестничной ступени и наглядно скрестил на груди руки.

Я на ближайшую из них — упала:

— О-о…

— Чего, совсем плохо? — не то уточнил, не то — посочувствовал.

— Угу… Голова… Никип ведь?

— Ага, — с прищуром оскалились мне.

— А я где, Никип?

— Кх-хе! Видать, точно тебя «шандарахнули».

— Угу, видать, — и впервые притронулась к своему ноющему лбу. — О-о… Ты хоть скажи мне: это Божьи скалы или уже материк?

— Материк. Южное чидалийское побережье. А место… — и отвернул голову к солнечному заливу. — Место — Бухта Роз. «Розе Бэй». Слыхала о таком?

— Не-ет… По-моему, нет. Так здесь что, розы разводят? — по крайней мере, ясно б стало, по какой оказии меня сюда «купили». Однако парень ответить не успел:

— Как тебя зовут?

Я от этого тихого голоса, почему-то, вздрогнула:

— Зоя.

— Так-так, Зоя, — одарил меня еще одним цепким взглядом вернувшийся «покупатель». — Ты — девочка взрослая и, надеюсь, в истерики впадать не станешь. Не хотелось бы портить такое красивое лицо еще одной… шишкой.

— А что, есть, от чего? — без особого интереса уточнила я.

Мессир Леон многострадально вздохнул:

— Это, смотря как, ты к жизни относишься. Можно, например, полагать, что сегодня тебе дважды в ней крупно повезло: когда тебя из воды достали, и когда от этих скотов спасли. А можно и считать себя жертвой злого рока.

— Тоже дважды?

— В этом, Зоя, все и дело.

— Так вы мне просто скажите: зачем я вам сдалась в этой цветочной бухте? А то у меня от ваших философских вывихов… — и шумно выдула воздух от по новой накатившего спазма.

Мужчина в ответ хмыкнул:

— Я понимаю… Послушай меня, Зоя. Пытать тебя своими «вывихами» больше не стану, а вот что скажу: любой долг приходится отдавать. И будем считать, ты этому месту… кое-что задолжала. За свое телесное и душевное здоровье. А вот каким образом ты затраченное сюда вернешь… — обменялся он взглядом с застывшим статуей Никипом. — Поживем — увидим. Сейчас же: мыться, потом к нашему замечательному лекарю и спокойно отдыхать. Здоровье здесь — самое главное.

— Угу-у, — напрягла я последние свои, не отбитые «крохи». — А что это за место то такое?

— Розе Бэй… Лучший в Чидалии «дом для уединенных свиданий».

— Мама… моя.

— Никип! Помоги девушке встать и… в общем, помоги…

Зачем?.. Зачем?.. Зачем?.. Вопрос, единственный из огромной кучи второстепенных, упрямо долбился в голову и не давал покоя. Потому что именно он был причиной всему. Зачем? Зачем я тогда от него ушла? Ведь, если б осталась в каюте, в кровати… Не было б теперь этих приторно розовых стен, приторно розовых штор и высоких каменных заборов. С одной стороны — недосягаемая жизнь. С другой— бесконечные розы. В бесконечных тенистых аллеях, клумбах и вазах. Я розы с детства не особо люблю. А здесь они — везде. И теперь олицетворяют собой «приторно благоухающую клеть». Так, зачем?!.. Вот так седьмой день подряд. Между цветами и огорожами. Лишь иногда отвлекаясь от бесконечных «Зачем?».

В первый раз — первой же ночью. Я тогда почти успела заснуть. Когда в комнату тихо вошли двое: Леон и дама. Голос — скрипучий. Но, не по-стариковски скрипучий, а… с какой-то стервозностью:

— А шрам все-таки, будет, — будто меня здесь вовсе нет — горящей свечой, едва ли не в лоб.