Мифы и легенды народов мира. Т. 2. Ранняя Италия и Рим - Александр Немировский

Исполнив поручение отца, Тит и Аррунт задали оракулу, объяснившему знамение как неизбежность перемен, вопрос: кто же будет царем в Риме? Из глубины расселины прозвучали слова: «Высшей властью в Риме, о юноши, будет обладать тот из вас, кто первым поцелует мать».

Тит и Аррунт были очень довольны тем, что стали обладателями этой тайны, и, конечно же, не собирались посвящать в нее своего брата Секста. Брута же они вовсе не принимали в расчет, поскольку его мать была уже мертва. Между тем Брут, поразмыслив над изречением и зная, что повеления богов нельзя толковать буквально, решил опередить царских сыновей. Когда они, возвращаясь, сошли с корабля, Брут сделал вид, что поскользнулся, и, упав, приложился губами к земле, матери всех смертных, и она содрогнулась, дав ему понять, что поцелуй принят.

И поднимая булат, благородной окрашенный кровью,

С ясной грозой на челе молвит бесстрашную речь:

Духом клянусь я твоим, высшей святынею мне,

Кара царя-лиходея с отверженным родом настигнет.

Вступив в Рим, царские сыновья увидели отряды воинов. Взметая желтую пыль, они брели по направлению к Марсову полю. Из храмов доносились выкрики молящихся и аромат благовоний. Оказалось, что отец назначил поход на город рутулов Ардею[395], уже не раз отражавшую атаки римского войска. Наперебой расцеловав мать, немало удивленную неожиданной нежностью сыновей, Тит и Аррунт спешно закрепили доспехи поверх дорожных гиматиев, сменили петасы на шлемы. В пути их догнал Секст, которому отец приказал оставить Габии, чтобы принять участие в наказании мятежного города.

Через несколько дней все пространство под скалой, которую занимала Ардея, покрылось бесчисленным количеством шатров и землянок. Римляне устраивались надолго. Из окрестных покорившихся городов и селений на повозках, запряженных мулами и быками, везли провизию и дрова на зиму. Дребезжали колеса, визжали пилы, слышались удары заступов и топоров.

Укрывшись от всей этой суматохи за кожаными стенами своего шатра, самого высокого и просторного в лагере, царские сыновья пили вино и играли в кости. С ними вместе был молодой Коллатин – сын наместника Коллации[396], дальний их родственник.

О чем обычно говорят молодые мужья, когда хмель ударит им в голову? Конечно же, об оставленных дома женах! Когда братья, смакуя вино, перечислили все мыслимые и немыслимые достоинства своих супруг, Коллатин внезапно отодвинул свой кубок, так что вино пролилось на ковер.

– Нет! Я не буду восхвалять свою Лукрецию, ибо последнее дело делиться со всеми тайной двоих. Но я готов с вами поспорить, что моя Лукреция лучше всех женщин. До Рима недалеко. Я готов навестить ваших жен, Тит и Аррунт, а потом отправиться в Габии, чтобы посетить твой дом, Секст. Затем мы отправимся ко мне в Коллацию.

Сказано – сделано. По каменистой, освещенной луною дороге застучали копыта. К третьей страже спорщики уже скакали по опустевшим и темным римским улицам. Только из пристройки к царскому дворцу, которую Тарквиний выделил младшим своим сыновьям, лился свет, слышались звуки флейт и тимпанов.

– Не будем им мешать, – сказал Секст. – И не надо скакать в Габии. Давай отправимся прямо в Коллацию. Я уверен, что и Лукреция не теряет времени даром.

Закипела кровь в жилах Коллатина. Он с трудом удержался, чтобы не вытащить меч.

– Хорошо, я согласен! – проговорил он глухо. – Ведь Секст признал, что в Габиях нам нечего делать.

И вот они в маленьком городке в десяти милях от Рима. Город словно вымер. Но в одном доме горит свет.

– Клянусь Геркулесом! – воскликнул Секст. – Это ведь твой дом, Коллатин.

Всадники спрыгнули с коней и переступили порог дома. Они увидели Лукрецию в кругу рабынь. Тихо шелестели прялки.

Услышав скрип двери, Лукреция обернулась. Краска покрыла ее щеки. Еще мгновение, и она в объятиях у Коллатина.

С завистью и изумлением наблюдал за этой сценой Секст. Он уже забыл о проигранном споре и о своем позоре, свидетелем которого стал Коллатин. Секста поразили красота молодой женщины, ее необыкновенная чистота и скромность. В голове юноши, испорченного властью и привыкшего удовлетворять любые свои желания, возник преступный замысел.

На следующую ночь он покинул лагерь, сославшись на неотложные дела в Риме. Вот и дом Коллатина. Услышав стук копыт, Лукреция бросилась к двери. Она думала, что вновь приехал муж. Но это был Секст Тарквиний, объяснивший, что он загнал коня и вынужден заночевать в Коллации.

Юний Брут.

Скрыв разочарование, Лукреция радушно встретила гостя. Рабыни принесли воду для омовения рук и еду и отвели Секста в предназначенную ему комнату. Но Секст и не думал ложиться. С обнаженным мечом он ждал, пока в доме все стихнет.

Затем, ворвавшись в спальню, он бросился на колени перед супружеским ложем, стал клясться Лукреции в любви. Когда же она не уступила его домогательствам, он перешел к угрозам. Показывая Лукреции меч, он говорил, что сейчас схватит одного из домашних рабов, заколет его в этой спальне, а затем поскачет в лагерь, чтобы сообщить Коллатину, что застал раба вместе с нею и убил его, защищая честь семьи. Видя, что Секст готов привести угрозу в исполнение, Лукреция не нашла сил противостоять негодяю.

Когда Секст, добившись своего, выбежал наружу и стук копыт возвестил о его удалении, Лукреция вышла в атрий и приказала одному из рабов отправляться за отцом в Рим, а другому – за мужем под Ардею. «Пусть явятся немедленно, – сказала она. – И каждого пусть сопровождает самый близкий из друзей».

Первым прибыл Коллатин с Брутом. Несколько мгновений спустя явился отец Лукреции Спурий Лукреций с Публием Валерием.

Рабыня открыла дверь в спальню. Лукреция была вся в черном, оттенявшем белизну ее щек и лба. Она начала говорить, но лицо ее вдруг покрылось краской, а из глаз хлынул поток слез. Наконец, собравшись с силами, она назвала имя Секста Тарквиния и призвала отомстить за неслыханное оскорбление, которое он ей нанес. Муж и отец принялись ее утешать, но она внезапно выхватила спрятанный в одежде кинжал и вонзила его себе в грудь.

Все оцепенели от ужаса. Первым опомнился Брут. Он вынул кинжал из раны уже мертвой Лукреции и поднял его над головой.

– Клянусь кровью благородной Лукреции, лучшей из римлянок, отомстить роду Тарквиниев. Преступление Секста сделало царскую семью врагами римского народа. Рим должен освободиться от власти царей.

Кинжал переходил из рук в руки, и все повторили клятву Брута.

Затем мужчины положили тело Лукреции на носилки и понесли на Форум Коллации. Здесь Брут призвал молодежь к оружию. Вскоре Брут, Коллатин, Спурий Лукреций и Валерий в сопровождении толпы вооруженных юношей двинулись в Рим.

Римляне были поначалу напуганы появлением возбужденных, что-то выкрикивавших людей и разбежались по домам. Но Брут, обладавший властью предводителя всадников, разослал по городу глашатаев, объявивших о чрезвычайном собрании на Форуме.

Сбежавшиеся отовсюду квириты увидели погребальные носилки и вокруг них людей в трауре. Потрясенные горем муж и отец Лукреции попросили Брута рассказать народу о случившемся.

Брут поднялся на возвышение для ораторов и впервые в своей жизни произнес публичную речь. Она вызвала не только глубокое потрясение слушателей, но и не меньшее их удивление. Общее мнение выразил один из квиритов: «Неужели это тот самый Брут, одно имя которого вызывало усмешки?» И впрямь это был совсем другой человек! Куда-то исчезла то ли застенчивая, то ли глупая улыбка с его лица. Он, постоянно хранивший молчание, произносил речь с легкостью, какой мог бы позавидовать любой из сенаторов. Так и осталось неясным, переродило ли Брута переживание в доме Коллатина или он попросту сбросил маску глупца, которая ранее спасала ему жизнь.

В своей речи Брут поведал не только о чудовищном поругании Лукреции и ее гибели. Он говорил о гнусном убийстве Сервия Туллия, о своеволии и жестокости тирана, превратившего квиритов из воителей и победителей соседних народов в чернорабочих и землекопов.

Чувствовалось, что он собирал факты долгие годы и копил ненависть в своей душе в надежде когда-нибудь все это выплеснуть и предстать перед народом великим оратором и вождем.

– Оставьте, сограждане, слезы! – закончил свою речь Брут. – Давайте вооружимся, нет, не против царя – против деспотии, позора рода человеческого.

И слова эти нашли немедленный отклик. Народ принял решение об изгнании Луция Тарквиния с супругой и детьми. Был объявлен набор из числа граждан младших возрастов в войско, командование которым поручено Бруту. Назначив Лукреция префектом города[397], Брут отправился под Ардею поднимать стоящих там воинов.