Повелитель морей - Поселягин Владимир Геннадьевич

Ну, мне это по барабану, я решил вернуться в окопы, однако просто так уйти не мог: ещё дезертирство припишут. Подождав, пока комполка немного остынет, я попросился на передовую: стреляю хорошо, винтовка под рукой, больше немцев положу. Жаль, мой МГ остался в кузове полуторки, пригодился бы. Однако Пугачёв запретил, велел мне идти к кухне и там ожидать дальнейших приказов.

Пережидая разрывы, я перебежками (осколки так и свистели вокруг) покинул позиции у брода и добрался до кухни. Тут в ближайшей роще пока было тихо. Вскоре и взводный с бойцом подошли. Взводный ранен и оглушён, снаряд разорвался рядом, но ранение лёгкое, перевязали быстро. Чего ожидать, я не знал. Может, нас включили в резерв Пугачёва? Тут как раз стоял взвод, усиленный станковым пулемётом.

Когда появились самолёты противника и началась бомбёжка, я сделал лежанку и вскоре уснул. Ночью я почти не спал, в реке сидел, качал Хранилище, а големы тем временем обшаривали разбитые машины, снимая всё ценное. Трупы не обыскивали: не мы убили, не наши трофеи. Впрочем, и технику на поле не мы покрошили, но тут совсем другое дело.

Всё-таки я оказался прав: нас включили в резерв. И когда немцы после третьего авианалёта прекратили долбить артиллерией и ближе к полудню пошли в атаку двумя полками пехоты, не меньше, усиленными танковым батальоном и ротой самоходок, нас направили к броду. Позиций там практически не осталось, от батальона рожки да ножки, выжившие участвовать в бою уже не могут: после прямого попадания в штабной блиндаж тяжёлым гаубичным снарядом выжить там выжили, пусть накаты и развалились, но всех, кого вытащили, отправили в госпиталь, в том числе и Пугачёва.

Командование временно принял комиссар полка. Ну да, этот накомандует. Что за тип, я уже давно понял. Нет, как раз политработник он хороший, тут редкий случай, когда человек на своём месте, но как командир – полный ноль. При этом пользуется уважением и авторитетом у командиров и бойцов и его командование не вызывает вопросов. Надеюсь, выживем.

Мы добрались до позиций, и я, достав лопатку, стал откапывать пулемётное гнездо, «случайно» обнаружив на его дне двух оглушённых пулемётчиков, живых, почти задохнувшихся: их шинель спасла. Вызвал санитаров, чтобы они вынесли бойцов, вытащенных мной в проход, и продолжил откапывать позицию, вздрагивая от близких разрывов: артиллерийский и минометный обстрел немцы не прекращали. Искорёженный пулемёт я выкинул, забрал только все уцелевшие патроны, да ещё целый ящик с ними, найденный на дне окопа.

Надо сказать, пёрли немцы просто отчаянно. И хотя их танки застряли, битой массой перегородив весь брод (один отчаянный хотел было объехать да нырнул, только корма торчала), но пехота прорвалась на позиции, прячась за танками в воде и прицельными выстрелами выбивая обороняющихся. Противотанковой артиллерии не осталось, самоходки и танки подошли вплотную к реке и выбивали нас. За час до темноты я понял, что у позиций на броде, как бы комиссар ни перекидывал сюда подкрепление из других батальонов, остался всего десяток бойцов, раненых, контуженых, с трудом поднимающих себя в рукопашную.

Выжил я за счёт Исцеления. Заживлял наспех ранения, убирал контузию и в рваной форме, с многочисленными шрамами от осколков и пуль, снова и снова вёл оставшихся в бой. Исцеление качалось сумасшедшими темпами. Держался я за счёт большого количества гранат, и если сначала отбивался оборонительными, то потом, видя большую результативность противотанковых (её кинул – и можно забыть о группе немецкой пехоты), перешёл на них. Артиллерия немцев к тому времени перестала бить, всё же они уже находились на наших позициях.

За этот бой я набил около четырёх сотен немцев, спасибо гранатам и пулемётам. Последние я часто менял, используя ДП и МГ, а также пистолеты-пулемёты, которые в окопах были предпочтительнее. Часто поднимал големов, если из наших свидетелей рядом не было, и убирал, если появлялись. Големы очень хорошо гранаты кидали. Те четыреста уничтоженных немцев честно на мне, а на големов можно смело побольше полутора тысяч записать.

В общем, думал я, всё, выбили нас. Час до заката, немцы вон перегруппировываются, сейчас навалятся, и всё. А тут вдруг к нам пришла помощь – свежая дивизия атаковала с ходу. На берегу конные упряжки немцев спешно разворачивали орудия, немецкие танки, пятясь назад, вели огонь, выбивая пушки и артиллеристов, но вновь прибывающие части уже вступали в бой. Вновь заполыхали чадящие костры из бронетехники. Стрелки лавиной пронеслись по нашим позициям, добивая уцелевших немцев, взяли брод и захватили берег с другой стороны, открыв огонь по уже бегущему противнику.

Дивизия оказалась из армии Конева. Это был её первый бой.

Я едва успел деактивировать големов, которые вместе со мной пехотными лопатками добивали целый взвод немцев, рубя их. Когда я, грязный и окровавленный, поднялся с пехотной лопаткой в руке в окружении порубленных немцев, меня с перепугу чуть на штыки не подняли, но, к счастью, признали за своего.

Когда окончательно стемнело, подвели неутешительные итоги. Полка больше не было. Мы начинали оборудование позиций в количестве полутора тысяч личного состава, а сейчас со мной осталось тридцать два бойца и командира, комиссар даже тыловиков бросил в бой. Нас собрали в роще, оказывали помощь, все были ранены. Комиссар погиб, обороняя последний оставшийся станковый пулемёт: его гранатами закидали. Честно сказать, я впервые вёл бой в окопе на передовой, ранее не доводилось, но даже старики, не раз бывавшие в боях и отбивавшие атаки, признавались, что такого ожесточённого и смертельного боя ещё никогда не видели.

Немцы бросили на нас танковый полк и две пехотные дивизии; одна, если брать по личному составу, тут и полегла, другая была потрёпана. Сейчас их миномёты били по позициям свежей советской дивизии, окапывавшейся на броде и убиравшей трупы немцев. Похоже, отдавать его немцы не собирались. Дальность Взора у меня уже два километра, немецких миномётчиков я видел, они укрывались в овраге в полутора километрах от брода.

Я отбежал в сторону, достал два полковых миномёта, и поднятые големы, открыв прицельный огонь, уничтожили миномётчиков. Убрав всё, я вернулся к своим. А за нами уже пришли машины, нас отправляли в тыл, к штабу нашей дивизии, от которой тоже остались рожки да ножки. В общем, мы отбывали на переформирование. Я подслушал командиров и узнал, что у нас только один сержант остался, остальные все или в госпиталь отправлены, или лежат в одной из пяти братских могил в тылу нашего полка. Уснул я прямо в кузове, вместе с остальными, прижимая к себе ручной пулемёт; винтовку я давно потерял, её разбило осколком.

Машины часто останавливались, парни, включая меня, бегали до ветру. Я уже давно потерялся, куда мы едем. Наконец мы добрались до крупного города, и это оказался Смоленск. Было утро. Нас заселили в казармы, и после завтрака нами плотно занялись врачи. Я к тому времени уже залечил все свои ранения, оставив только многочисленные ссадины, в том числе и на лице, да у нас тут все так выглядели. Подслушав разговоры, я выяснил, что мы ждём остатки нашей дивизии, после этого нас погрузят в эшелон и отправят под Москву, где наша дивизия будет пополняться до полного штата. И надо сказать, эта новость меня изрядно порадовала.

В Смоленске находились многочисленные армейские склады, и все мы получили новенькую, необмятую форму и фурнитуру к ней; сами пришивали, приводя себя в порядок. Шинели нам тоже выдали, а по моей просьбе и плащ-палатку нашли – вещь для простого стрелка просто необходимая. Остальные, видя такое доброе отношение (а слухи о нашем бое у брода уже разошлись), тоже попросили плащ-палатки: оценить такую дефицитную и нужную вещь успели многие.

Ночами я бегал к озеру: качал Хранилище, тренировал тело, ну и занимался привычными делами.

Патрулям старался не попадаться: разрешения покидать казармы не было, а сидеть на губе я не хотел. Хорошо, молодые здоровые ноги выручали, да и Взор не последнюю роль играл.