Штрафной удар - Фридрих Незнанский

Впрочем, о том, что Валерия — дочь своего отца, тоже знали немногие. У нее была другая фамилия и другое отчество. Отец никогда не приходил на ее детские утренники и не присутствовал на выпускном балу. Только один месяц в году, и то не каждый год, они проводили вместе где-нибудь в глухом уголке Северного Кавказа или на Рижском взморье. Но он воспитал ее. Воспитал по-настоящему свободным человеком, свободным от марксистско-ленинских идей и прочей мути, свободным от обывательского, мещанского крохоборства и страха, свободным волей и совестью. Таким человеком, о которых можно до хрипоты кричать с трибун, но каких на самом деле практически не существует в природе. Во всяком случае, в родной советской природе.

Возможно, Змеев и загубил в себе великий талант педагога. Но так уж сложилась судьба: вместо нового Сухомлинского, Макаренко явился миру вор в законе Змей.

Эдуард познакомился с ним полгода назад. Какие-то люди однажды вечером заглянули к Эдуарду домой и предложили работу. Все было очень чинно и вежливо. Ему сразу же выдали аванс. Причем никаких чемоданов с банкнотами, никакого золота-антиквариата — скромная тоненькая сберкнижка на предъявителя, и сумма на ней — две тысячи рублей. Еще три точно таких же серо-синих книжечки ему просто показали и даже дали чуть-чуть подержать в руках — гонорар, который будет выплачен по окончании работы.

Все это Эдуарду пришлось по вкусу: дело-то обычное, он уже не один раз защищал и рецидивистов, и воров в законе приходилось. Но с выплатой гонорара практически всегда возникали проблемы: то финский мебельный гарнитур предложат в качестве оплаты, то новенькие «Жигули», то лотерейный билет опять же с «Жигулями», как будто трудно уразуметь, что репутация адвоката, по крайней мере в глазах общественности, должна быть кристально чистой, зарабатывать ему положено максимум рублей триста в месяц со всеми гонорарами и премиями и жить соответственно зарплате.

Змеева обвиняли в организации убийства некоего Глазунова, именовавшего себя коллекционером, а по сути являвшегося ростовщиком и скупщиком краденого. Глазунов якобы стучал кому-то в МУРе и якобы благодаря ему в Москве была ликвидирована целая воровская организация. Естественно, его убили.

Отдавал на самом деле Змеев приказ о ликвидации Глазунова или не отдавал, Эдуард у него не спрашивал. Скорее всего, отдавал, но, во-первых, меньше знаешь, крепче спишь, а во-вторых, выстроить эффективную защиту можно было, вообще абстрагировавшись от совершенного преступления.

Прокурором на суде выступал жутко амбициозный, а на деле совершенно никчемный человечишко — некто Стернин В. В. И Стернин В. В. полагал, что раз Змеев — вор в законе, рецидивист, имеет шесть отсидок общим сроком почти тридцать лет, то теперь можно вешать на него всех собак. Причем вешать, даже не потрудившись провести нормальное следствие, не выполнив элементарных процессуальных норм. Все: и следователь, и прокурор — дружно повышали показатели, торопились отрапортовать. Отрапортовали.

На суде Змеев заявил, что вину свою не признает и никогда не признавал. А Эдуард, вместо того чтобы упирать на возраст и плохое состояние здоровья подсудимого и торговаться только из-за срока (а именно этого от него ждали), разбил доводы обвинения в пух и прах: прямых улик против Змеева нет, косвенных, впрочем, тоже, есть якобы свидетельские показания, но в ходе следствия не было проведено ни одной очной ставки, а на суде свидетели (естественно, предварительно обработанные соратниками Змеева) от своих показаний отказались, исполнители — двое парней, которые удавили Глазунова, в один голос твердят, что коллекционера они пошли грабить, а убили потому, что деньги не хотел отдавать, и со Змеевым их вообще только следователь познакомил, а до того они о нем не знали не ведали… В общем, получается: схватили старого, больного человека, единственная вина которого в том, что есть у него определенное преступное прошлое. Но за прошлые грехи он отсидел уже…

Конечно, ход мыслей Стернина В. В. был вполне понятен: для вора в законе зона — дом родной, лишний срок только способствует повышению авторитета, а значит — какие проблемы? Одного не учел прокурор: Змеев больше не хотел в зону. А хотел спокойно пожить где-нибудь, где потеплее, выдать замуж дочь, поглядеть на внуков.

И потому процесс, который должен был прокатиться без сучка без задоринки, просто-напросто провалился. Змеева вынуждены были оправдать за недоказанностью вины. Стернину В. В. вкатали строгача по партийной линии, следователю тоже.

А Эдуард получил заслуженный гонорар и царскую дочку в придачу.

Правда, Змеева, только отпустив, снова арестовали по очередному надуманному обвинению — сорвали менты злость и обиду. Потому и нервничает сейчас Валерия. Но Змеев определенно снова выпутается. С помощью Эдуарда или без оной — выпутается. К Эдуарду же после такой блестящей победы клиенты выстроились в километровую очередь…

На верхнюю палубу выбрались первые зевающие пассажиры. Они громко здоровались, во весь голос обсуждали погоду. Заработало радио, из динамиков понеслись звуки «Прощания славянки». Круизный теплоход «Александр Невский» снимался с якоря. Следующая остановка — Казань.

Внезапно Эдуард сжал Валерию в объятиях и поцеловал так, что она чуть не задохнулась. Возможно, он мстил этим надоедливым людям, которые нарушили их уединение. Или, быть может, он хотел ее подбодрить? Но, отпустив супругу, он тотчас же принял свой обычный небрежно-сдержанный вид. На них оглядывались, и Валерия, с трудом усмиряя взрыв смеха, пыталась изобразить чопорность. Затем, откинув со лба непокорную прядь, которая все время развевалась в порывах летнего ветра, она приняла наконец подобающий серьезный вид и поинтересовалась:

— А не пора ли нам начать обживать каюту?

Глава одиннадцатая

Вячеслав Иванович Грязнов, которого Турецкий с Денисом убеждали, что Эдуард Антонович Севастьянов и есть таинственный супер-пупер-спецагент, опекавший Кролика-Порфирьева с давнишних времен, был чрезвычайно недоволен. Во-первых, оказывается теперь, что Севастьянов — юрист, а никакой не работник спецслужб (а с этой мыслью Вячеслав Иванович существовал уже давно и комфортно), а во-вторых, его прозвище — Присяжный, а вовсе не Пристяжной. Лошадиная фамилия тут была ни при чем. Если бы в свое время это удалось расслышать во время перехвата телефонного разговора, возможно, и самого Севастьянова можно было б вычислить гораздо раньше.

Русская версия(продолжение). Раннее декабрьское утро. Мороз, сухой и колючий, прихватывает за нос и щеки, пробирает даже под тулупом. Лес окаменел и угрюмо молчит, обиженный на холод. Все замерло до весны.

Даже воздух густой и тяжелый. Вязнешь в нем на каждом шагу. А пар, вырывающийся изо рта, так и повисает белым шаром и, кажется, не расплывается медленно, а, смерзшись и сжавшись, падает к ногам.

Тишина такая, что больно ушам. Только вдруг нарушит размеренное зимнее раздумье ельника треск хрустнувшей под неловкой ногой хрупкой ветки.

Их пятеро. Идут медленно-медленно. Ноги ставят так осторожно, будто передвигаясь по тонкому стеклу. Егерь идет впереди и, заслышав хруст, замирает и недовольно оглядывается. Степенные, серьезные «большие человеки», привыкшие в высоких кабинетах управлять и повелевать, тут, признавая руководящую роль егеря, только виновато улыбаются, смущаясь своей неуклюжести. Сзади на почтительном расстоянии держатся телохранители — эти хоть и непривычны к лесным прогулкам, но жиром еще не заплыли, видят, куда ступают, и шума не создают.

Конечная точка черепашьего похода уже видна — старая, кряжистая одинокая сосна на пригорке. Вокруг только девственный снег, метрах в двадцати со всех сторон подступает редкий ельник. За самой его кромкой из снега выложено что-то вроде бруствера, за него и опускаются охотники. Падают тяжелыми кулями, уставшие, словно прошагали не пятьсот метров от сторожки, а километров десять отмахали по целине.

Егерь замирает на одном колене, всматриваясь в чуть посветлевшее небо. Скоро взойдет солнце.

Эдуард Антонович смахивает иней с бровей и ресниц. Спутники, раскрасневшиеся, вспотевшие, улыбаются в предвкушении молодецкой забавы. Совсем недолго осталось ждать.

— Красота?! — шепотом интересуется у Эдуарда Антоновича Мордатый № 1.

— Силища! — тоже шепотом восхищаются Мордатый № 2 и Мордатый № 3.

Эдуард Антонович заставляет себя улыбнуться и кивнуть.

— Небось нечасто на глухариной охоте бываете?

— Первый раз, — отвечает он.

Собственно, ради него и была организована эта поездка в заповедник, его страсть к охоте решил потешить хозяин Мордатых (только вот сам не смог присутствовать — дела, знаете ли, государственной важности). Хотя этот ельник, и снег, и тулупы больно напомнили Эдуарду Антоновичу о том, что он хотел бы забыть навсегда.