Метаморфозы. Тетралогия - Дяченко Марина и Сергей

С другой стороны, Портнов…

Как он догадался? Что ему за дело до Сашкиной личной жизни?

Но и Лиза ведь догадалась. А Сашка и Егор ничего не скрывали. Наоборот – они выставляли свою любовь напоказ.

Зеленая рубашка Егора начала ее стеснять.

Костя и Женя сидели на скамейке бок о бок, как воробьи на проводе. Вот к ним подсела Аня Бочкова, что-то быстро говорит, смеется… Сашке показалось – или говорят о ней? О них с Егором?!

Мяч глухо ударился о баскетбольный щит, прокатился по краю кольца и вывалился наружу. Костя выбрал свою судьбу, а она, Сашка, выбрала свою.

И это тем более бессмысленно, что до зимней сессии остается без малого три месяца.

Очередное занятие со Стерхом обернулось кошмаром. Сашка не выдерживала напряжения; чужая тишина лезла в ее душу, и горбун был на стороне этой неслышной, липкой, тяжелой твари. Сашка больше не пыталась впустить ее и не пыталась отторгнуть – она зависла, будто сведенная судорогой, между двумя пропастями. Ей казалось, что занятие длится много, много суток.

Наконец Стерх покачал головой и снял с нее наушники.

– Саша… Ничего, не надо падать духом. Не надо падать духом…

Он уселся за стол и долго молчал. Сашка, мокрая и едва живая, смотрела за окно, на улицу Сакко и Ванцетти, но видела только свое отражение в стекле. Стемнело; Стерх всегда ставил ее фамилию последней в списке индивидуальных занятий.

– Возможно… Нет. Мне нужно посоветоваться. Идемте, Саша.

Индивидуальные с Портновым еще не закончились. Когда Стерх открыл дверь тридцать восьмой аудитории, Сашка увидела Лору Онищенко, стоящую посреди аудитории, упершую неподвижный взгляд в стену напротив. Лора никак не отреагировала на появление новых людей в аудитории – напряженная, с выпученными глазами, она выглядела одновременно смешно и страшно. Сашка отвернулась.

Стерх кивнул Портнову. Тот жестом попросил обождать. Лора с шипением втянула в себя воздух и закашлялась.

– Сейчас начнем еще раз, – холодно пообещал Портнов. – Готовьтесь.

– Я работала…

– У меня еще есть надежда в этом убедиться. Минута у вас есть. Выйдите и сосредоточьтесь.

Лора вышла, не поднимая глаз. Портнов перевел взгляд с Сашки на Стерха и обратно.

– Проконсультируй, – коротко попросил горбун.

Портнов протер свой перстень краем свитера. Кивнул Сашке. Та подошла. Острый луч – острее, чем обычно, – полоснул ее по глазам.

– Не катит, – сказал Портнов. – Вряд ли.

Стерх вздохнул:

– Ну хорошо… Допустим, ты прав.

– Неделю еще можно покуражиться, – пробормотал Портнов, будто раздумывая. – Но я бы перестроил сейчас.

– Понятно, – сказал горбун. – Сашенька, будьте добры, поднимитесь в четырнадцатую, я сейчас приду.

В коридоре четвертого этажа было почти темно. Сашка нащупала выключатель, вошла в аудиторию, уселась на свое место и улеглась головой на стол. Казалось, прошла секунда; Сашка вскинулась, как от толчка.

– Спите? Конечно, вы ведь недосыпаете… Сашенька, я ошибся в вашем профопределении, у вас другая природа, другая судьба, а я обманывал себя и вводил в заблуждение вас… Жаль… Ну ладно, не будем об этом. Вот что попробуем сделать: отложите плеер, не прикасайтесь к нему больше. Мы попробуем другой подход, совершенно другой.

Форточка, чуть приоткрытая, впускала запах дождя и шелест последних листьев. Там, где над деревом светит фонарь, листья живут дольше. Сашка заметила это еще в прошлом году.

– Я дам вам… – Николай Валерьевич рылся в своем черном «дипломате», – я дам вам вот такое пособие.

Он вытащил и положил на стол альбом в мягкой обложке, форматом похожий на глянцевый журнал, но совершенно черный.

– Мы можем попробовать прямо сейчас? У нас еще есть время. Возьмите, Саша, откройте на первой странице.

Она послушно открыла альбом. Внутри не было ничего, кроме черных, как старинная копирка, листов. Сашка потянула носом: ей показалось, что она слышит запах типографской краски. «В черном-черном городе, на черной-черной улице стоит черный-черный дом…»

Кто-то, может быть, улыбнулся бы. Но не Сашка.

– Страница два, – сказал горбун. – Фрагмент номер один. Вы видите в центре его три белые точки… Видите?

Сашка кивнула. Картинка выглядела как известное произведение Малевича, подпорченное тремя каплями белой масляной краски.

– Внимание, Саша. Три точки – это «якорь» для вашего взгляда, для направления ваших мыслей. Вы должны смотреть очень внимательно, задержав дыхание, медленно считая про себя до десяти… Сделайте сейчас, а я проверю.

Три белые точки казались двумя глазами и круглым ртом. Ни о чем не думая, а только ожидая конца занятия, Сашка набрала в грудь воздуха и перестала дышать. «Один, два, три…»

Три точки ринулись ей навстречу, оказавшись прожекторами поезда в тоннеле. На мгновение возник пейзаж – объемный, четкий. Сашка увидела арочные мосты, проникающие друг в друга, далекие зубчатые горы, тоннели, похожие на переплетенные сухожилия; ей не хватало, не хватало кислорода, очень хотелось вздохнуть, но почему-то было нельзя. Сделалось совсем темно, потом перед глазами проявились аудитория, преподавательский стол и горбун над открытым «дипломатом».

Сашка схватила воздух ртом, как ныряльщик, едва не захлебнувшийся. И задышала, то и дело сглатывая горькую слюну, а черный альбом лежал перед ней на столе, раскинув страницы, будто приглашая повторить опыт.

– М-да, – с сомнением сказал Николай Валерьевич. – Не совсем то, чего я хотел бы… Но это уже работа, Саша. Это уже намек на развитие, пусть и скромный. Пожалуйста, возьмите этот альбом и очень тщательно – как только сумеете – поработайте с фрагментом номер один. В идеале – я очень хотел бы, – чтобы вы довели задержку дыхания до двух минут. На счет «сто двадцать».

– Я должна сдать этот зачет, – говорила Сашка вслух. – Я должна сдать этот зачет!

И открывала альбом, выданный горбуном. Страницы были пронумерованы, черные поля – «фрагменты» – были пронумерованы тоже, и только по номерам их можно было отличить один от другого. В центре каждого белели три точки, будто три звезды или три дырки в темной ткани.

– Я должна сдать, – бормотала Сашка и, задержав дыхание, фокусировала взгляд на трех белых точках. «Один, два, три, четыре…»

Все сливалось перед глазами, а потом прояснялось снова. Из темноты проступали резкие, странные очертания. Сашка видела город, острые пики крыш, пересечение линий и проводов; плоские существа, коричневые, как кофейная гуща, прыгали по ним, будто блохи по немытым волосам.

Похожие на крестики, проставленные толстым коричневым фломастером в списке покупок, они подергивали ножками, изгибались и двигались рывками. Сашка не смогла бы объяснить, почему ей так омерзительны эти существа, но всякий раз при их появлении передергивалась от гадливости. «Тридцать один. Тридцать два. Тридцать три»…

На счет «шестьдесят» коричневые крестики-насекомые замечали, что за ними наблюдают. Они видели либо чуяли Сашку, они подбирались ближе, к самым глазам, а она не могла отдернуть голову.

Позади на черном листе разворачивались графически четкие пейзажи: горы, арки, дома и башни, прекрасный и жуткий город. Масляно блестела мостовая – как поверхность аспидно-черного кукурузного початка. От фрагмента к фрагменту отдаленный пейзаж менялся, наполнялся деталями, становился объемнее, но и кофейно-коричневых крестиков собиралось все больше. Они кидались на Сашку, как стая оголодавших клопов. Лишенная рук, не имея возможности дышать, она отгоняла их как могла: напряжением. Взглядом. Иногда стонала над альбомом, приводя в ужас соседок по комнате.

– Я должна сдать этот зачет!

– Ты сама на себя не похожа, – тихо говорил Егор.

Сашка выучила его расписание. Каждый день она являлась в столовую, держа Егора за руку. Она переносила все его рубашки и свитера. Она целовалась с ним при всех, будто в последний раз. Она бесстыдно изгоняла соседок из комнаты и занималась любовью с Егором, заперши дверь на ключ – и на ручку от швабры.