Высшее общество - Бертон Уол

– Ты и вправду не хочешь, чтобы я…

– Нет, нет, дорогая, – сказал Ходдинг, целуя Сибил в щеку. – Я хочу поскорее лечь! – Последняя фраза была произнесена им с такой силой, что противоречить ему было невозможно.

Сопровождаемые удивленными взглядами официантов и madame la patronne,[26] которая не без оснований подозревала, что трюфели были не из лучших, Ходдинг и Карлотта удалились. Вид высокого бледного молодого человека, сопровождаемого пышной, цветущей субреткой был весьма трогательным. Но так как по ресторану быстро распространился слух, что молодой американец является un des hom mes les plus riches du monde,[27] который страдает от crise du foie,[28] то остальные обедающие приободрились. Послышались приказы подать еще вина.

– Хорошо! – сказала Сибил, рассматривая наполовину обезлюдевший стол и пытаясь определить, что она ощущает: досаду, облегчение или иное чувство. – Хорошо! – повторила она. Без сомнения, это было чувство досады. Карлотта откровенно и нагло ограбила ее.

Жоржи Песталоцци тронул ее руку, изучая ее симпатизирующим взглядом. «Ваш турнедос остыл», – сказал он.

Прошло уже четверть часа, как они сидели в полумраке гостиной в стиле Людовика XV в загородном доме с небольшой, освещенной голубым светом сценой в противоположном конце. Сибил встала и сказала:

– Хватит, с меня довольно.

Очаровательная женщина средних лет и неописуемой утонченности перехватила ее в нескольких шагах от двери и поднесла к носу Сибил платок, источающий запах одеколона, смешанного с нашатырем. «Сегодня очень душно, – прошептала она нежно. – Наверняка сегодня будет гроза». Другая женщина, столь же очаровательная, материализовалась из сгустка теней, и они обе проводили ее в специальную комнату (температура не выше 64 по Фаренгейту) для американских и английских гостей. В этих апартаментах, окрашенных в жизнерадостные лимонно-желтые тона, находилась ванная комната, воспроизведенная во всех деталях по журналу «Дом и сад», а также кровать с пологом из набивной ткани с веселыми ухмыляющимися животными. На стене висела репродукция Тенниэла. Видимо, она была призвана приводить в себя англосаксов на грани обморока или же возбуждать еще больше тех из них, кто не собирался падать в обморок.

Сибил комната показалась неприветливой, и она пересекла ее, оставив мурлыкающих женщин позади, и вышла в сад подышать свежим воздухом. Сад был таким, каким и должен быть сад при загородном доме: ухоженный, удобный. Все в нем, кроме приапической фигуры из самшита, говорило о незатейливых сельских радостях. Только Сибил закурила, как к ней присоединился Жоржи Песталоцци, который грузно уселся перед ней на каменной скамейке.

– Жарко, – сказал он, вынимая сигару. – Вы позволите?

Сибил кивнула.

– Похоже, будет гроза.

Жоржи посмотрел на небо и начал внимательно изучать тяжелые низкие тучи, присоединяя к ним тучи дыма от своей сигары.

– Вам тоже нездоровится? – наконец сказал он. – Может, вы съели несвежие устрицы? Или поссорились?

– Жоржи, могу я на вас положиться?

– О, господи! – воскликнул он, – конечно. – Он склонил ее голову к себе на плечо и покровительственно обнял Сибил своей огромной рукой. – Вы уверены, что дым от сигары не беспокоит вас? Я перестану курить, если…

– Совершенно не беспокоит. – Она помолчала. – Просто мне очень тоскливо, вот и все. – Она говорила медленно, подбирая слова. – Я думаю… я не знаю… Надеюсь, они развлекаются. Иногда смешно видеть свое отражение в зеркале. Возбуждает. Но я о нас говорю, вы понимаете?

– Не совсем, – ответил Песталоцци вежливо. – Но вы продолжайте.

Сибил хотела продолжить, но она не знала, как выразить свои мысли. Она рассвирепела, посмотрев это «шоу». Сама идея «профессионализма», отчужденности была ей отвратительна. Для нее секс – это было нечто, на что не смотрят, а в чем принимают участие, не спектакль, а действо. И все же актеры, не спрашивая ее согласия, болезненно напомнили ей, что ее отношения с Ходдингом были не чем иным, как спектаклем. Ей было стыдно, и стыд она ощущала не столько морально, сколько физически; она чувствовала себя обманутой и обворованной. Более того, несмотря на неприязнь, в ней росло сильное и неотвязное возбуждение. До сего момента она довольствовалась мечтами о Поле, но теперь невозможно было только мечтать, ее желание требовало немедленного, сиюминутного удовлетворения. В этом был повинен Пол! Потому что его не было рядом, потому что он послал ее в эту дыру, потому что он не понял ее страха, потому что… он предал ее! Подлец! Ее руки похолодели. Желудок пронзила боль. Ей не приходило в голову, что вряд ли она могла ожидать, чтобы Пол понял ее страхи, так как она сама не понимала их и не могла объяснить ничего ему. Да и сейчас она понимала только то, что была раздражена, оскорблена и испугана и что… Жоржи Песталоцци сидел перед ней, излучая тепло и уют, как большая разогретая солнцем скала. Она порылась в сумочке в поисках сигареты, и Жоржи протянул ей зажигалку твердой рукой, которая так странно выглядела рядом с ее тонкой, дрожащей кистью. Сибил теряла голову.

– Простите, я мелю чепуху. Я не хотела бы, чтобы вы приняли меня за ханжу. Я имею в виду, что я совсем не такая.

– Нет, – спокойно сказал Жоржи, – я так не думаю. Сибил попыталась внести ясность.

– Мне кажется ужасным сидеть там! Платить деньги, чтобы подсматривать за кем-то. – «Черт побери Пола. Черт побери!» – думала она. – Я имею в виду, почему мы сами не занимаемся этим? Это мерзко!

– Видите ли, – заметил Песталоцци наставляющим тоном, – этого от вас и ждут, не так ли? Или с вашим кавалером, или с одним из их круга или со всеми ними. Вот в чем дело.

– Нет, не в этом, – Сибил удивила Жоржи своей горячностью.

– Это неестественно. Я не нуждаюсь в чем-либо подобном. Если вам надо, чтобы вас подстегнули, что ж, пожалуйста. Всего хорошего. Если нет, то зачем вы пришли сюда и ищите горяченького? Что вы хотите доказать? Все это смешно. Мне плевать на всякие изыски и утонченности… – Она продолжала бушевать, видя, что Жоржи сохраняет все то же задумчивое выражение. Она почувствовала себя оскорбленной.

– О, Боже… неужели мы такие декаденты, как вы это называете, чтобы подхлестывать себя зрелищем?

Песталоцци только хмыкнул в ответ.

– Я не поняла, вы согласны или нет?

– Я пытаюсь решить, – ответил он. Он переложил сигару в ту руку, которой он обнимал ее, и свободной залез к ней под одежду, нашел пальцами соски. – Я решил, что согласен с вами. Но мы слишком много болтаем. У меня есть маленькая квартирка неподалеку отсюда.

Сибил была приятно удивлена его движением. Хотя она и не ожидала этого, но чувствовала, что так должно быть. Его нежное, приятное поглаживание явилось как бы необходимым разрешением ее страданий. Она страдала от боли, он утешил ее – все просто. Но теперь, когда она получила поддержку в такой знакомой, такой необходимой форме, она окончательно осознала, насколько она была напугана. Кроме того, она почувствовала, что необъяснимым образом ее страх рождался от потребности поддержки и от него можно было избавиться только таким путем. Она успокоилась. Ей нравилось, как пахла кожа Жоржи, и этот запах также успокаивал ее.

– Я не знаю… я не уверена… – Он поцеловал ее. Его рука переместилась на другую грудь. Она сожалела, что улыбнулась ему.

– Вы очень милый… вы всегда были… но в этом нет необходимости, я имею в виду, что вы не должны… – Она была в смятении, ее слова звучали глупо. Она тяжело дышала.

– Мне всегда казалось неизбежным, что мы будем вместе, – сказал Жоржи. – Несомненно, вы были уверены в этом же.

– Да, была, но я не должна… вы не должны…

– Вы хотите, чтобы я оставил вас одну?

– Нет, это не так, я не…

Жоржи рассмеялся и поставил ее на ноги.

– Ночь тиха и спокойна, дождь пойдет, скорее всего, позже. Мы будем нежны друг с другом, мы не будем создавать проблем, и жизнь улыбнется нам на час или два.

Она колебалась, озадаченная.

– Идем.

Сибил прижалась к нему на мгновение, когда он обнял ее за плечи, и волна забвения поглотила ее, благословенная, как сон или ампула с морфием. Конечно, она должна отказать ему, но чувство долга было таким слабым, таким нереальным. Зато реальными были его запах, его теплота и ее потребность быть желанной. Пол тоже был реальным, но он был за четыре тысячи миль отсюда, и сама мысль о том, что он был так далеко, делала ее одиночество еще безысходней. Она подняла голову, чтобы посмотреть на Жоржи, и увидела, что он улыбался. Она улыбнулась ему в ответ, она знала, что доставит ему удовольствие. Это и ей доставит удовольствие – временная замена, призванная поддержать ее в форме до того, как вернется Пол.

Сибил сидела на высоком стуле и поедала консервированные персики прямо из банки. На ней были огромные трусы Жоржи, которые пришлось стянуть вокруг талии при помощи салфетки. Над крестцом торчал маленький хвостик, о который она вытирала запачканные сиропом руки. Жоржи, с взъерошенными волосами и массивными очками на носу, сидел, обложенный подушками, в кровати, держа альбом для зарисовок на своем большом, как бочка, животе. В камине горел огонь, а тяжелые бархатные портьеры закрывали окна, за которыми шел дождь.