Комната с призраком - Питер Хэйнинг

Минул год, но графиня была непреклонна в своем решении. Не желая принуждать ее и желая понять причины, побуждающие столь юную и прекрасную обладательницу счастливой фортуны хоронить себя в монастырских стенах, король объявил о своем намерении теперь, когда истек срок ее траура, посетить замок Виллиньев. Если его приезд, сказал монарх, не повлечет за собой перемен в ее намерениях, то ему не останется ничего другого, как дать ей высочайшее соизволение.

Много дней и ночей в слезах, в безутешном горе провела Констанция, много печальных часов протекло. Ворота ее затворились для посетителей; подобно леди Оливии в «Двенадцатой ночи» она препоручила себя одиночеству и печали. С непоколебимой, неизменной твердостью она отвергала увещевания и сочувствие своих подданных; нянчила и пестовала свою тоску, как если бы это была единственная дорогая ей вещь на свете. И все же печаль была еще слишком свежа, слишком горька и болезненна, чтобы быть желанной гостьей в ее покоях. Молодая, живая и пылкая, Констанция не переставала противиться своему горю, преодолевала и желала забыть его; но все, что дышало радостью, все, что было прекрасно вне стен, только будило горе. И легче было выносить его тяжесть в смиренном уединении; Констанция покорилась своему горю; и оно угнетало ее, но не пронзало болью.

В надежде рассеяться недолгой прогулкой в окрестностях Констанция вышла из замка. В высоких и просторных покоях своего жилища она чувствовала себя стесненной. Древний лес и холмы хранили дорогие ее сердцу воспоминания; деревья манили ее, обещая упокоить часы и дни ее жизни под густым лиственным покровом. Подобно ветру, шумящему в кронах, или солнцу, катящемуся по небесному своду, вечное движение и перемена утешали ее в глубокой печали, неизбывной болью и тоской сжимавшей ее сердце под сводами замка.

На краю густо заросшего тенистыми деревьями парка, в одном из уголков его, находилось место, откуда взору открывалась равнина, раскинувшаяся у подножия гор. Констанция отреклась от этого уголка, но бессознательно ноги ее направлялись туда; и теперь, в двенадцатый раз за этот день, она вновь обнаружила себя стоящей среди знакомых деревьев. Она присела на поросший травою холмик и в задумчивости посмотрела на цветы, посаженные ею для украшения этого зеленого убежища — замка ее любви и воспоминаний. В руке она держала письмо короля, по-отечески опекавшего ее в великом горе. Грусть затемняла ее черты, и нежное сердце в тоске вопрошало судьбу: как должно ей, столь юной, незащищенной, оставленной милостью небес, сопротивляться новому несчастью.

«Единственное, чего я прошу, — думала она, — позволить мне жить в замке отца — жить там, где все мне знакомо с детства. Слезами я буду орошать цветы на могилах тех, кто был дорог мне; я буду плакать здесь, в этом лесу, где жила моя безумная мечта о счастье, — я буду оплакивать ее смерть, ибо счастье мое отныне погребено навеки!»

Легкий лесной шорох достиг ее слуха; сердце ее учащенно забилось — но снова все стихло.

— Глупо! — произнесла она полушепотом, — глупо обманывать себя и тешить чувства фантазией; все это оттого, что когда-то мы виделись здесь; когда-то, сидя в беседке, я ожидала, и звуки, подобные этим, предвещали его столь желанный приход; и кролик, зашуршавший в траве, и птица, разбудившая тишину своей песней, — все говорит о нем. О, Гаспар! — мой когда-то; отныне никогда дорогое место не озарится радостью, принесенной тобою, отныне — никогда более!

Снова зашелестели кусты, и стали отчетливо слышны шаги в чаще. Констанция поднялась; сердце ее учащенно билось: должно быть, это глупая Манон идет уговаривать ее вернуться в замок. Однако шаги были тверже и размеренней, что было совсем не свойственно ее горничной; выйдя из тенистой беседки, Констанция разглядела пришельца. Убежать — был первый ее порыв; но хотя бы еще раз увидеть, взглянуть на него, еще раз услышать его голос; еще раз, прежде чем страшная клятва разлучит их навеки, побыть вместе! Бездна отчаяния переполняла душу ее в долгие часы и дни одиночества, и Констанция решила, что краткий миг не оскорбит память умерших и, может быть, отчасти смягчит смертельную тоску, что мертвенной бледностью покрывала ее щеки.

Любимый, он вновь стоял перед ней; взаимные клятвы верности соединяли их. Как и Констанция, он был печален, и она не могла противиться его умоляющему взгляду, взывавшему к ней не уходить, остановиться.

— Я пришел сюда, леди, — сказал молодой рыцарь, — без всякой надежды переменить твою волю. Я пришел еще только раз взглянуть на тебя и сказать «прощай», прежде чем отправиться в Святую Землю. Я пришел молить тебя не уходить в мрачный монастырь; ты избегнешь меня, столь ненавистного тебе, ибо ты не увидишь меня никогда более. Погибну ли я или буду жить — Франция и я расстались навеки!

— То, что ты говоришь, страшно! — сказала Констанция. — Однако, пожелает ли король терять своего верного рыцаря? Трон, который ты помогал воздвигать, нуждается в твоей защите. Если слова мои когда-то были не безразличны тебе, умоляю — не уходи в Палестину.

— Одно твое слово могло бы остановить меня, одна улыбка, Констанция, — юноша опустился перед ней на колени: образ, когда-то столь дорогой и любимый, — пугающий и запретный теперь.

— Не медли более! — вскрикнула она. — Ни улыбка моя, ни слово отныне не принадлежат тебе. Зачем ты пришел сюда; здесь живут души умерших. Если эти тени — их; они проклинают неверную, позволившую убийце тревожить их освященный покой.

— Когда любовь наша была юна, ты нежно встречала меня, — отвечал рыцарь, — ты научила меня находить путь среди этих деревьев. Ты с радостью встречала меня здесь, в этом месте, и однажды ты поклялась быть навеки моей — здесь, под этими древними кронами.

— Было преступлением, великим грехом, — сказала Констанция, — отворить двери отца сыну его заклятого врага. Но разве небо недостаточно наказало меня за это?

Пока она говорила, молодой рыцарь в тяжелых раздумьях опустил голову и стоял не двигаясь; Констанция трепетала, каждое мгновение готовая обратиться в бегство. Наконец он освободился от минутной задумчивости и медленно отвечал:

— То были счастливые дни, Констанция, тревога и радость наполняли их, когда вечер приводил меня к твоим ногам; когда ненависть и месть окутывали далекий замок, тени и звезды, подобно храму любви, укрывали сенью эту беседку.

— Счастливые? Нет — горестные дни! — эхом отозвалась Констанция. — Как я могла думать, что из несоблюденного мною долга произрастет что-то доброе; разве Господь вознаграждает непослушание? Не говори о любви, Гаспар! Пролитая тобою кровь разлучила нас навеки! Не приближайся ко мне. Мертвые даже теперь стоят между нами! Их бледные тени предупреждают меня и грозят мне за то, что я внимаю речам их убийцы.