Родина - Анна Караваева

«Сегодня будет очередная баталия, — озабоченно думал Игорь. — Севастопольца мы, ясное дело, втиснем как-нибудь в нашем углу. Тесновато будет, но перепланировать можно».

— Слушай, Чувилев, а где у вас тут живет Иннокентий Петрович Ракитный? — прервал молчание Игорь Семенов.

— Ракитный? Иннокентий Петрович? — повторил Игорь Чувилев. — Это кто же такой?

— Художник. Он четыре месяца прожил у нас в Севастополе, да и сейчас, наверно, все еще там. И у нас на участке он бывал, всех нас срисовывал… и до чего же похоже!.. Он здешний, лесогорский, но с начала войны на фронте. Однажды видит: Максим из разведки ползет «с гостинцем» — тащит немецкий пулемет. Ну, зарисовал, ясное дело, — и до того похоже: вылитый Максим!

Лицо Семенова вспыхнуло, стало совсем ребячьим. Он порылся в кармане бушлата и вынул два конверта.

— Вот эти два письма я в госпитале у себя в бушлате обнаружил. Одно — лично мне. Вот что Ракитный мне пишет… слушай!

Игорь Семенов остановился и прочел:

— «Милый Игорюша! Желаю тебе скорого выздоровления. Это я посоветовал начальству отправить тебя в наши лесогорские места. Живи у меня. Квартира теплая, дрова есть, тебе будет хорошо. Не скучай, знакомься с ребятами, приглашай их к себе. Передай от меня письмо и сердечный привет директору Лесогорского завода Михаилу Васильевичу Пермякову, — ключ от квартиры я оставил у него. Ну, обнимаю, тебя… Твой Иннокентий Ракитный». Видал?.. Теперь, значит, я должен получить ключ у вашего директора.

— Устроим, — пообещал Чувилев.

— Ты с директором знаком?

— Ну еще бы… — усмехнулся Чувилев.

Приближаясь к заводоуправлению, они увидели, как к стоящей у подъезда «эмочке» подошли двое. Группа рабочих окружила их.

— Пойдем скорей! — заторопился Игорь Чувилев. — Там как раз наш директор!

— Это который же?

— Да вон тот, высоченный, в кожанке.

— Вижу, вижу… А другой с ним кто, в морском кителе? — заинтересовался Семенов.

— Это парторг ЦК, Дмитрий Никитич Пластунов.

— Откуда он, Пластунов? С Черного моря?

— Нет, он из Ленинграда… А ну, двинем… Ой, они уезжать собираются!

Оба Игоря подбежали в ту минуту, когда, заканчивая разговор, директор уже взялся за дверцу машины.

— Михаил Васильевич, вот тут Игорь Семенов… из Севастополя. А я не знаю, где квартира художника… — сбивчиво начал Чувилев. — Художник вам с Игорем письмо послал…

— Да, и привет вам велел передать, — подтвердил Семенов и невольно засмотрелся на могучего человека в потертой кожанке.

Семенову понравились густые сивые усы директора, пристальный и спокойный взгляд, твердые, словно высеченные, морщины вдоль бритых щек и крупного носа, понравилась и улыбка, строгая и медлительная.

— Вот как! Значит, ты из Севастополя? — неторопливо, низким басом произнес директор и, приняв письмо, осторожно пожал руку Игорю. — Ну, дело, дело, что к нам приехал: нам люди нужны!

Потом, указывая на бушлат и бескозырку севастопольца, директор кивнул Пластунову и пророкотал:

— Похоже, вояка приехал?

— Ну, как там наши моряки держатся? — мягким тенорком спросил Пластунов.

Его коричневые круглые глаза улыбнулись Семенову, но лицо, желтое, с обтянутыми скулами, словно после тяжелой болезни, было серьезно.

— В каком положении город? Давно ты из Севастополя?

— Положение трудное, но наши отобьются, — уверенно сказал севастополец.

Пока директор читал письмо Ракитного, парторг успел расспросить Семенова, как выглядел Севастополь, когда Игорь месяц назад оставил его. Дмитрий Никитич бывал в Севастополе, отлично знал город, и тем приятнее было Игорю отвечать на его вопросы.

— Вот что, Игорь Семенов, пока помочь тебе не могу, — сказал директор, положив письмо в карман. — Товарищ Ракитный просит, чтобы я тебе передал ключ от его квартиры, но он запамятовал: ключ-то он отдал Тербеневу, моему заместителю. А Тербенева я вчера послал в область, и вернется он через несколько дней. Вот Чувилев устроит тебя пока в общежитии, позаботится о тебе.

— Ну ясное дело, — охотно отозвался Игорь Чувилев и тут же опасливо подумал: «Будет сегодня баталия с этой поганой бабой!»

Почти у самого общежития оба Игоря нагнали двух путешественниц — тетку и племянницу. Позади них, согнувшись под тяжестью узлов и растрепанного чемодана, еле шагал Толя Сунцов. Глаза его устало моргали, лицо побагровело, он обливался потом.

— Тоже, нар-род! — презрительно бросил севастополец. — Всю дорогу эти две гражданки рыда-али и весь белый свет проклинали, будто у них у одних домик да садик немцы разбомбили!.. Люди побольше потеряли, да вот не плачут же!

Почти одновременно все пятеро подошли к крыльцу барака.

— Боже ты мой! — жалобно воскликнула тетя, всплеснув руками. — Вот в этом ящике нам придется жить?.. Юля, куда мы попали?!

— Тетя, не надо!.. — беспомощно взывала Юля.

— Довольно вам трагедии разводить! — вдруг вспылил Семенов. — Барак как барак, стекла в окнах имеются… Мы вон в Севастополе в подвалах жить научились, а то и просто в пещере или под скалой…

— А мне какое дело? Я тут при чем? Живите, как хотите. Вот еще!.. Всякий мальчишка еще учить меня будет! Вот жизнь пришла! — вспылила приезжая гражданка.

— Успокойтесь, товарищи, успокойтесь, — смущенно бормотал Чувилев, услышав в конце коридора знакомые раскаты голоса Олимпиады Маковкиной.

С ней уже вступил в объяснение Сережа, который с группой встреченных им ребят подошел раньше других к «запретной зоне» — двери кладовой.

— Не отопру! Не пущу! Нет у меня никаких запасов! Нет! Я вам не фабрика!! — кричала, как под ножом, Олимпиада.

— А я говорю: откроешь — и откроешь! — вдруг пронзительно выкрикнул Сережа.

— Полундра-а! — усмехнулся Игорь-севастополец и потянул за собой Чувилева.

Олимпиада Маковкина, расставив короткие ноги и вцепившись пятернями в дверные косяки, стояла, широкая, толстая, как тумба, врытая в землю. Чувилев повысил голос:

— Это что за отказы? Общежитие для того и открыто, чтобы все наши ребята здесь жили… Оборудованием оно теперь довольно обеспечено…

— Ну тебя! — взвизгнула Олимпиада и еще злее впилась пальцами в дверные косяки. — Что за напасть такая, всамделе?.. Всякий мальчишка распоряжаться хочет!..

— Ай-яй, красавица! Ай, королевна!.. Ну и голосок благословенный — на конце улицы слыхать!.. Не иначе, думаю, наша Олимпиада с ребятками ласковый разговор ведет! — раздался чей-то насмешливый, покряхтывающий голос.

На пороге появился малорослый старичок в темносинем рабочем халате, поверх которого, как осенний кленовый лист, горела рыжая бороденка, тронутая сединой.

— Дедушка Тимофей! — шумно обрадовался Игорь Чувилев.

— Здорово, ребятки! — засмеялся дедушка Тимофей, пронзая Олимпиаду острым взглядом аквамариновых глазок. — Вот везу на станцию целый грузовик нашей продукции — ящички снарядные. Слышу, Олимпиада Маковкина бушует, кого-то не пущает… так, что ли, королевна?

Кругом засмеялись, посыпались шуточки. Олимпиада сразу присмирела.

Дедушка Тимофей еще несколько секунд озирал растерявшуюся завхозиху, а потом грозно помахал небольшим, но крепким кулаком.

— Ну, что стоишь, словно слепая? Не видишь, как ребята уморились за дорогу? Распахивай дверь в свое царство… ну! Вот и открылась дверь, слава тебе господи! Ребята-товарищи, кто у вас за старшого? Принимай добро!

ГЛАВА ВТОРАЯ

РОДНАЯ ЗЕМЛЯ

В тот день в печи № 1 у Александра Нечпорука шла обычная варка стали. Он сварил ее в этой печи уже не одну тысячу тонн, и весь ход работы — от завалки печи до пробивания летки — был выверен «до последней секунды», как любил прихвастнуть Нечпорук. Но сегодня ему казалось — сталь шла как-то особенно легко, и усталость он почувствовал позже, чем обычно. Завалки, проходили минута в минуту, и кип в печи начинался тоже без промедления, и на доводку металл в его мартене словно даже поторапливался: скорей, скорей бы вырваться на волю!

Шла уже третья плавка. Нечпорук выпил у киоска большую кружку газированной воды и довольно крякнул: вода сегодня тоже как-то особенно приятно пощипывала язык. Бросив придирчивый взгляд на подручных своей бригады, Нечпорук безмолвно одобрил и их:

«Ничего, навострились ребята!»

— Эй, не зевай! На доводку-у-у! — зычно крикнул он, хотя подручные как раз стояли наготове.

И эта последняя за его смену плавка прошла хорошо. Шагая по длинному коридору к душевой, Нечпорук довольно ерошил свои крутые смолевые кудри: а ведь он дотянул до последнего рекорда своего сменщика Сергея Ланских!

Около шкафа с табличкой «С. Н. Ланских» Нечпорук увидел своего сменщика. Ланских, шурша брезентовым комбинезоном, расправлял в шкафу свой темносерый костюм. Вдруг вспомнив, что лесогорский садовод Степан Данилович Невьянцев приходится Ланских дядей, Нечпорук сказал: