Отражение - Дик Фрэнсис

Подъезжая к старту, я подумал, что, возможно, в　

— Подожди, я до тебя доберусь.　

Не дай бог встретиться с ним на узкой безлюдной тропинке. Но кругом было полно народу, так что я безбоязненно пошел своей дорогой.　

И увидел лорда Уайта — он разговаривал с двумя распорядителями, с которыми был дружен, они что-то серьезно обсуждали; взглянул на меня — мельком, украдкой, словно подмигивая. Теперь этот человек в моем присутствии всегда будет чувствовать себя неуютно. Он никогда не сможет вполне поверить, что я никому не расскажу о его позоре. И всегда будет недолюбливать меня за это. Что ж, придется ему примириться с тем, что мы будем видеться еженедельно, пока один из нас не умрет: кем бы я ни захотел стать, мир скачек всегда будет моим миром.　

Когда я вышел из весовой, чтобы скакать на Коралловом Рифе, Виктор Бриггс уже ждал на площадке для выводки: мощный, как монумент, в неизменной широкополой шляпе и глухом темно-синем пальто чуть ли не до пят, неприветливый, неразговорчивый, мрачный. Увидев его, я вежливо приподнял жокейскую шапку, но он не удостоил меня приветствием.　

Среди лошадей Виктора Бриггса Коралловый Риф стоял особняком — новичок-шестилетка, он, когда Бриггс купил его, уже подавал надежды в гладких скачках. Так начинали великие скакуны прошлого, например, Оксо и Бен Невис. Оба в свое время выиграли Большой приз в Эйнтри и Дерби, и хотя Коралловый Риф был классом пониже, мне казалось, что и он ждет, когда для него наступят лучшие времена. В глубине души я подозревал Виктора в худшем и страшился приказа придержать лошадь, но для себя решил: что бы ни сказал владелец, я ни за что не стану губить будущность скакуна в самом начале его карьеры.　

Но Виктор Бриггс ничего не сказал: просто　

уставился на меня и смотрел молча, не мигая.　

Гарольд шумел, суетился, размахивал руками, словно надеясь таким образом разрядить накалившуюся атмосферу между хозяином и жокеем. Я сел на коня и поехал вперед, чувствуя, что ступил на поле, блокированное током опасного для жизни напряжения. Одной искры достаточно, чтобы наступил взрыв. Что-то будет? Не зря Гарольд так мечется: почуял опасность.　

Подъезжая к старту, я подумал, что, возможно, в　

пока я расседлывал его. Виктор Бриггс, как всегда, промолчал.　

С седлом под мышкой я пошел взвешиваться. Что еще я мог сделать, чтобы выиграть этот заезд? Не знаю. Победитель имел достаточно оснований оттеснить меня на второе место: его скакун был резвее и крепче Кораллового Рифа. Мне не в чем было себя упрекнуть. Я не жалел сил, не сделал ни одной ошибки в прыжках, не потерял зря ни сантиметра. Я просто не победил.　

Мне хотелось встретить Виктора Бриггса с высоко поднятой головой.　

Когда жизнь дает по зубам, поставь коронки.　

Следующий заезд я выиграл, он был менее престижным, и победа имела значение лишь для владельцев лошади — четверки жуирующих жизнью бизнесменов.　

Вот это скачки, — шумно радовались бизнесмены. — Ты классный наездник, молодчина!　

На расстоянии десяти шагов я увидел Виктора Бриггса: он наблюдал за мной, и глаза у него были злые. Если бы он только знал, чего мне стоили сегодняшние соревнования!　

Ну что, победила не та лошадь? — спросила Клэр.　Угу.　Это очень плохо?　Узнаю в понедельник.　Не переживай… забудь.　Уже забыл, — сказал я.　

Я смотрел на строгое темное пальто, белую шапочку с пушистым помпоном, высокие блестящие сапоги, встретил взгляд больших серых глаз, дружескую улыбку. Как странно, что и меня кто-то ждет у весовой. Как необычно и чудесно, что сегодня мне не придется возвращаться с работы одному. Словно кто-то развел для меня огонь в холодном доме. Или посыпал мне клубнику сахаром.　

Заедем к моей бабушке, ладно? Мне нужно ее повидать, — сказал я.　

Старуха стала совсем плоха.　

Сидеть прямо она уже не могла и, совсем без сил, полулежала, откинувшись на подушки; даже глаза, казалось, устали бороться, а в потухшем　

взгляде больше не читался вызов: видно, физическая немощь сокрушила ее дух.　

Ты привел ее? — спросила она без всяких предисловий, не сказав даже «здравствуй».　

Напрасно я надеялся, что она ко мне переменится.　

Нет, — ответил я. — Я не привез ее. Ее след потерян.　Ты обещал найти ее.　Ее след потерян.　

Она закашлялась — слабо, негромко, но высохшие плечи затряслись. Бабушка на несколько секунд прикрыла веки, потом вновь открыла глаза и посмотрела на меня. Старческая рука поверх простыни дрожала.　

Оставьте деньги Джеймсу, — сказал я.　

Глаза вспыхнули — неярко, ненадолго — прежним злым упорством; старуха покачала головой.　

Тогда пожертвуйте на благотворительные нужды, — посоветовал я. — Например, на собачью больницу.　Ненавижу собак.　А как насчет спасательных шлюпок?　Ненавижу море. Меня всегда тошнило на море.　На исследования в области медицины?　Не очень-то она мне помогла, медицина.　Ну а как насчет того, чтобы оставить деньги какой-нибудь религиозной общине? — медленно спросил я.　Ты сошел с ума. Я ненавижу религию. От нее одни беды. Войны. Ни пенса они у меня не получат.　Чем я могу вам помочь? — спросил я, без приглашения усаживаясь в кресло. — Аманду я, конечно, не найду, но я мог бы сделать для вас что-то другое. Принести вам что-нибудь? Чего вы хотите?　Хочешь меня умаслить, чтобы я тебе деньги оставила? — спросила она; губы слабо дернулись в презрительной усмешке. — Не дождешься.　Я дам напиться издыхающей кошке, даже если она плюнет мне в лицо, — сказал я.　

Она раскрыла было рот, но от обиды слова давались ей с трудом.　

Да как… ты смеешь… ты!　А как вы смеете до сих пор думать, что я хоть пальцем пошевельну ради ваших денег?　

Старуха поджала губы в тонкую нить.　

Принести вам чего-нибудь? — снова спросил я спокойно. — Вы чего-нибудь хотите?　

Несколько секунд она молчала, потом с усилием произнесла:　

Уходи.　Хорошо, я сейчас уйду. Но сперва я хочу вам кое- что предложить. — Я сделал паузу и, не услышав возражений, продолжил: — На случай, если Аманда все же когда-нибудь найдется, почему бы вам не учредить для нее опеку? Найдите достойных опекунов, и пусть себе сторожат капитал Аманды до поры до времени. Сделайте такие распоряжения, чтобы воспользоваться основным капиталом ни ей… и никому другому, кто, может быть, станет… охотиться за ее состоянием… было невозможно. И чтобы проценты достались только Аманде, ей одной, и только через опекунов.　Где бы ни находилась сейчас Аманда, — продолжал я, — она всего лишь семнадцати- или восемнадцатилетняя девчонка и слишком молода, чтобы распорядиться такой огромной суммой. Ей нужны поводья. Оставьте ей деньги вместе с железными поводьями.　Это все? — спросила старуха.　Да.　

Она лежала передо мной безгласная, неподвижная.　

Я ждал. Всю жизнь я мечтал дождаться от бабушки хоть чего-нибудь, кроме ненависти. Я ждал напрасно.　

Уходи, — сказала она наконец.　Хорошо, — сказал я, вставая.　

Я дошел до двери. Взялся за ручку.　

Пришли мне розы, — услышал я за спиной голос бабушки.　

Один из цветочных магазинов был еще открыт; продавец уже собирался уходить.　

Она понимает, сколько сейчас стоят розы? — возмутилась Клэр. — Декабрь на дворе.　Если бы тебе, умирая, захотелось роз, разве тебе было бы не все равно, сколько они стоят?　Наверное, ты прав.　

В магазине оставалось только пятнадцать нежнорозовых бутонов на длинных ножках, таких маленьких, что их можно было назвать розами с большой натяжкой. Все, что осталось от свадебного заказа.　

Потом мы вернулись к дому для престарелых, и я передал букет дежурной сиделке, попросив доставить немедленно. В букет я вложил открытку, где　

написал, что на следующей неделе пришлю цветы получше.　

Она и этих не заслужила, — сказала Клэр.　Брось, несчастная старуха.　

Мы остановились в небольшой гостинице над Темзой. Никто не знал нас, так что мы записались как муж и жена, потом прошли в отделанный обожженными досками паб, медленно, с удовольствием пообедали и, не привлекая к себе внимания, поднялись в свою комнату. Из окна была видна глянцевая коричневая поверхность воды и голые ивы.　

Со мной это не в первый раз, — сказала Клэр,　ты не зациклен на девственницах?　Напротив, предпочитаю не иметь с ними дела.　Вот и отлично.　

Дружеская приязнь переросла в страсть. Потом, опустошенные и счастливые, мы лежали рядом и что-то шептали друг другу, пока не уснули. Мне было хорошо, как никогда. А Клэр? Не знаю. Но утром, когда я предложил повторить вчерашнюю программу, она согласилась без колебаний… Днем, спокойные и довольные друг другом, мы отправились навестить Джереми.　

Он лежал на высокой кровати, от которой с одной стороны тянулось множество дыхательных трубок. Джереми, правда, дышал собственными легкими. Но, видно, врачи поторопились отключить от него аппараты: каждые десять минут в палату заходила сестра проверить, дотягивается ли Джереми до кнопки звонка.