Утерянный рай - Александр Лапин

– Ну да, вызвали! – поморщился Дубравин.

– Вместе, старик, в десанте служить будем!

И снова, как и месяц назад, тот же последний кабинет. Та же медкомиссия в полном составе. Но разговор получился совсем другой.

– Годен! Без ограничений! – произнес доктор, заглянув в его бумажки.

– Как же годен? – удивился Дубравин. – Ровно месяц назад меня не взяли в военное училище. Вы же сказали «психоневрологическая дистония». Белок в моче. Вот ваша ассистентка, – он кивнул на стерву, – нашла. А теперь – годен. Где же правда? Там или здесь?

– Так то военное училище! – встряла ассистентка. – А это армия.

– Ничего не знаю! – сердито проворчал главный. Чувствовалось, что ему неудобно. И повторил более рассерженно.

– Ничего не знаю! Вот карточка. Написано везде: «Здоров». Будешь служить!

XXI

У Амантая Турекулова поехала крыша. Забыты все дядины разговоры и наставления, где, как и с какими девушками заводить знакомства, чтобы найти себе «достойную пару». А все из-за нее. Из-за Альфии.

Наполовину татарка, наполовину казашка, эта миниатюрная, изящная, как статуэтка, горячая маленькая женщина полностью завладела Амантаем. А все началось с того самого дня рождения в общежитии. Он-таки пришел тогда. С цветами.

Дверь открыла красивая городская казашка в узких джинсах.

– Ах, Амантай, дорогой! Заходите, пожалуйста, – фамильярно произнесла она, убирая в сторону руку с белым пластмассовым стаканчиком и подставляя крашеные губы для поцелуя.

Турекулов от пьяного поцелуя уклонился и стал вглядываться в полумрак комнаты, высматривая свою торе.

Пьянка была в разгаре. В углу гремел «Студенческой песней» Давида Тухманова магнитофон. Хорошо поддатый народ плясал и скакал вокруг извивающейся в центре комнаты именинницы. Покачивая обтянутыми платьем бедрами в такт музыке, подняв гибкие руки вверх, Альфия с многообещающей улыбкой поворачивалась в танце вокруг оси…

«Пропал! Совсем пропал!» – как и тогда в фойе, подумал Турекулов, ощутив острое, горячее желание схватить ее на руки, сорвать платье, прижаться к этому гибкому телу.

– Штрафную! Штрафную опоздавшему! – шумит народ, увидев его, и прерывает танцы.

Амантай церемонно протягивает имениннице букет гвоздик, галантно чмокает протянутую гибкую руку с красными, будто опущенными в кровь, пальцами.

А длинный очкастый хохол с маленьким обезьянним лицом уже тащит Амантаю стакан. Разбавляет его содержимое из большой бутылки. Сует в руки.

Эх, была не была! Важно не сплоховать. И Амантай залихватски «тяпает» огненную воду.

Обжигая пищевод, сползает в желудок огненная змея. Это «Северное сияние» – шампанское с водкой. Амантай быстро-быстро заедает штрафную бутербродом с колбасой.

Минута, а в голове уже туман. Тепло. Светло. Весело.

Кругом визг, крик, музыка.

Амантай, как теленок за коровушкой, тянется к Альфие. За жизнебрызжущей, огненно притягивающей красавицей своей.

Танцуют танго. Во рту пересохло. Сердце стучит. Она близка и одновременно недоступна. Он ворошит ее волосы. Целует теплую мочку ушка. Дуреет от ее сладкого запаха.

Она тоже трепещет в его руках. Наконец откидывает голову. И впивается своими ярко накрашенными губами в его рот. В глазах у него все плывет. И нет уже ничего на свете, кроме этого горячего податливого тела. Когда напряжение достигает наивысшей, сумасшедшей точки, Альфия вдруг начинает осторожно высвобождаться из его объятий и тихонько, взяв его за руку, шептать с напором:

– Пойдем! Пойдем, пойдем!

Они рука об руку выскальзывают в дверь, прошмыгивают тенью по коридору. И проникают в другую комнату. В темноте несколько раз натыкаются на какие-то предметы, но не останавливаются, а пробираются куда-то дальше, пока не оказываются у кровати.

Садятся на краешек. И снова исчезает куда-то общежитие. Исчезает прежняя жизнь.

Кожа у нее прохладная, гладкая…

…Потом они лежат, обессилевшие и пьяные.

Наконец Альфия приоткрывает глаза. Осматривается из-под него по сторонам, говорит неожиданно:

– Ты хоть одеяло сверху накинь! А то кто-нибудь вдруг зайдет!

Она торопливо одевается, быстренько целует его и исчезает за дверью.

«Прошла зима, настало лето. Спасибо партии за это». Насмешливая речевка эпохи, официально признанной впоследствии эпохой застоя, вспомнилась Зойке в тот момент, когда она вместе с детьми приехала к родителям в Жемчужное на каникулы.

Летом деревня оживает. Сюда наезжают все, кто покинул родные края и год тому назад, как Дубравин, и двадцать, как сама Зойка. Съезжаются не только те, кто покинул Жемчужное, но и их дети, внуки.

Закипает жизнь в родовых гнездах. А вечером выплескивается на улицу, в центр. Народ валом валит в кино, на танцплощадку. По окончании культурных мероприятий разбредается по аллеям, темным уголкам, кустам, чтобы продлить отдых. К осени подводят итоги летнего сезона. По дворам начинают играть свадьбы. Счастливые невесты торопливо затягивают полнеющие талии в белые платья. Женихи с горя надевают черные костюмы.

Так было всегда. Не отвертелся в этом году и Иван Дубравин. Нашелся хомут и на его крепкую шею. Весь этот год он как русский человек заливал свое всемирное горе крепким, пахнущим табачком самогоном да таскался по бабам. Но подловила его не прожженная Машка Жаданка и не продавщица Соня, а семнадцатилетняя соседская девчонка. Иван спьяну поспорил с собутыльниками, что переспит с нею. И выиграл пари.

Две ночи шли переговоры в кустах. На зорьке третьей она, потягиваясь, вышла на крылечко из дубравинского дома. А через час сюда уже примчался ее сердобольный дядя-законник. Когда-то он работал в суде, а потому вкратце объяснил обалдевшему Ивану и его родителям, что такое развращение малолетних и сколько за это самое развращение дают. Иван безуспешно пытался доказать, что невиноватый он. Что она сама к нему домой пришла. Более опытный отец поглядел на морщинистого желчного дядю, на его алчущие глаза, торопливо шарившие по дому, и сказал:

– Женись, сынок, а то еще хуже будет. Затаскает он нас по судам.

Молодой-то особо и не сопротивлялся. Девка свежая, ядреная. Задница круглая. Чего еще надо?

Наскоро собрали свадьбу. Счастливые родственники невесты напились до изумления. И приняли Ивана в свою семью как родного. Уже на третий день после свадьбы он квасил в кустах вместе со старшим братом молодой жены.

Так что приехавшей с детьми Зойке пришлось поселиться в Шуркиной комнате, куда до этого мать никого не пускала. Зойка наслаждалась деревенской жизнью, слушая по ночам неумолчный скрип кровати в комнате Ивана, читала письма Дубравина из армии и собирала деревенские сплетни, чтобы вечером обсудить их с подругами на лавочке. В силу природного женского любопытства и привычки всюду совать свой нос Зойка стала живо интересоваться тем, в кого же все-таки влюбился ее брат. Да как влюбился! Потерял покой и сон. Не ел, не спал, а только и думал об этой деревенской дурочке.

Так что, когда к середине июля после сессии в деревню приехала Озерова, ее уже ждали. С нетерпением.

Галинка почти блаженствовала в Жемчужном. Теплая погода. Своя комната. Своя постель. Казалось бы, живи да радуйся. Но было что-то неуловимое, разлитое в воздухе, в воде, в эфире, если хотите. Какое-то томление. Томление души, которое не позволяло ей чувствовать себя совсем счастливой. Была пустота. И ощущение того, что вот сейчас кто-то придет. И все. Душа наполнится. Счастьем, радостью, жизнью.

В общем, пришла пора.

А солнечные дни тем временем летели в хлопотах и заботах. Позавчера пололи картошку, вчера считали кур во дворе, сегодня закручиваем помидоры, завтра, наверное, начнем варить клубничное варенье. Приехали и школьные подруги. Зеленоглазая, круглолицая, молчаливая русская красавица Валюшка Сибирятко. Никуда не исчезавшая Людка Крылова. Объявилась даже могучая Зинка Косорукова.

Стали ходить в гости друг к другу. А по вечерам в кино и на танцы.

Вот в один из таких вечеров, когда зацвели белым в школьном саду каштаны, когда новые выпускники бродили по деревне парочками с самым трогательным видом, Зойка отправилась в кино со своей давней знакомой – Машкой Жаданкой. Весь фильм она крутилась, высматривая в зале подружку своего брата. Толкала локтем в мягкий бок толстую, как холодильник, Машку и спрашивала:

– Во-о-он девочка сидит на пятом ряду! Это не она?

– Нет, не она! – злилась в ответ Машка. – Не мешай, дай посмотреть. Сейчас Митхун Чакраборти будет выступать…

В конце концов уже после индийского фильма в толпе на выходе из клуба Машка указала ей на двух девчонок, торопливо пробиравшихся к дверям.

– Это она? Которая? Справа? – Зойке сразу бросилась в глаза кудрявая томная красавица с тоненькой талией, высокой грудью. – Хороша! Яркая. Манящая.

– Да нет же! – опять злилась Машка. – Которая рядом.