В изгнании - Феликс Феликсович Юсупов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Очень крутая лестница вела в нашу комнату, первоначально – сенной чердак. Это было большое, очень светлое и солнечное помещение. Я велел окрасить его в аквамариновый цвет и поставил там мебель, стоявшую раньше в комнате матери в Булони. Стены были увешаны портретами и гравюрами, пробуждавшими наши самые дорогие воспоминания.
* * *
Жизнь день ото дня становилась все труднее; люди не только нуждались во всем, но жили в страхе перед вторжением лже-полицейских, которые тогда грабили квартиры. Женщин часто останавливали по вечерам на улицах и снимали меха, украшения, иногда платье и обувь. Многие из наших знакомых уже стали жертвами этих нападений. Люди не отваживались открывать дверь, когда слышали звонок, а женщины – выходить по вечерам одни.
Мой друг Рудольф Хольцапфель заявил, что Париж становится непригодным для житья, и предложил нам зафрахтовать парусное судно и тайно отправиться в Ирландию.
Гриша и Дениз на велосипедах ездили в Сарсель, где на заброшенном огороде по воле Божьей произрастали еще кое-какие овощи. Они привозили их в старом ящике, из которого Гриша соорудил прицеп.
В 1944 году мы без удовольствия узнали, что генерал Роммель устраивается со своим штабом как раз напротив нас. Улица Пьер Герен наполнилась немецкими часовыми, с которыми нам часто приходилось по вечерам вести переговоры, чтобы пройти домой. Не зная немецкого, мы иногда с трудом убеждали их, что единственная наша цель – это спать в своей постели.
Июнь 1944-го… Союзные силы высадились на побережье Франции. По мере того как они продвигались к Парижу, атмосфера в городе становилась все напряженней. Говорили, что город заминирован, и все ждали взрыва в любой момент.
Шведский консул господин Нордлинг рассказывал нам, как его вмешательство убедило генерала Шолтица пощадить столицу, несмотря на полученный приказ. Так Париж был спасен. Немцы ушли, а генерал Леклерк вошел в Париж во главе своей армии, за которой вскоре последовали армии союзников. Но эти первые дни ликования имели и свои безобразные стороны. За чистой радостью первых часов последовали мучительные сцены, очень напоминавшие то, что мы уже некогда видели. Реакция толпы повсюду почти одинакова: всегда яростная и чаще всего безумная. В любые времена можно видеть разнузданную толпу, глумившуюся над тем, что она превозносила еще накануне… Меня потрясло замечание одного торговца: «Не будем забывать, – говорил он, – что от Вербного воскресенья всего лишь пять дней до Страстной пятницы.»
Прошли массовые аресты – часто по воле самозванных судей, руководимых личной местью. Мы насчитали немало друзей среди тех, кто был таким образом произвольно арестован. Было очень трудно добиться их освобождения. Ненависть к немцам была столь велика, что ярлык «предателя» мог быть приклеен и к тому, кто лишь продолжал заниматься своим всегдашним ремеслом, дававшим ему средства пропитания, и к тому, кто действительно сотрудничал с оккупантами.
Вскоре прибыл новый английский посол, Дуф Купер, теперь лорд Норвич, и его жена леди Диана. Оба были моими старыми друзьями. Вскоре после их приезда я отправился к ним в отель «Беркли», где они пока остановились в ожидании готовившейся для посла квартиры.
Однажды на улице Пьер Герен внезапно появился шурин Дмитрий в мундире Королевского военно-морского флота. Он был послан Адмиралтейством в командировку. От него мы узнали новости обо всех родственниках. Андрей женился на шотландке. Федор, все еще больной, жил в Шотландии у моей тещи. После нашей разлуки жизнь Дмитрия была полна всяческих перипетий, особенно в трагические дни Дюнкерка, когда он входил в команду спасателей, посланных британским флотом для эвакуации войск.
Все строили планы на конец войны, который уже приближался благодаря успехам союзников. У нас был лишь один план – поехать как можно быстрее в Англию и навестить великую княгиню.
Глава XVIII. 1944–1946 годы
Последняя военная зима. – Париж оживает. – Огромная жалость к русским пленным в конце войны. – Мы снимаем дом в Биаррице. – У великой княгини в Хэмптон-Корте. – Мы везем Федора в По. – Лето в «Лу-Прадо». – «Калаутса». – Отец Жак Лаваль. – Сен-Савен
Зима 1944-45 годов выдалась особенно суровой. За исключением немногих привилегированных счастливчиков, ни у кого не было топлива. Ни у кого не было бензина для автомобиля; такси и автобусы практически стояли, а метро работало лишь до полуночи. Грише пришла идея положить доску на прицеп, в котором он возил овощи из Сарселя, и с этим импровизированным экипажем он отправлялся за нами по вечерам, когда мы опаздывали на метро.
Париж понемногу возвращался к жизни. После четырех лет немецкой оккупации все испытывали потребность в общении. То те, то другие устраивали обеды либо дома, либо в скромных ресторанах. Мой друг Рудольф и то почувствовал вкус к светской жизни. Сложности с продуктами не мешали ему давать завтраки и обеды, где собирались самые разные люди: леди Диана Купер, Луиза де Вильморен, князь и княгиня Андрониковы, Люсьен Тессье с женой, Жан Кокто, художник А. Дриан, Гордон-Крег и потрясающий персидский фокусник Резвани соседствовали с офицерами-союзниками. Русский легионер Тарасов пел по очереди со мной цыганские песни.
Наш друг Казимира Стулгинска первой придумала открыть у себя на улице Массене ресторан, похожий обстановкой на частный дом. Она проявляла необыкновенную щедрость к тем, кто не мог полностью оплатить свой обед. Любезная русская пара Олиферы сделали то же в своей очень красивой квартире на авеню Камоэнса с хорошим освещением и прелестными официантками. Придя туда однажды вечером ужинать, мы нашли своих друзей потрясенных и среди ужасающего разгрома: на квартиру напали люди в масках, вооруженные автоматами. Они унесли все деньги и ценные вещи, какие только нашли, серебряную посуду и все продукты из кухни. Это нам не помешало воздать должное приготовленным блюдам, которые грабители тактично оставили.
У Екатерины Старовой я познакомился с Софьей Зерновой, работавшей секретарем в приюте для русских детей. Это заведение, принимавшее только сирот, существовало в большей мере на частные пожертвования.
Русский старик, одетый чуть ли не в лохмотья, пришел однажды туда с чеком на 5000 франков. Когда Софья Зернова, несколько удивившись, спросила о его средствах к существованию, он ответил, что получает пособие по безработице в размере 3000 франков в месяц и что он накопил эту сумму, «собирая мусор». Софья Зернова сначала отказалась брать деньги, но потом все же взяла, чтобы не обижать старика. За его щедростью последовала другая: немного спустя он вновь
