Риск. Молодинская битва - Геннадий Ананьев

Хотя и доволен князь Воротынский, что не забыл его верный отцов слуга Челимбек, достигнувший высокого положения в ханстве, но вместе с тем забота о безопасности удела, а значит, и безопасности украин царских гложет душу и сердце.

Мила, конечно же, жизнь в стольном городе, скучней и обременительней станет она в Одоеве, только как без этого? На то и пожаловал государь вотчину на краю, почитай, земли своей, чтобы владелец берег ее как зеницу ока.

И вот в тот вечер, когда князь Воротынский окончательно решил, что завтра попросится в удел, и переписал набело Челимбеково предостережение, убрав, правда, его имя, чтобы, не дай Бог, в Разрядном приказе, куда наверняка передаст тайную отписку нойона царь, не стал бы он известен дьякам, ибо чем черт не шутит, пока Бог спит, а терять такого верного друга Воротынскому не хотелось, тем более подвергать его опасности, — так вот, в тот самый вечер, когда все было подготовлено к предстоящему с государем разговору, прискакал из Кремля гонец.

— Государь велит поспешить к нему.

— Что за дело на ночь глядя? Иль стряслось что?

— Худо. Зело занедужил свет-Иван Васильевич. Поспеши, князь.

— Так вдруг?

— Нет. С утра в горячке. Таился только. Теперь же в беспамятстве больше. Вот и скликать велел бояр думских. Дьяк царев Михайлов духовную пишет. Поспеши.

Хоть и прилично от Кремля дворец Воротынского, но у ложа больного оказался князь Михаил не последним.

Брат его, князь Владимир, был уже там. Прибыли и князья Иван Мстиславский, Дмитрий Палецкий, Иван Шереметев, Михайло Морозов, Захарьины-Юрьевы. А братья царевы, князья Шуйские, Глинские и иные первостатейные, похоже, не очень-то торопились. Не было, к удивлению Михаила Воротынского, среди спешно отозвавшихся на зов царя ни иерея Сильвестра,[174] ставшего волей Ивана Васильевича его духовником, ни Адашева, обласканного и возвышенного государем, будто тот сын его любезный. Им бы в первую очередь здесь быть.

У изголовья находившегося без сознания Ивана Васильевича стоял царев дьяк Михайлов со свитком в руке.

«Вот и духовная готова, — с тоской подумал Воротынский. — Неужто так безмерны наши грехи, что отнимает у нас Господь такого царя?!»

Долго длилось гнетущее молчание, никто больше не появлялся, и это начало беспокоить собравшихся. Они поначалу лишь переглядывались недоуменно, но вот не выдержал боярин Морозов:

— Где братья царевы Юрий и Владимир? Шуйские где? Вельские?

И этот тихий голос, спугнувший тишину, словно разбудил больного, царь тихо застонал, глаза его приоткрылись, поначалу совершенно бессмысленный взгляд по^ степенно обретал привычную для всех цепкость. С трудом, одолевая беспощадную слабость, Иван Васильевич заговорил, то и дело прерываясь от утомления:

— С дьяком Михайловым… духовную составили. Сыну моему… Дмитрию… престол оставляю. Присягой за твердите духовную. В Золотой палате… Или… в трапезной. Мстиславскому поручаю… Воротынскому… Михайлову. Ступайте.

Выходили понурые, словно псы бездомные. У многих слезы на глазах. Дьяк Михайлов предложил, когда за Дверь нерешительно скучились:

— В трапезной станем принимать?

— Ладно будет, — согласился Иван Мстиславский. — Не радость же какая, чтоб в Золотой.

К Михайлову протиснулся тайный царев дьяк и зашептал что-то на ухо. Все насторожились, но понять никто ничего не смог. Михайлов сам все рассказал сгоравшим от любопытства:

— Князь Владимир Андреевич с матерью своей княгиней Евфросиньей в доме своем детей боярских деньгами жалуют да посулы сулят. Владимир уже определил себя на великое княжение и в цари всей России. Духовную государеву не признает. Ему князь Иван Шуйский доброхотствует, пособников собирает. Князья Петр Щенятев, Иван Пронский, Симеон Ростовский, Дмитрий Немый- Оболенский славят Владимира Андреевича по всему граду стольному. Более того, Адашев с Сильвестром на двух лавках умоститься намереваются. Вот такие дела, бояре думные.

— Звать их сюда нужно. Добром не явятся, стрельцов слать, государя на то дозволения испросив!

— Посланы гонцы во второй раз, — успокоил Михаилов. — Со строгим словом государя нашего. А не прибудут, станет, тогда уж иное дело. Тогда — бунт, стало быть. Для бунтарей место ведомо какое: Казенный двор!

До крайности не дошло. Как бы ни хорохорились сторонники князя Владимира Андреевича, но строгого повеления царя не ослушались. Прибыли в трапезную. Но не смиренными пожаловали, а упрямыми супротивниками, имея надежду склонить на свою сторону и тех, кто стоит за Дмитрия. Кроме, конечно, Захарьиных, сродственников великой княгини.

Только вышло так, что в нападение кинулся первым Михаил Воротынский. И не на бояр, прильнувших к Владимиру Андреевичу, а самого претендента на престол взял в оборот:

— Креста на тебе нет, что ли, Владимир Андреевич? Брат твой на смертном одре, а ты, похоже, даже рад этому. Иль божьей кары не страшишься?

— По какому праву, — возмутился князь Владимир Андреевич, — наставляешь меня, брата царева?!

— По праву рода своего! По праву ближнего боярина царева, по праву слуги государей наших Ивана Васильевича и сына его, Дмитрия!

— Мне трон наследовать, а не Дмитрию! И не слуга я дитяти — несмышленыша!

— Уйми гордыню, князь! Ты такой же слуга, как и я. Мы с тобой оба князья служилые. Дворяне мы с тобой. Вот кто мы.

Даже ярые сторонники царя Ивана Васильевича и Дмитрия оробели от столь резких слов, кои швырял в лицо претенденту на престол Михаил Воротынский, ибо понимали: случись победа Владимира Андреевича, не сносить дерзкому князю головы.

А Воротынский наседал:

— Целуй, князь Владимир Андреевич, святой крест животворящий и своим доброхотам повели присягой крепить духовную!

Адашев слово вставил:

— Царю российскому, да и сыну его, почему не присягнуть? Только ведь не им крест целовать, а Захарьиным. Вот в чем закавыка.

Князь Иван Пронский тоже масла в огонь подлил:

— Да и к присяге кто приводит! Крамольники! Сколько лет в подземелье цепями гремели за измену?!

Вспыхнули гневом лица братьев Воротынских, Владимир шагнул было к Пронскому, чтобы за грудки схватить, но Михаил, положив ему руку на плечо, посоветовал мягко: «Не горячись. Тебе к присяге приводить, а не в потасовку ввязываться», — затем, тоже сдерживая гнев и стараясь говорить спокойно, ответил князю Пронскому:

— Верно, князь Иван. Верно. Крамольники мы с Владимиром. Только, прежде чем упрекать, раскинь, князь, умишком: мы, изменники, зовем тебя, праведника, дать клятву верности государю нашему и сыну его. Мы, крамольники, уже присягнули, а ты, кристальная твоя душа, не желаешь. Как это назвать, а, князь Иван Пронский-Турунтай?

Одобрительный гул в трапезной. Даже смех вспыхнул было, несмотря на трагичность обстановки. Достойно оценили князья и бояре ловкий ответ Михаила Воротынского.

Очень важно, что предотвращена выдержкой Михаила Воротынского потасовка, но не менее важно и то, что осмелели и другие сторонники Ивана Васильевича. Даже державшие себя с какой-то непонятной робостью Захарьины-Юрьевы, будто виновные в чем-то, взбодрились и уже не глотали молча обвинения в желании захватить безраздельно господство в Думе. Тем более что дьяк Михайлов их подстегнул:

— Иль прикидываете, что, захватив трон, князь Владимир Андреевич пощадит вас и наследника престола? Как бы не так. Вы станете первыми его жертвами. Жизнь ваша на кону, а вы — робкие овечки.

Не вдруг, но начали целовать крест, поодиночке правда, сторонники Владимировы. И тут подступил к Михаилу Воротынскому князь Иван Шуйский. Указал жестом в дальний угол и предложил:

— Поговорить ладком нужда есть.

— Что ж, если есть нужда, поговорим, — ответил Михаил Воротынский. — Отчего же не поговорить.

Первым начал Шуйский:

— Как ты, князь Михаил, так и я — Владимировичи мы. Руками рода нашего издревле Земля Русская множилась и крепчала, теперь вот нам Богом определено боронить ее от врагов, блюсти ее честь. Мы не Гедиминовичи,[175] которые к Литве нос воротят. Для нас выгода державы российской — главное, а ты, князь, похоже, только о государе печешься.

— Не едино ли то — государство и держава? Государю поперек встанешь, державству урон…

— Заблудно мыслишь. Если правда государя и правда верных слуг его едина, тогда верно — все ладом, но если правды эти разнятся, великий вред державе грядет.

— Иль не ходил ты на Казань? Рать слезами умывалась, восторгаясь государем своим! Выйди в город, сколько людишек собралось! Вся Москва, почитай. Люб государь и рати, и холопам.

— Да не о том слово мое. Вспомни, с чего Иван начинал. Тем, говорю тебе, и кончит. Поверь моему слову. Вижу, страшное время грядет. Не упустят Ралевы, Глинские и иже с ними своего, подомнут Ивана под себя, принудят петь под свою дудку.