Риск. Молодинская битва - Геннадий Ананьев

— Похоже, сладится.

Они подъезжали к очередной стороже, и разговор их поначалу смолк, а затем повернул в новое русло: ладно ли облюбовано место для крепостицы, не близко ли лес, откуда может неожиданно напасть враг, — князь оценивал сделанное Никифором придирчиво, но, как и на прежних сторожах, все здесь было устроено без изъяна.

Что ж, осталось побывать на двух последних сторожах, переночевать в городке воеводском или на погосте у головы стоялого, где сподручней окажется, и — домой. К княгине-ладе, к дочке своей улыбчивой, начинающей уже лопотать, хотя и непонятно, но звонко.

Не знал он, что доброе его настроение улетучится как пар, когда вернется он домой, где уже сутки ждет его гонец из Серпухова от главного воеводы Окской рати. Весть сама по себе радостная, но звонкой пощечиной прозвучит она для Воротынского.

Гонец из тысяцких не вручил никакой отписки князю Михаилу, а сказал всего несколько слов:

— Девлет-Гирей не пойдет нынче. Неразбериха у него между улусами.

Опередили, выходит, с вестью, хотя, казалось бы, он и на сей раз должен был бы первым узнать о новых планах крымского хана. Увы, что-то, значит, помешало Челим-беку.

«Мало одного Челимбека, чтобы и впредь впросак не попадать. Хоть и надежен он, но один. А один в поле — не воин».

На следующий день позвал Никифора Двужила с сыном Косьмой и Николку Селезня совет держать. Двужил сразу предложил:

— Пошли, князь, меня. С купеческим караваном. Комар носа не подточит.

— Верю, — кивнул князь. — Исполнишь все ладно, только нельзя тебе. В сечах крымцы не раз с тобой меч к мечу сходились, а ну если кто узнает? Негоже. Купца смышленого поискать бы. Тайное ему и поручить.

Урок не из легких, но определился все же подходящий по всем статьям купец из молодых, рискованных и в то же время рассудительно-мудрых. Возил он свой товар уже к Перекопу и даже в Кафу проникал. В одном неурядица — в Астрахани он торг ведет. Лишь к осени воротится.

— К осени так к осени, — смирился Воротынский. — К тому времени товар ему приготовим да подарки Челим-беку: меха, серебро и золото.

Еще одна, можно сказать, дерзкая задумка родилась у князя Воротынского: сговориться с литовскими князьями-соседями, чтобы сообща стоять против крымцев, помогая друг другу силой, но, главное, делясь вестями без утайки. Здесь, правда, хитрить не было нужды и подкупать тоже, подготовили письма и разослал с ними верных дружинников. Вроде посольств княжеских.

Он, конечно, понимал, что сверх своего берет, что сносится с иноземцами, что дело это Посольского приказа и самого царя, но оправдывал себя тем, что не к королю же он шлет послов, а к таким же князьям, как и он сам.

«Бог простит грехи невольные».

И еще он считал, что царь не узнает о его самовольстве, ибо надежны и Никифор Двужил с сыном, и Николка Селезень, пускать же к этим тайным делам он больше никого не намеревался. Даже духовного наставника. Так, скорее всего, и произошло бы, не случись непредвиденного.

Один за другим возвращались посланцы к литовским князьям с весьма уклончивыми ответами, но вот наконец привалила настоящая радость — князь Дмитрий Вишневецкий,[179] каневский воевода, любимец днепровских казаков, корня, как и Воротынский, от Михаила Черниговского, ответил, что готов бить крымцев под знаменами Ивана Васильевича. Ни рати, ни почестей он не просил, домогался лишь личного благословения российского царя, обещая не только обороняться от татар, но и гулять с казаками по их улусам.

Что ж, семь бед — один ответ. Усадил писаря своего князь Михаил Воротынский за челобитную царю. Повинился за самовольство, ради надежности обороны его, государя-самодержца, украин свершенное, приложил к своей челобитной ответ князя Вишневецкого, прося не отвергать услуги мужа мудрого, отважного и весьма искушенного в ратном деле, и отпустил гонца в Москву, наказав, чтобы лично царю передал.

Иван Васильевич обрадовался было столь приятной вести, велел готовить тайного посланца к князю Вишневецкому с благословением, а князя Михаила Воротынского намерился отблагодарить ласковым словом, простив ему самовольствр, но вмешался Малюта Скуратов-Вельский,[180] который, расталкивая всех на своем пути, кого считал возможной помехой в достижении поставленной цели, стремительно подкрадывался к власти.

Началом его приближения к царю послужило его самовольство во время болезни Ивана Васильевича — он, наделив сам себя правом приводить к присяге царевичу Дмитрию Государев Двор и даже ратников царева полка, где ласковым словом, где угрозой принудил всех целовать крест на верность младенцу Дмитрию. Эта ретивость, хотя и самовольная, не осталась без внимания царя, и тот позвал Малюту Скуратова в свою комнату для уединенных бесед. Можно сказать, для тайных. Малюта превзошел себя: выложил все о происходившем не только в Государевом Дворе во время болезни его, царя-батюшки, но и в трапезной. Многое не сошлось с тем, что докладывал ему думный дьяк Михайлов, и это весьма насторожило Ивана Васильевича. Однако Малюта Скуратов рассказывал так искренне, так, похоже, правдиво, что царь поверил ему полностью.

А Малюта, понявший, что царь слушает его благосклонно, окончательно осмелел.

— Тайный дьяк твоего, государь, сыска не за всеми князьями и боярами имеет свой глаз, а это — худо…

— А тебе откуда это известно?

— От верных тебе, государь, дворян.

— Ишь ты, ловкий ответ. Да и совет твой разумен. Тебе его и исполнять. Отдаю под твою руку Сыскной приказ.

Дух захватило от такого успеха. Ответил, низко поклонившись:

— Обрел ты, государь, в моем лице самого преданного слугу.

Именно он, Малюта Скуратов, все более и более входивший в доверие к царю-самодержцу, посеял в его душе семена недоверия к князю Михаилу Воротынскому.

— Не крамольную, ли сеть плетет в Одоеве твой ближний слуга, прикрываясь заботой об охране твоих, государь, украин?

— Какую сеть, если его усилиями князь Вишневецкий под мою руку намерился перейти. Великая польза от этого грядет!

— Не олух же князь Михаил, чтобы белыми нитками стежки стегать? Воля твоя, государь, а меня настораживает, что Воротынский и Вишневецкий от одной ветви древа Владимировичей, от Черниговской. С Даниловичами никогда они дружны не были, тебе это хорошо ведомо.

— Ты вот что… Заимей свой глаз в Одоеве. Да чтоб при самом князе. Приглядимся к нему повнимательней. Рубить сплеча повременим.

— Я думал об этом. Надежней надежного — Фрол Фролов, стремянный князя, при тебе в пути на богомолье оставленный.

— Зело расторопный. Намерен я дворянство ему пожаловать.

— В твоей это воле, государь, но, думаю, лучше бы повременить. Зацепка хорошая у меня в руках будет.

— Ладно. Поступай по своему разумению.

Спустя несколько месяцев Малюта Скуратов торжествовал.

— Отписку я получил, государь, из Одоева. Князь Михаил Воротынский послал в Крым своего человека под видом купца с великими подарками.

— Всех новостей — новость.

Не хотелось Ивану Васильевичу верить, что крамольничает его ближний слуга, воевода отменный, но факты наводят на подозрение.

— Дозволь дознаться?

— Повременим. Ступай.

Князь Михаил Иванович еще нужен был самодержцу, которого все чаще стали именовать Грозным, ой как нужен. К тому же от решительного шага царя сдерживала мысль о том, что, вполне возможно, Воротынский поступает в интересах охраны украинных земель отечества.

«Позвать стоит его в Кремль да поговорить с глазу на глаз. Все выяснить…»

Увы, зародившийся уже червячок сомнения отогнал эту мысль, не позволил сделать разумный шаг.

Князь Михаил Воротынский действительно ни о чем ином не думал, кроме своей пользы и пользы для России, посылая в Крым купца с товарами и подарками. Не хану подарки, не тем, кто точит зуб на Россию, а для верного товарища своего Челимбека и для тех, кому укажет нойон. И теперь он ждал возвращения своего посланца, отсчитывая неделю за неделей, месяц за месяцем и моля Бога, чтобы купеческая поездка оказалась успешной.

Наконец пришло время, и купец возвратился весьма довольный содеянным: удалось ему склонить на тайную связь с князем кроме нескольких нойонов, на каких указал Челимбек, еще и без его ведома одного мурзу и, главное, ханского советника. Ципцана всего-навсего, самого низкого по званию, но знающего не менее первого советника — ширни. Ципцан был твердо убежден, что только мир с Москвой спасет Крым от участи Казани. Причем, по его мнению, Крымское ханство, если не остепенится, падет в ближайшие годы. Вскорости после Астрахани.

«При чем здесь Астрахань? — с удивлением размышлял князь Воротынский. — Она — мирная. Царь Иван Васильевич даже не помышляет чинить ей неприятности. Хан Ямгурчей — не воин!»