Миллионы Стрэттон-парка - Дик Френсис

Она озабоченно посмотрела на меня.

– Он в самом деле так сказал?

– Да.

– Но, мой дорогой, вы не должны недооценивать его. Он очень вспыльчив. Что вы собираетесь делать?

Я видел, что ею руководит больше любопытство, нежели забота обо мне, в конце концов, речь шла не об ее жизни или смерти.

– От одного моего вида он приходит в бешенство, – сказал я. – Можно было бы просто уехать. Уехать домой. Положиться на судьбу, может быть, он и не кинется за мной.

– Дорогой, вы принимаете это слишком легко.

Я и сам почти не спал эту ночь, думая про тоже, но ответил с очень беспечным видом:

– Возможно, потому, что все это так не похоже на настоящую жизнь, как будто это происходит с кем-то другим, то есть я хочу сказать, что как-то непривычно обсуждать, убьют тебя или нет.

– Очень хорошо вас понимаю, – сказала она. – Так что… вы уезжаете?

Ответить ей я не мог, потому что и сам не знал, что сказать. Я должен был помнить, что со мной тут пятеро детей, и ради их безопасности мне следовало бы, думал я, избегать каких-либо столкновений. Он с таким остервенением бил меня ногами, что не приходилось сомневаться в его маниакальной ненависти ко мне, а теперь он, похоже, уверен, что получил вполне законное оправдание для нападения на меня, так как с моей помощью признание Квеста попало в руки Марджори. Фактически Кит был уличен в преступлении, он возненавидел меня окончательно. Глубоко в душе я верил, что этот псих не остановится перед убийством, и тогда невольно становилось не по себе.

Благоразумие подсказывало мне уехать, сделать это хотя бы ради детей. Да, благоразумнее всего было бы уехать. Нельзя быть героем каждый день недели, сказал я недавно Тоби, и сейчас пришло время отступать.

Однако я, может быть, и хотел бы уехать, но та часть моей личности, которая принимает окончательные решения, уехать не могла.

– Как жалко, – с досадой произнес я, – что не смогу поступить, как принято у Стрэттонов, и шантажировать Кита, чтобы он оставил меня в покое.

– Да вы что, мой дорогой! Что вы говорите!

– Просто у меня нет компромата на него.

Она наклонила голову набок, глядя на меня и размышляя.

– Не знаю, поможет это вам или нет, – медленно произнесла она, – но у Конрада, вероятно, имеется то, о чем вы сейчас сказали.

– Что же такое у него есть? Что вы имеете в виду?

– Мне неизвестно, что это такое, – ответила она, – но Уильям каким-то образом имел возможность приструнивать Кита последние несколько лет. Какая-то постыдная история. Раньше он даже морщился, когда при нем упоминали имя Кита. Однажды Уильям сказал, что есть вещи, огласки которых он не хотел бы даже после смерти, и он собирался рассказать обо всем Конраду, наследнику, чтобы тот был в курсе темных дел семьи. Мне никогда до этого не приходилось видеть Уильяма таким расстроенным. Когда он приехал ко мне в следующий раз, я поинтересовалась этим, но он не хотел вдаваться в подробности. Он только сказал, что передаст Конраду запечатанный конверт с категорическим указанием, когда его открыть, если вообще возникнет ситуация, чтобы его понадобилось открыть, и при этом добавил, что всегда старался делать для своей семьи только добро. Одно только добро.

Она остановилась, замолчав от переполнявшего ее чувства.

– Он был таким милым, ах, если бы вы только знали.

– Да.

Тайна перестала быть тайной. Филиппа уронила несколько слезинок, отдав дань старой любви и привязанности, а теперь обрела душевное равновесие. Я встал, поцеловал ее в щеку и спустился по лестнице за своими свежеподстриженными сорванцами.

Они смотрелись великолепно. Мастерство Пенелопы снова растопило мои чувства. Мальчики хохотали вместе с ней, и я, я, сгоравший от желания обнять ее, заплатил за их стрижку (как она ни протестовала), поблагодарил ее и, умирая от желания, вышел с сыновьями на улицу.

– Мы сюда еще вернемся, папа? – спрашивали они.

Я пообещал:

– Да, как-нибудь, – а сам подумал: «А почему бы и нет?» и «А может, она полюбит меня?», а еще подумал, что она ведь понравилась детям, и стал убаюкивать себя всякими безнадежными аргументами в свое оправдание, даже почувствовал решимость покончить со своим неудавшимся браком, который совсем еще недавно, в поезде, так хотел сохранить.

Гарднеры подобрали нас вместе с чистой одеждой, яблоками, новыми кроссовками и новыми прическами и доставили на ипподром, вернув к повседневной жизни.

Вечером мы позвонили Аманде. Только восемь часов вечера, но голос у нее был совсем сонный.

Всю ночь я проворочался с боку на бок, думая о несовместимости своих желаний и долга, а еще о Ките и о том, что бы такое он мог замыслить против меня. С этой стороны надвигалась реальная опасность. Я думал о страхе, я думал о смелости и о том, что совсем не готов бороться с ним.

ГЛАВА 14

К среде Генри уже собрал все свои вещи, инструменты и уехал домой на последнем грузовике, оставив после себя подготовленный к следующим бегам большой шатер и другие палатки, и пообещал подумать о том, что можно будет еще сделать.

Во вторник развевавшиеся над большим шатром флаги спустили и, завернув в специальные мешки, спрятали до следующего раза. Вентиляторы-фены отключили, выключили электричество. Боковые палатки, использовавшиеся рестораторами, плотно закрыли, чтобы никто не мог в них проникнуть. Оставленный Генри работник вместе с рабочими ипподрома отдраили пол, смыв с него швабрами и щетками следы тысяч ног.

В среду утром Роджер и я прошлись по главному шатру, заглядывая без особой цели в большие помещения по обе стороны прохода. В них не было ничего, ни стульев, ни столов, только валялись несколько пластиковых ящиков от бутылок. Свет падал только сквозь щели в стенах и персиковую крышу, все время меняясь от яркого к тусклому и обратно, когда над шатром проплывали облака.

– Какая тишина, верно? – сказал Роджер. Где-то хлопнул от налетевшего порыва ветра плохо закрепленный брезент, и снова стало тихо.

– Трудно поверить, – согласился я, – что тут делалось в понедельник.

– Вчера к вечеру мы получили последние цифры о числе посетителей, – сказал Роджер. – На одиннадцать процентов больше прошлогодних. Одиннадцать процентов! И это несмотря на то, что трибуны разнесены в щепки.

– Именно потому, что они разнесены, – заметил я. – И благодаря телевидению.

– Да, по-моему, так оно и есть. – У него было прекрасное настроение. – Вы читали вчерашние газеты? «Смелый Стрэттон-Парк». Вот так! Об этом я даже и не мечтал!

– Стрэттоны, – сказал я, – говорили, что у них сегодня утром встреча. Вы не знаете где?

– Только не здесь, насколько я знаю. Здесь только контора, и помещение слишком маленькое. Они обязательно скажут вам где, если собираются поговорить.

– Я в этом не слишком уверен.

Мы медленно, необычно не торопясь, направились к конторе, по дороге нас догнал на своем драндулете Дарт.

– Привет, – непринужденно проговорил он, вылезая из машины. – Я что, первый?

Роджер объяснил ему ситуацию. Дарт удивленно поднял брови:

– Когда Марджори сказала о встрече, я посчитал само собой разумеющимся, что это здесь.

Дружески болтая, мы втроем продолжили путь. Дарт проговорил:

– Полиция вернула мне колеса, и знаете, что самое удивительное? Я еще на свободе. По-моему, еще немного, и я угожу за решетку. Они решили, что это я взорвал трибуны.

Роджер остановился и изумленно повернулся к нему:

– Вы?

– Знаете, вдруг мой автомобиль отозвался на травку, гашиш, опиум, навоз бешеной коровки, немытые ногти, в общем на что угодно. Их псы и пробирки буквально взбесились. От тревожной сирены стены заходили ходуном.

– Нитраты, – определил я.

– Вот-вот. Эту штуку, которой взорвали трибуны, привезли в моей машине. Между восьмью и половиной девятого, в пасхальную пятницу. Так они утверждают.

– Не может быть, – удивился Роджер.

– Вчера весь день трясли меня, как грушу. – Хоть Дарт и хорохорился, было видно, что он нервничал. – Всю плешь мне проели, бубнили одно и то же, где я взял эту дрянь, РЕ-4, или как она там называется. Спрашивали, кто мои сообщники. Кто эти люди? А я только таращил глаза. Попытался отшутиться. Мне сказали, что не видят повода для смеха, – он состроил печально-комическую рожу. – Меня обвинили в том, что я был в школьной военной организации. Господи! Это же было тысячу лет назад! Только подумать! Я им сказал, ну и что, какой в этом секрет? Год или два я промаршировал, чтобы ублажить деда, но никакого солдата из меня просто не могло выйти, я совсем для этого не подхожу. Извините, полковник.

Роджер махнул рукой. Мы все зашли в контору и стоя продолжали разговор.

Дарт продолжил:

– Они утверждали, что я определенно должен был научиться обращению с взрывчаткой в этой организации. Ну нет, сказал я. Я не дурак, чтобы изображать из себя идиота. Единственно, что я очень ясно помню, так это как мы карабкались на танк и как я боялся свалиться под гусеницы. Меня потом преследовали ночные кошмары. Ну и скоростъ! В общем, я сказал, что лучше им поговорить с Джеком, он там марширует и по той же причине, что и я, все еще ходит в школу, и его тошнит от всего этого. Его они не спросили, где берут все эти бум-тарарах штучки, а мне почти надели наручники.