Девушка из Германии - Армандо Лукас Корреа

– Ты можешь выйти и поиграть какое-то время, если хочешь, – настойчиво предлагала она.

Но я не думала, что здесь есть что-то, с чем я могла бы играть.

– Лучше тебе остаться и немного отдохнуть, – сказала мама. Она достала конверт с фотографиями из своей сумки.

Кажется, сейчас был не самый подходящий момент. Мы только что приехали. Возможно, мы слишком многого требовали от тети Ханны, заставляя ее возвращаться к событиям столь далекого прошлого, но, видимо, мама не могла найти другую тему для разговора.

Я бы хотела исследовать верхний этаж, где должны находиться спальни. Хотелось бы, чтобы они оставили меня в покое, чтобы я могла увидеть, где спал папа, где он хранил свои игрушки и книги.

Мама разложила фотографии из Берлина на треснувшей зеркальной столешнице. Ханна улыбалась, хотя у меня сложилось впечатление, что она предпочла бы продолжать рассматривать меня, чем возвращаться к прошлому.

– Это были самые счастливые дни моей жизни, – заметила она.

По мере того, как она вспоминала, взгляд ее голубых глаз становился все более напряженным. Казалось, что она оживает, хотя, очевидно, ей было не особенно интересно говорить о том драматическом плавании через Атлантику. Я удивилась, услышав, что она назвала те дни счастливыми.

– Я была твоей ровесницей и могла свободно бегать по палубам корабля, иногда до глубокого вечера, – объяснила она. Я не знала, что ответить.

Тетя Ханна делала долгие паузы между фразами:

– Моя мама была такой красивой! А отец – самым выдающимся и уважаемым человеком на борту «Сент-Луиса».

Она взяла в руки фотографию мужчины в форме и повернула ее к нам:

– О, и капитан… мы его обожали!

Мама указала на снимок мальчика, который появлялся и на снимках из Берлина, и на снимках с корабля:

– Кто этот мальчик?

– О, это Лео! – Тетя Ханна на мгновение замолчала. – Мы были очень молоды.

Еще одна пауза, прежде чем она наконец снова посмотрела на нас.

– Он предал меня, и я вычеркнула его из своей жизни. Но я думаю, что пришло время простить. – И снова пауза. – Сможем ли мы когда-нибудь простить?

Мы не знали, что ответить. Мы надеялись, что она расскажет нам историю единственного человека, у которого получалось естественно позировать, того, кто, очевидно, был главным героем фотоколлекции. Я была заинтригована. Мне хотелось больше узнать об этом Лео: добрался ли он потом до Кубы, каким образом он предал ее. Но если я спрошу ее, мама меня убьет. Молчание затягивалось. Но вот тетя Ханна берет в руки открытку с изображением лайнера посреди океана.

– В те времена «Сент-Луис» был самым роскошным трансатлантическим лайнером, который когда-либо ходил в Гавану, – со вздохом поделилась она воспоминанием. – Это была наша единственная надежда, наше спасение. Так мы думали, Анна, дорогая, пока не поняли, что нас снова обманули. Один человек умер во время плавания, и его тело было выброшено за борт. Только двадцати восьми из нас было позволено высадиться на берег. Всех остальных отправили обратно в Европу, и менее чем через три месяца началась война. Мы никому не были нужны. Мы были персонами нон грата. Но я была твоей ровесницей, Анна, и причины были мне непонятны.

Мама встала и подошла к ней, чтобы обнять. Мне захотелось, чтобы разговор закончился, закончилась пытка, которой мы подвергли эту бедную старую женщину. Мы только что приехали! И, очевидно, она думала, что единственное лекарство от ее болезни – это забвение. Кажется, ей было интереснее узнать о нашей настоящей жизни, потому что мы – единственное, что осталось от мальчика, который вырос и стал мужчиной в ее доме, чтобы потом исчезнуть под обломками двух высоких башен в далеком, незнакомом ей городе.

– Каждый день я удивляюсь, почему я еще жива! – прошептала она, внезапно разразившись слезами.

Ханна

1939

Машина двигалась вдоль побережья, удаляясь от порта. Мы услышали гудок с «Сент-Луиса», раздавшийся вдалеке, но моя мама даже не отреагировала. Я оглянулась, чтобы взглянуть на корабль через заднее стекло машины, и увидела, как мы отдаляемся друг от друга. Корабль покидал залив, а мы направлялись в центр города. Я перестала плакать. Мой отец был не более чем точкой в бесконечном пространстве, затерявшейся на огромном лайнере, где наша семья в последний раз была неразделима.

Женщина, сидевшая рядом с водителем, решила поговорить с нами как раз в тот момент, когда я вытирала слезы.

– Я миссис Сэмюэлс, – представилась она. – Мы едем в отель «Насьональ». Я надеюсь, что только на пару недель, пока дом в Ведадо не будет обставлен и полностью готов. Мистер Розенталь все очень хорошо организовал.

Когда я услышала имя папы, по позвоночнику пробежала дрожь. Больше всего мне хотелось стереть прошлое, забыть, не страдать больше. Мы были в безопасности, на твердой земле, но моего отца и Лео больше нет с нами.

– Так это кубинский аналог отеля «Адлон»? – Богиня иронично подняла бровь, когда мы вошли в отель «Насьональ».

К счастью, наш номер выходил окнами не на море, а на город, так что нам не пришлось наблюдать, как корабли входят в залив и выходят из гавани. В любом случае вид из окна не играл роли, потому что во время всего нашего двухнедельного пребывания в отеле мама держала шторы задернутыми.

– Так мы защитимся от солнца и пыли, – повторяла она.

Всякий раз, когда приходили наводить порядок в комнате, она кричала: «Нет!», если горничная пыталась раздвинуть шторы. Каждый день уборку выполняла новая женщина, и мы никогда не уходили из номера до ее прихода, чтобы мама могла проинструктировать ее и сказать, что она не должна пускать в комнату ни единого солнечного луча.

Ни разу за эти недели она не упомянула имя папы. Она встречалась с миссис Сэмюэлс каждый день на одной из террас внутреннего двора – единственном месте, где не было слышно оркестр, который, по ее мнению, умел играть только быструю кубинскую гуарачу.

– Островная музыка, – пренебрежительно заявила мама.

Иногда она спрашивала официанта, не могли бы музыканты играть не так громко или вообще прекратить играть.

– Конечно, сеньора Альма.

Такой ответ раздражал маму еще больше. Все потому, что официант использовал ее имя, видимо, из-за того, что не мог выговорить ее немецкую фамилию. В то время как она, иностранка, в совершенстве владела испанским.

Тем временем гуарача не утихала.

На встречи с миссис Сэмюэлс моя мать надевала один и тот же индигово-синий костюм. Когда мы возвращались в номер, она просила