Собачья смерть - Борис Акунин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Теперь оставалось только решить вопрос со следующим ночлегом.
Безопасных явок и контактов в Москве не осталось, но выручала русская интеллигентность — вот слово, которого нет в английском. Вчера поздней ночью Рейли походил по подъездам университетского квартала, выбрал дверь с табличкой «Приват-доцент Е. П. Любимцев». Позвонил.
— Кто там? — спросил испуганный голос. В эти сентябрьские дни все ужасно боялись поздних звонков.
— Ради бога, не волнуйтесь, это не ЧК. Откройте, пожалуйста, очень вас прошу, — мягко-премягко сказал Сидней, грассируя на букве «р».
Открыл господин в бархатной куртке, с бородкой, в пенсне.
— Мне, право, ужасно неловко вас беспокоить, но я в совершенно безвыходной ситуации. — Рейли смущенно замялся. — Живу неподалеку, в Камергерском. Какие-то люди стали ломиться в дверь, наверняка чекисты. Я — офицер, это сейчас сами знаете… То есть, я собственно офицер военного времени, а по профессии я востоковед, буддолог… Ах, простите, я не представился: Николай Николаевич Буксгевден… Куда деваться, понятия не имею. Мне бы только ночь провести. Я вас не обременю… — И поспешно: — Если вы откажете, я тотчас уйду! Для вас это огромный риск, и неудобно, я же понимаю…
Ну и как один русский интеллигент откажет другому? Ему Короленко с Чеховым не простят.
Точно таким же манером Сидней устроился и нынче, правда не с первой попытки. Сначала попал на очень милую даму, но она, оглянувшись назад, прошептала, что квартира «уплотнена», в нее вселили «товарищей». Зато дала адрес своей сестры, с запиской.
Превосходная оказалась женщина, пианистка, только очень уж тощая, просто кожа да кости, не то впору бы и влюбиться. Поговорили о буддизме, о будущем несчастной России, от обсуждения поэмы «Двенадцать» гость уклонился. Рейли прекрасно выспался на стульях, на прощанье хозяйка его перекрестила и так мило покраснела, что захотелось переночевать у нее еще раз и, может быть, уже не на стульях. В конце концов и в худобе есть своя прелесть.
К столовой Рейли пришел за сорок минут до назначенного времени, но встал в подворотне наискосок. Если засада, чекисты обязательно как-то себя обнаружат.
Но ничего подозрительного не было. Точно в час тридцать появился Лавочкин, стал озираться.
— Передали? — спросил Сидней, приблизившись.
Ужасно боялся услышать в ответ: «Такой заключенной у нас нет». Или совсем страшное: «Вывели в расход».
— Пока нет. Оттен с раннего утра наверху, допрашивают. Теперь я выйду в восемь, после смены. Только не здесь меня ждите, не дай бог кто из наших приметит. Вон там давайте, на углу.
Еще несколько часов были проведены в мучительной неизвестности. Рейли рисовал себе картины одна кошмарней другой. До сих пор чекисты на допросах вроде бы пыток не применяли, но после покушения на Ленина они взбеленились, теперь всё возможно. Если они посмели тронуть Лизхен хоть пальцем, достану на черном рынке ящик гранат и закидаю окна гнусного чекистского вертепа, пообещал он себе. Штук десять успею кинуть, прежде чем застрелят…
Однако в восемь появился Лавочкин и передал бумажку, на котором знакомым почерком было написано два слова: «Люблю. Багира». Так Сидней называл ее в минуты страсти. Киплинга он не читал, но знал, что Багира — это черная пантера.
Ну вот и всё. Задача, казавшаяся невыполнимой, исполнена.
В записке, которую надзиратель передал в камеру, говорилось: «Вспомни на очередном допросе, как ты видела, что я прячу что-то в Везувии. Ответ подпиши именем, которое я тебе дал».
«Везувием» на их интимном языке именовался диван, ложе любви. Вчера вечером Рейли спрятал там тетрадку с записками о своей московской деятельности — якобы подготовку будущего отчета перед начальством. Приготовил фальшивку, еще когда ехал в поезде. Там подробно записаны все встречи с «Б.», скрупулезно перечислены переданные суммы, а заодно отмечены ночевки у двух московских любовниц, про которых сказано, что обе дуры, ни о чем не догадываются и используются вслепую. Чекисты, конечно, прочтут этот пассаж Лизхен и Оленьке, чтобы настроить их против него. Обе страшно обидятся, на суде будут клеймить изменщика — и выйдут сухими из воды. А к тому же легче перенесут расставание. Лучше уж обида, чем разбитое сердце.
День получился удачный. В девять, как вчера и позавчера, уже безо всякой надежды, для порядка, Рейли подошел к пушкинскому памятнику — и увидел у фонаря Хилла. Капитан был в засаленной кепке и косоворотке, дымил самокруткой. Заросшая рыжей бороденкой физиономия просияла. Поскольку Сидней не остановился, а прошел мимо, Джордж пристроился сзади, нагнал уже на середине бульвара.
— Увидел вашу записку — не поверил глазам. Был уверен, что вы давно ушли за границу. Локкарт арестован, слышали? Гренар прячется в норвежском посольстве. Какого черта вас принесло в Москву? Вас разыскивают, как Джека Потрошителя. Нужно было не геройствовать, а уносить ноги.
— Вам тоже.
— А при чем тут я? Большевики — ваша сфера. Моя забота — немцы. Война продолжается, я воюю. И вы здорово осложнили мою работу, старина. Пришлось эвакуировать Эвелин. Она не хотела уезжать, но я не имел права подвергать ее такому риску. Отвез к нашим в Вологду и уже скучаю. Знаете, — доверительно понизил голос Джордж. — У меня ощущение, что между нею и мной начало возникать нечто вроде особенной симпатии, если вы понимаете, что я имею в виду.
Рейли лишь приподнял брови. Он был уверен, что капитан и его секретарша давние любовники. Господи, жить под одной крышей с молодой привлекательной женщиной, делить с ней невзгоды, опасности, приключения — и быть таким идиотом. Одно слово — англичанин.
— Мои дела в Москве теперь закончены, — сказал Сидней, выдержав тактичную паузу. — Надо только придумать, как выбраться из России. Прежними каналами пользоваться нельзя. Документы у меня скомпрометированные, новые добыть негде.
— Возьмите мои, — легко предложил капитан. — У меня отличные. Вот. — Достал из потрепанного бумажника. — Георг Берман, уроженец Ревеля. Можете вполне законным образом вернуться в свою родную Эстонию. Ночью в Петроград поедет мой агент, служащий германского посольства. Половину моего бюджета съедает, жадная скотина. Я ведь не любимчик Локкарта, как вы. Мне столько денег на оперативные расходы не выдавали. Право, езжайте, это отличная оказия. Если вы сопровождаете сотрудника немецкой миссии, вас не тронет никакой патруль.
— А как же вы?
— Меня не разыскивает вся ЧК. В любом случае пора поменять легенду.
