Собачья смерть - Борис Акунин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Нужно искусственно генерировать сейсмические толчки, — говорил, например, сегодня Коняев после лекции Казуиста, то и дело бросая взгляды на Агату, слушавшую его очень внимательно. — Во Франции и в Германии люди, которые не боятся революционно мыслить, ставят вопрос ребром: готовы ли мы заплатить за превращение стада в народ безжалостную цену? Готовы ли мы к прямому действию? Готовы ли мы поджечь дом, чтобы его обитатели выбежали на улицу и начали действовать? Тем более, что их дом — клоповник и свинарник, которого не жалко. Если мы кинемся в огонь первыми, не боясь сгореть — да и сгорим, черт с нами — это даст нам моральное право быть жесткими, даже жестокими.
Надо будет сказать Агате, что всё это уже было и ни к чему хорошему не привело, думал Марат, тоже посматривая на соседку. Рассказать про петербургские поджоги 1863 года — тогдашние Коняевы тоже надеялись «расшевелить обывателей». Процитировать «Катехизис революционера». Вот еще новый Нечаев выискался.
Но когда все ушли на пруд и они с Агатой оказались вдвоем, Марат, конечно, сначала спросил про роман — не терпелось узнать, понравилось или нет. Неделю назад он дал прочитать ей часть про восемнадцатый год, при том что остальные части пока находились в работе. Такое с ним происходило впервые — чтобы он показывал кому-то недописанное произведение. Но внутренний голос, который был умнее и чутче Марата, тот самый голос, который диктовал ему текст в самые плодотворные минуты, шепнул: «Если ты чем-то и можешь ей понравиться, то только своим умением рассказывать истории. Это лучшее, единственно интересное что в тебе есть». Очень волнуясь, Марат вручил Агате папку, в ней сотня машинописных страниц. С того дня они не виделись, сегодня в Братово добирались порознь. Честно говоря, он еле высидел лекцию и дискуссию, еле дождался возможности поговорить.
— Ну, как тебе роман? Получается или нет? — нетерпеливо спросил он, едва за шумной компанией закрылась калитка.
— А что с ним было потом, с Сиднеем Рейли? Расскажи. Не буду же я ждать, пока ты дальше напишешь.
Это был самый лучший ответ из всех возможных. Марат вздохнул с облегчением.
— Сядем в беседке? Там обдувает.
Сели. В темноте загорелись два огонька. Агата курила свои ароматные американские сигареты, Марат смолил «Беломор».
— Там будет еще две части. Про девятнадцатый год и про двадцать пятый. Осенью восемнадцатого Рейли с невероятными приключениями, через оккупированную немцами территорию, выбрался из Советской России, сделал доклад высокому начальству и почти сразу же был откомандирован обратно. Лондон никак не мог определиться, как быть с «русской проблемой». Германия наконец побеждена, теперь главной головной болью становится красная Москва. Понятно, что иметь дело с большевистским правительством невозможно, но как от него избавиться, на кого опереться? Разобраться в хаосе российских событий было очень трудно. Рапорт, представленный Сиднеем Рейли, продемонстрировал, что этот офицер с его знаниями, пониманием ситуации, энергией, связями является ценнейшим ресурсом. Рейли, по-прежнему всего лишь лейтенант, едет на юг России, чтобы быть ушами и глазами Форин-оффиса.
Джордж Хилл, тоже вернувшийся домой после победы и мечтающий о мирной жизни, получает вызов в министерство. Бедному капитану объявляют, что Рейли требует его в помощники, отправляться в путь нужно сегодня же. Рейли говорит приятелю: «Спорим на пятьдесят фунтов, что ты опоздаешь на поезд?». Джорджу ужасно не хочется возвращаться в Россию, но он человек долга. В последнюю минуту он успевает-таки на вокзал и получает от смеющегося Рейли деньги за проигранное пари. Сидней-то счастлив. Ему хочется делать историю.
Покрутившись в Севастополе, Екатеринодаре, Ростове, завоевав доверие генерала Деникина, Рейли очень скоро понимает, что судьба гражданской войны решится не на Дону и не на Кубани, а в Одессе.
— Почему в Одессе? — спросила Агата.
Рассказывать любимой женщине о любимом деле — лучшее занятие на свете, подумал Марат. Он волновался — боялся, что она заскучает. Это будет ужасно. Но Агата не сводила с него глаз, и вопрос задала хорошо, заинтересованно.
— Потому что в феврале-марте девятнадцатого года в Одессе высадились войска Антанты. В основном французские — довольно значительные силы. А с бывшего турецкого фронта по Черному морю могли прибыть целые дивизии закаленных в боях солдат. Если бы они соединились с Деникиным, плохо организованная Красная Армия рассыпалась бы под таким ударом, и большевикам пришел бы конец. Итак, всё зависело от решения французского командования. Но французы, как и англичане, никак не могли понять, ввязываться ли им в чужую войну и, если ввязываться, на кого ставить? Может быть, на Петлюру, который, в отличие от Деникина, не собирается восстанавливать «единую-неделимую»? Независимая Украина стала бы отличным буфером, который обезопасил бы Европу от непредсказуемой России, да и обойдется такое решение намного дешевле, чем поход на Москву. Или следует ориентироваться на другую новую страну — Польшу? А может быть, самим вырастить русского диктатора, который будет целиком зависеть от Парижа? Такой человек в Одессе имелся, весьма перспективный. Молодой генерал Гришин-Алмазов, который только что с очень небольшими силами, героически, сумел взять Одессу под свой контроль, выбив оттуда и петлюровцев, и красных. А город был огромный, богатый, третий по величине в России после Питера и Москвы. Из-за наплыва беженцев с севера там скопилось восемьсот тысяч человек, вся бывшая Россия в миниатюре. Знаменитые писатели, артисты, миллионеры, светские красавицы, оборотистые дельцы! Кафе и рестораны переполнены, в опере поют Собинов и Липковская, снимаются фильмы с Верой Холодной, в местных газетах печатаются Бунин и Аверченко. Фантастически интересная фактура!
Марат захлебнулся — слишком быстро говорил. Заставил себя убавить темп. Нельзя было вываливать на слушательницу слишком много информации — утонет.
— Для писателя во всей одесской эпопее самое увлекательное — невероятное обилие поразительно интересных людей. А есть железная формула художественной наррации: количество персонажей первого и второго плана ограничено заданным объемом, иначе получается сумбур и каша, как в «Докторе Живаго». У Толстого в «Войне и мире» — это сто авторских листов — пятнадцать основных действующих лиц. Остальные персонажи эпизодические. Это считается классической пропорцией для неспешной прозы девятнадцатого века: один к семи. Открытия, сделанные современными авторами, позволили скомпрессовать этот коэффициент до трех листов на героя. У меня разработана собственная технология, которая позволяет сократить его еще больше, до полутора листов. Но я могу, не нарушая общей композиции, выделить под вторую часть (там почти автономное произведение, повесть внутри романа) только семь, ну восемь листов! Это пять героев. Очень трудно
