Герцог Бекингем - Серж Арденн

В этот вечер, большая часть сего взбалмошного воинства южных кровей, знающего лишь одно божество – шпага, и предпочитающего улаживать вопросы посредством её острия, собралось вокруг четверых господ, собравших на себе всеобщее внимание. Атос, Портос, Арамис и д'Артаньян, уже около четверти часа, подвергались расспросам, недовольных сослуживцев, относительно их вояжа в Барселону и неудачи которую они потерпели от никому неизвестных анжуйцев, нанесших оскорбление всей мушкетерской роте, в довершение ко всему, принявших сторону ненавистного кардинала.

– Это неслыханно господа! Нам нанесли оскорбление, какие-то ничтожные провинциальные дворянчики, трусы и растяпы, а господин Атос пытается выгородить сих негодяев и прихвостней Ришелье!

После слов произнесенных известным грубияном и забиякой Эктаром Балтазаром дю Тарсо, виконтом д,Армильяном, в адрес лично господина Атоса, все окружающие умолкли. Даже те, кто был занят игрой за столами в другом конце помещения, бросив кости и карты, замерли в ожидании. Атос поднялся, устремив суровый взгляд на наглеца виконта – рослого темноволосого беарнца, лет двадцати пяти, который испытывал личную неприязнь к графу де Ля Фер, стараясь при возможности досадить ему.

– Ваша несдержанность виконт, когда-нибудь сослужит вам дурную службу. Намеки же, которыми вы бездумно сорите, будто несмышленый ребенок, лишь часть вашей неосмотрительности, поэтому мне не интересно не то, чтобы говорить, но даже думать об этом. Принять вас всерьез, значит признать себя глупцом. Единственным советом, которым я могу вас удостоить – это не судить всех по себе. Я говорю об этих анжуйцах, которых, как вы выразились, я намереваюсь «выгородить». И скажу ещё вот, что.

Он, подняв кружку, выпил остатки вина.

– Если ты «настоящий», не нуждающийся в посторонней оценке, ты не обращаешь внимания на то, уважают тебя или нет. Не потому, что тебя это не интересует, а потому, что ты знаешь себе цену. Твоя самодостаточность ведёт по жизни, не давая свернуть с намеченного пути. Ты живёшь в своём мире, не позволяя терять времени на мелочи и глупости, что лишь отвлекают, не давая возможности прийти к своей, столь желанной цели.

Он оглядел внимательно слушавших его речи мушкетеров, продолжив.

– Именно такими, я нахожу господ анжуйцев, с которыми меня столкнула счастливая случайность.

Он поднял пустой кувшин и крикнул трактирщику:

– Вина!

Всеобщий гомон, где перемежались истеричные возгласы недовольства и рассудительные мнения одобрения, воцарились под сводами трактира. Шум стих, даже Портос оторвался от бараньей кости, которую старательно обгладывал в течение всего разговора, лишь тогда, когда из глубины зала, к столу, где сидели наши друзья мушкетеры, подошел невысокий худощавый мужчина, лет тридцати, облаченный в лазоревый плащ. Его маленькие карие глазки, сверкали огнем презрения и неистовства, из-под выдающихся надбровных дуг, придававших черепу мушкетера несуразный вид. Габриель Эрнотон де Марсак, маркиз де Куртиврон, человек, имевший немалый авторитет в элитной роте, пристально глядя в глаза графу, произнес:

– И всё же, мы настаиваем на расправе над этими анжуйскими мерзавцами. Всё это ради справедливости граф, прошу понять меня правильно.

Мягким голосом, вымолвив последние слова, он улыбнулся. Подобная перемена тона, а порой и настроения, были весьма присущи, коварному и умному маркизу, умевшему любой ценой добиться своего. Атос хорошо знал повадки хитреца де Марсака, но в этот вечер не предал им значения. Утомленный шумом и бесполезными, как ему казалось, разговорами, граф, устало откинувшись на спинку стула, прошептал:

– Ваша забота становится несколько навязчивой, господа.

Подоспел хозяин заведения, с несколькими кувшинами бургунского. Дождавшись когда трактирщик, наполнив кружки, убрался, Атос, скрестив на груди руки, равнодушно вымолвил:

– Я не советую этого делать. Достойных людей следует беречь, даже если они враги.

Выслушав доволы графа, д,Армильян воскликнул:

– Прошу заметить, господин Атос, они бросили вызов не только вам, но и всем королевским мушкетерам, и вы не вправе лишать нас возможности мстить!»

– Лишать кого бы то ни было, какой-либо возможности, вовсе не в моих правилах, я лишь пытаюсь разубедить вас, и уберечь от безумных поступков, месье д,Армильян.

– Оставьте при себе ваше мнение, и позвольте нам самим решать, как поступить с этими выскочками!

В этот миг раздался негромкий голос Арамиса.

– Господа, я предлагаю прекратить сии бесполезные препирательства. А напоследок хочу всех заверить, что дела чести не решаются скопом, поэтому каждый поступает так, как ему заблагорассудиться.

Четверо друзей поднялись из-за стола и направились к двери, что вела в конюшню. На пороге Арамис остановился и, обернувшись, вымолвил фразу,

которую можно было бы отнести как к каждому находящемуся в трактире мушкетеру, так и ко всем тем, кто по разным причинам подвергся недовольству кардинала.

– Вот только наш любезный «красный герцог», как известно злопамятен.»

Он похлопал по плечу д'Артаньяна, будто наставляя юношу.

– …будет мстить, милый друг, поверьте, непременно будет мстить.

****

Со вчерашней, ночи, над Парижем нависли свинцовые тучи и начал накрапывать дождик. С наступлением рассвета, он усилился. Грянул гром, сверкнула молния, густые струи воды хлынули по городу, смывая нечистоты с булыжников узких мостовых и окруженных почерневшими фасадами площадей. Капли стучали по крышам многочисленных дворцов, домов, церквей, башен и колоколен, сверкавших влажным блеском при вспышке молний, собираясь в чернеющие океаны, обрушивающиеся водопадами с горловин мистических чудовищ, изрыгающих могучие потоки в кривые желоба улиц, не справляющихся с небывалым количеством воды. Сонный город, вторые сутки, величественно стоял, омываемый пенящимися мутными реками дождевой влаги. Париж погрузился в непроглядную мглу.

Время близилось к полуночи. По улице Сен-Дени, со стороны Сены, закутанные в плащи, брели двое.

– …клянусь Преисподней, это меня радует, ведь чертов Гаррота был не так уж и прав.

Гаспар из-под капюшона устремил на товарища удивленный взгляд.

– Да-да, не так уж и прав, жилище этого церковника находиться от дьявольского логова – Шатле, значительно дальше, чем я мог представить, и это меня тешит.

Тибо захохотал так, что даже шум ливня, не мог заглушить его смеха.

– Лодка на том месте, где условились?

– Да, под мостом Менял, со стороны, где торчат обуглившиеся балки.

– Ловко, прямо под носом у «медноголовых», вот и хорошо, уйдем по реке. А теперь поспешим, Крюк уже там, наблюдает за домом с полудня.

Добравшись до дома Буаробера, они присоединились к Крюку, прячущемуся от дождя под соломенным навесом, у лавки шорника, где горожане намеревающиеся отведать мастерскую, оставляли коней и мулов. Дрожащий от холода Крюк, смерил их мрачным взглядом.

– Ну, что Крюк, всё спокойно?

Ответа не последовало, из чего Ловкач заключил, что всё идет по плану.

– В доме оба, и священник и слуга?

На сей раз продрогший наблюдатель угрюмо кивнул.

– Спят голубчики, в окнах ни огонька. Ну, что, как договорились, ты Гаспар встань у двери, и если кто выберется, бей ножом.

Тибо сунул в руку испуганному Гаспару, ржавый отточенный кусок железа.

– Не трусь, завтра в золоте купаться будем.

Подмигнул он анжуйцу, кивнув Крюку.

– Идем.

Разбойники исчезли во мгле, за кисеей дождя. Гаспар, проводив их взглядом, искривил недовольную гримасу, взглянув на жалкое подобие кинжала, которым вооружил его товарищ.

В руках Крюка, оказавшегося у двери дома Буаробера, появился изогнутый металлический прут – отмычка, предмет, благодаря которому он получил своё нелепое прозвище, заставившее всех, навсегда забыть его настоящее имя, данное кюре, при крещении. Совладав с замком, громила осторожно приоткрыл дверь, проскользнув, вместе с дружком, в небольшую прихожую. В этой крошечной комнатушке, где из декорированного дубом чрева выходили две двери, почти отсутствовала мебель, ограничивая скудную обстановку несколькими стульями, стоящими у стены, под громоздким настенным подсвечником. Одна из дверей оказалась заперта, вторая же вела на кухню, где мы, в своё время, познакомили вас с толстяком Дордо и гусем Мартеном, недружелюбно встретившим своего странноватого хозяина – господина Буаробера. Просунув голову в приоткрытую дверь, Крюк услышал мерный храп бравого капрала, дремавшего на своей бессменной кушетке, возле пылающего очага. Отблески огня, полыхавшего в топке, позволяли грабителям разглядеть грубую, с намеком на изысканность мебель, беспорядочно уставленную кухонной утварью, как зачастую бывает в домах, где отсутствует «женская рука». Их взоры нащупали в полумраке несколько украшенных незатейливой резьбой деревянных колон, уходящую вверх, во мглу винтовую лестницу, а так же край кушетки, откуда свисала нога в полосатом чулке, несомненно, принадлежавшая тому, кто наполнял помещение жутким храпом. В руке у Крюка сверкнул длинный кинжал, Тибо достал из-под плаща увесистую дубину, кивнув дружку, в сторону спящего. Бесшумно, обогнув стол, грабитель подкрался к выводящему рулады слуге, уже готовый нанести удар, как вдруг, из кромешной тьмы, словно крылатое ночное чудовище, порожденное Гарпиями5, с ужасающим гоготом, на голову оторопевшего Крюка, обрушился Мартен, испугав до полусмерти грабителей и пробудив хозяев. Бравый капрал, как вы помните, никогда не погружавшийся в объятия Морфея6 безоружным, без промедлений пальнул из пистолета, хранящегося под кроватью, рядом с палашом, угодив Крюку, отбивающемуся от Мартена, точно меж лопатками. Бандит, упавший от удара пули на колени, попытался подняться и бежать от напористого коротышки, но безжалостный палаш настиг его, раскроив бедняге череп. В этот же миг подоспел Тибо, целивший своей дубинкой, по макушке, толстяку слуге. Дордо заорал так, что остолбеневший на лестничных ступенях Буаробер, наблюдавший за барахтающимися в темноте людьми, и не решавшийся вступить в схватку, разрядил свой пистолет, в момент, когда дубинка Тибо, во второй раз обрушилась на задыхающегося от воплей капрала. Пуля, выпущенная из пистолета приором, пробила грудь Ловкача, что заставило отшатнуться его к двери, оставив в покое, лишившегося чувств толстяка, растянувшегося посреди кухни. Едва держась на ногах, Тибо ринулся к выходу, толкнув окровавленной ладонью двери. Выскочив на улицу, он оказался в объятиях Гаспара, бледного словно ранили его, а вовсе не Ловкача.