Дело всей жизни (СИ) - "Веллет"

— Не сгущайте краски, — Коннор даже слегка улыбнулся. — Я бы не повез своих детей в Париж, если бы чего-то опасался. Магистр де ла Серр — довольно неглупый человек, а ассасины не тронут детей, даже если лично я стану им чем-то неугоден. Что же до прочих, то дети часто болтают про свои фантазии, их никто не послушает.

— А что на этот счет думает Анэдэхи? — Хэйтем даже брови свел.

Коннор среагировал на удивление спокойно:

— Не то чтобы она была в восторге, конечно… Но у онейда детей начинают учить в четыре года тому ремеслу, которому обучены родители. Отец учит сыновей, мать — дочерей. Конечно, некоторые, вырастая, избирают другой путь, но для Анэдэхи все не выглядит так уж странно. Она — охотница, я — ассасин. Вполне логично, что наши дети научатся всему, что мы знаем. Анэдэхи с самого начала не предполагала какой-то… слишком мирной жизни для наших детей. А возраст, на ее взгляд, не помеха.

— Твоей жене тоже страшно, — вздохнул мистер Кенуэй. — Но ты прав, трудно было бы ждать чего-то другого. Особенно, если наши внуки унаследовали тайные особенности. Шэй?

— Лучше уж так,— мистер Кормак прямо поглядел на любовника, взгляд не отвел. — Тем более что у них есть все шансы перенять добрую традицию не убивать друг друга.

— Это тоже не всегда хорошо, — возразил Хэйтем. — Они должны понимать, что в любом другом месте убивают без раздумий.

— Я научу, — пообещал Коннор. — Даю слово, отец, Шэй. Потому что это, наверное, самая важная миссия, провалить которую нельзя. А Вашингтон… Да наплевать на Вашингтона. Я и без него справлюсь. И с ним тоже. Так что уехать сейчас — не так уж глупо. Вот только новые платья Анэдэхи пошьем. Она обещала, пока я буду на конвенте, посетить модистку. Или даже несколько, чтобы за неделю сшили несколько туалетов.

— Продуманно, — оценил Шэй. — А потискать-то этих мелких ассасинов когда можно будет?

— Анэдэхи взяла детей с собой, — неуверенно отозвался Коннор. — Нельзя же оставить в гостинице! А когда она вернется… Я ни разу не отпускал ее одну по магазинам. Либо был с ней, либо она гуляла, когда я был на Род-Айленде. Не знаю, сколько времени это занимает.

— Дети раньше захотят есть и спать, — усмехнулся мистер Кенуэй. — Так что, скорее всего, возвращаясь, мы застанем их уже на месте.

— Наверное, — Коннор с облегчением вздохнул. — Так, я вижу, что мистер Рутледж оставил в покое Вашингтона. Вашингтон мне нужен, я обещал его навестить. Пойду пугать.

— Не очень-то старайся, он и так пуганый, — хмыкнул Шэй.

Коннор махнул рукой, явно будучи уверенным, как правильно пугать будущего президента Соединенных Штатов, и удалился, умело маскируясь среди приглашенных на банкет. Явно собирался преподнести мистеру Вашингтону сюрприз. Такие всегда покупаются…

— Что скажешь, Хэйтем? — мистер Кормак повернулся к возлюбленному, однако тот резко повел подбородком:

— Что у меня крайне мало времени, чтобы побеседовать со Франклином. Не хочу, чтобы Коннор обратил внимание на то, что я делаю, значит, нужно успеть до окончания его беседы. Все обсудим потом.

Шэй принял приказ и предложил:

— Хочешь, я отвлеку тех, кто его окружает?

— Хочу, — Хэйтем выступил вперед, прикрываясь среди толпы не хуже, чем сын. — Но будь рядом, этот разговор может коснуться и прошлого.

Мистер Кормак воспринял и это. Хэйтем хочет — значит, получит Франклина хоть бы в подарочной упаковке.

Однако все прошло гладко. Мистер Франклин увидел старых знакомых и сам, грузно поднявшись, приветствовал их рукопожатием — на удивление крепким.

— Я догадывался, что вы здесь будете, — мистер Франклин улыбнулся и отсалютовал стаканом с водой. — Я помню ваше письмо, в котором вы интересовались моими опытами с электричеством. Желаете обсудить?

— Очень, — коротко и веско произнес Хэйтем. — Но это разговор не для посторонних ушей.

— Конечно, — тот улыбнулся. — Ваша организация не терпит огласки, я помню. Что ж… Кто-нибудь из вас курит? Тогда мы можем пройти на балкон.

— А вам не будет вреден дым? — Шэй даже обеспокоился здоровьем старика.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Мистер Кормак, — тот с одышкой рассмеялся. — Мне восемьдесят один год. Мне по утрам вставать с постели вредно. Идемте.

Балкон на наспех отремонтированном здании Стейтон Хауса был только один, и там уже кто-то торчал, однако увидев новых «посетителей», незнакомцы разговор свернули и удалились. Возможно, тоже предпочитали беседовать без посторонних ушей. Мистер Франклин оперся на перила и благожелательно спросил:

— Что же вы хотели узнать?

Мистер Кенуэй сделал паузу, словно подчеркивал важность сказанного, и проговорил раздельно и четко:

— Мистер Кормак рассказывал мне про то, как вы сумели заставить Шкатулку «говорить». С помощью электрических молний вызвали проекцию земного шара.

— Все так, — кивнул Франклин. — Это был очень занимательный опыт, однако завершить мне его не удалось. А что, вы желаете повторить?

— Возможно, — мистер Кенуэй явно собрался с силами, как зверь перед прыжком. — Видите ли, в комплекте с этой Шкатулкой идет трактат…* Можно сказать, описание.

— А! — Франклин оживился. — Вы дадите мне его прочесть? Хотя бы часть?

— Нет, — Хэйтем отрицательно покачал головой. — Все наоборот. Вам сейчас кажется, что вы идете от общего к частному, но… нет. Одну минуту, я все объясню. Трактат написан на языке, который не известен никому. Не возражайте! Я скопировал пару абзацев оттуда с ювелирной точностью, но ни один из признанных лингвистов мира не смог даже примерно сказать, к какой группе языков это отнести и возможно ли это прочитать.

— Помилуйте, — мистер Франклин даже развернулся к нему. — Это в наш-то просвещенный век? Когда ученые раскрывают секреты древнейших иероглифов?

Мистер Кенуэй мягко ему улыбнулся:

— Да, я слышал про иероглифы и про то, что их пытаются расшифровать…* Но в данном случае мы, скорее всего, имеем дело с прародителями людей. Возможно, это язык тех самых Адама и Евы, если признать, что они существовали и восприняли речь и письменность от кого-то более совершенного. Но так или иначе, язык не похож ни на что.

— Я не сомневаюсь, у вас в друзьях лучшие ученые мира, — пробормотал Франклин. — А я — физик, а не лингвист… Так что же вы хотите от меня?

Шэй понял, что наступил момент истины. Или сейчас — или никогда. Точнее, или сейчас Франклин согласится помочь, или… Хэйтем хорошо относится к старику, но ни за что не допустит, чтобы носитель уникального знания не был подвластен ему.

— Видите ли, — мистер Кенуэй аккуратно цедил слова. — Я изучал этот трактат несколько лет. Не всегда у меня хватало времени, так что, наверное, можно сказать, что изучение не было планомерным, тем более что мне то и дело требовалось изучение вспомогательных материалов… Не буду отнимать у вас время, скажу только одно: я вывел из трактата достаточно много закономерностей. Не мне вам объяснять, что даже у текста на абсолютно незнакомом языке обязательно будут закономерности.

— Конечно, — сразу согласился Франклин. — Как минимум главы, их длина и насыщенность…

— Да-да, — Хэйтем кивнул. — К тому же в трактате хватает рисунков, правда, опять-таки, трудно определить, что именно нарисовано. Но я разметил текст на главы, сделал выводы о их примерном смысле, вникнул в предполагаемую этимологию языка… Теперь мне определенно не хватает чего-то еще, и я думаю, что с проекцией мне будет проще. Если мне удастся зафиксировать некие символы на земном шаре, то можно будет сделать какие-то выводы. Вы согласны со мной?

— Несомненно, — мистер Франклин вдруг улыбнулся, и Шэй увидел, что у того сохранились только восемь передних зубов, а дальше зияют провалы. — Оказывается, вы не только хороший политик, но и ученый? Мистер Кенуэй, вам не нужно объяснять политику и ученому смысл ваших изысканий. Конечно, я помогу. И даже не задам вам ни единого вопроса. Но…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Но? — Хэйтем напрягся.

— Нет, ничего такого… — Франклин выглядел немного уязвленным, но любопытство в нем, похоже, перебивало все остальные чувства. — Я понимаю, исследование таких вещей растягивается на годы, если не на десятилетия. А то и столетия! Сколько бились ученые над иероглифами? И сколько будут биться… А мне уже восемьдесят один. Но если вдруг случится так, что вы сделаете открытие, дайте мне слово, что покажете мне патент. У меня их несколько десятков, но эта история со шкатулкой будоражит меня уже без малого сорок лет. Ах, как бы мне хотелось дожить до того, как ее секреты будут разгаданы! Увы, наверное, не суждено… Но надежда умирает последней.