Гробница Анубиса - Фредерик Неваль

Отчаявшись добиться толку, мы волей-неволей решились ехать поездом, который курсирует вдоль речного берега из одного конца страны в другой.

Гиацинт собирался заказать билеты в первый класс, но в последнюю минуту мы с Этти убедили его взять пять коек в туристском, где могли бы путешествовать иностранцы.

— Вы вошли во вкус, профессор, начинаете ценить роскошь, — подколол он меня, пряча билеты в карман.

После того как ему объяснили, что в обычном поезде, пусть даже и в первом классе, нет ни мало-мальски сносной обстановки, ни кондиционера, он понял, почему это нам не улыбается. Тащиться в тряском вагоне вдоль Нила со скоростью, не превышающей пятидесяти километров в час, само по себе достаточно мучительно, чтобы сверх того терпеть еще жару, тошнотворную вонь, мусор и тараканов.

— Одни боги знают, до чего неуютными могут быть индийские поезда, — добавил Этти, — душные, тряские, загроможденные товарами и скотиной. Но в сравнении с египетскими они могут сойти чуть ли не за Восточный экспресс.

— Значит, они быстрее? — спросил Ганс.

— Нет, но их хотя бы убирают чаще, чем раз в пять лет.

Чтобы не оставлять Ганса или Кассандру в одиночестве, мы зарезервировали два купе вместо трех. Молодая женщина разделит свое купе с Гиацинтом, а Ганс пристроится третьим к нам с братом. В каждом купе, несмотря на тесноту, имелись ватерклозет и маленький душ, что отнюдь нельзя признать роскошью.

Отправление поезда, само собой, задержалось почти на час, но мы уже были готовы к подобным сюрпризам.

Из вагона-ресторана Этти удалось сделать несколько телефонных звонков. За два часа мы насилу одолели километров сто, и поезд остановился в Бени-Суэйфе, главном городе провинции и важном центре торговли хлопком, где также с успехом выращивают сахарный тростник и нищету. Ганс мечтательно разглядывал сквозь оконное стекло дорогу, убегающую вдаль, туда, к Красному морю.

— Вот это и есть Египет? — пробормотал он, всмотревшись в стайку отталкивающе грязных, запыленных ребятишек, столпившихся возле бродячего торговца эрезусом — неким подобием сока из лакричника.

— Ну, Ганс, здесь же более сорока процентов населения живут за чертой бедности, — терпеливо напомнит мой братец. — Начинай привыкать к таким вещам, иначе я тебя в Индию не возьму, поскольку там, видишь ли, с этим еще хуже.

Он был лишен возможности повидаться хотя бы с одним из своих прежних египетских коллег, которые священнодействовали кто в Луксоре, кто в Каире, и это его ужасно раздражало.

— Мы так далеки от пышности царственных пирамид и от репортажей о пятизвездочных речных прогулках, а, Ганс? — вмешался я.

Мы заказали кебаб и минералку, но как только нам все это принесли, братец тотчас потребовал, чтобы тепловатые бутылки, по-видимому, наполненные водой из-под крана, забрали и взамен подали неоткупоренные. Официант прожег его взглядом убийцы, но, получив в ответ такой же да еще в сопровождении угрожающей усмешки, повиновался.

— Ты мог бы держаться полюбезнее, — укорил я Этти.

Но когда парень вернулся с тремя литровыми бутылями — запотевшими, прямо из холодильника, я порадовался придирчивости братца. Еще немного, и мы бы закайфовали, как какая-нибудь заправская туристка со стажем.

Официант поклонился до земли и улизнул, не прося чаевых.

— Что мы ему сделали? — проворчала Кассандра. — Почему ему вздумалось сыграть с нами такую шутку?

Тут мое внимание привлек мимолетный блеск — на груди у братца что-то сверкнуло. Я узнал кулон — золотой Шива, танцующий в пламенном круге, утыканный крошечными бриллиантиками, мой подарок, который я три года назад преподнес ему ко дню рождения. Обычно он носил этот медальон, скрывая под одеждой, но на сей раз его рубаха была расстегнута чуть не до пояса.

— Ты в мусульманской стране, Этти, — напомнил я, наполняя стаканы наших товарищей минералкой.

Братец проследил за моим взглядом и прикрыл свое украшение ладонью.

— Сними его, — сказал я.

Этти побледнел:

— Я не стану отрекаться от своей религии ради…

— Прошу тебя, — не уступал я.

— Да в чем дело, Морган? — запротестовал Ганс. — Мы же носим кресты, и ничего, никто нас не задирает!

— Столкновения между индусами и мусульманами, что ни год, приносят тысячи жертв, убитых и раненых, Ганс, — вставил Гиацинт.

— Мы же не в Индии, моя радость.

— Мы также и не в Палестине, однако если ты повесишь себе на шею звезду Давида, сомневаюсь, что тебе удастся пройти двести метров в целости и сохранности.

Этти сорвал с себя медальон, пробурчал сердито:

— Ну, и что теперь? Прикажешь выдавать себя за пакистанца?

Старец в традиционном одеянии безупречной белизны, спокойно уплетавший свой обед, сидя у него за спиной, оглянулся и учтиво приветствовал нас. Хотя мы говорили по-французски, он, видимо, прекрасно все понял.

— Ваши друзья правы, молодой человек. Путешествуя по здешним местам, лучше быть осторожным. Мы уже не в Каире. — Он заплатил по счету наличными и на прощание молвил: — Бог да пребудет с вами, дети мои.

Этти отозвался насмешливо:

— Зачем? Ему что, одному страшно?

Я по примеру своих спутников счел за благо сдержать улыбку из боязни, как бы дело не обернулось худо. Но старый египтянин расхохотался:

— С вашего позволения, я воспользуюсь этой остротой в одной из моих будущих книг.

Он похлопал моего братца по плечу и удалился, все еще смеясь.

Мы захватили свой кофе в купе, чтобы продолжить разговор, не опасаясь нескромных ушей. Усевшись на большую кровать, Гиацинт тут же вытащил из нашего багажа бумаги, анк и посох.

Мы в последний раз принялись перечитывать переводы текстов в надежде, что кого-нибудь озарит блистательная идея, когда Этти вдруг потребовал, чтобы все помолчали. А сам навострил уши; мы последовали его примеру.

Сначала я ничего особенного не слышал, потом различил легкий свист, дуновение, как если бы из воздушного шарика постепенно выходил воздух.

Брат побелел, на лбу заблестели бисеринки пота.

— Как можно осторожнее поднимите ноги и поставьте их на матрас. Очень медленно…

При виде его искаженного лица нам стало не по себе, и мы, хотя недоумевали, послушались, стараясь двигаться, подражая ему. Он же, широко раскрыв глаза, всматривался в пол. И вдруг мы увидели, как она выползает из-под кровати. Длинная змея, вся в черных блестящих чешуйках. Кассандра не смогла сдержать вскрика, зато Ганс, с видом проникновенного знатока склонив голову набок, тоном врача, обнаружившего у пациента насморк, изрек:

— Кобра. Поскольку она не приняла позу нападения, причин для паники нет… А вот теперь они есть.