Я видела детство и юность XX века - Ирина Эренбург

Диктовали политдонесение, которое состояло из стандартных слов передовой. Утром мылась снегом. Девушки даже не растапливают снег. Живут хуже холостяков. Уборная в беседке. Всю ночь приходили разные люди и диктовали.

У замполита дивизии. Вчера он говорил «Костенька», сегодня молчалив. Высокий блондин. Любит хорошо пожить. В блиндаже еще двое — капитаны. Спешно едят суп, едут в полк проводить занятия. Приходит парикмахер Соломон. Все трое жителей блиндажа разговаривают с ним пренебрежительно, как с юродивым. А тот им подыгрывает. Он выклянчивает папиросы, гимнастерку, жалуется на отсутствие халата. Брея замполита, болтает о погонах, о концерте ансамбля, который здесь гастролирует.

Потом у начальника Ефремова. Показывал альбом с фотографией Сейфуллиной[158] среди бойцов этого полка. «Старушка была молодцом, просила зачислить ее бабушкой полка». Ефремов рассказывал о красотах Сибири, говорил о книгах Арсеньева[159].

Поехали с Розиным в санях в 87-ой полк. Я примерзла к саням, меня еле отодрали. Розин попросил для меня ватные брюки. Выезд в батальон. По дороге береза с привязанными ветками ели — маскировка. Замаскированные орудия, все люди в белых халатах. Связанные бревна для орудия. Шалаши. Много тропок. Можно проехать через деревню X. Это только название бывшей деревни, там даже печных труб не осталось, но там открыто, мы видели немцев, значит, те увидят нас. Стоим сейчас у Сорокина. Комбат, и его сфотографировала, очень молодой, с большим курносым носом, гордится своим «хозяйством». Идет подписка на танк. Почти все заняты строительством новых землянок. Уговаривал и меня ночевать. Снайперов не застала, они вышли на «работу». Один все-таки прибежал, весь потный, Алиев. Я его сняла. Комбат весельчак, семья в оккупированной зоне. Дети 16 и 13 лет. «Буду искать новую жену. Одна пишет: „Ни шагу назад“, — значит, не хочет, чтобы я приехал в Москву», — острит он. Комбат только что приехал с передовой. Прострелен маскировочный халат. Фриц чуть не убил его. «Сегодня фрица раздразнили. Он стрелял из миномета». Наши снайперы трудятся, слышны выстрелы. Комбат отдает приказ о чистке орудия: завтра приедет начдив. Снайпер Алиев толстый, похож на грузина, плохо говорит по-русски. Учит остальных снайперов. Его все уважают.

Обед на кухне. Повар из Ростова, три года учился: умеет из одной курицы сварить обед на целую столовую. Очень жирный суп и сердце. Громадные куски сахара. Комбат пьет чай из кувшина. Выезжаю в 7 часов. Везет меня адъютант начальника полка с забинтованным лицом: связисты за неимением проволоки употребили колючую, и он на нее напоролся. Конечно, сибиряк, учился в метеоинституте, был заместителем командира роты, где Алиев. Говорит, что тот исключительно честный снайпер, общительный, но не может научится русскому — все время сидит один в лесу, выслеживает фрицев.

Меня провели в блиндаж комполка. Встретил ординарец: «Одеколон, чтобы освежиться, вот зеркало». Комполка, 29 лет. Сели ужинать. Подавал ординарец. Он был в передничке и белом колпаке — явно для меня. Комполка подполковник. В углу блиндажа телефон, все время доносится: «Говорит Урал, дайте Харьков…» Здесь же сидит сапер, ждет ночи, чтобы вырыть котлован для орудия. Командир роты принес донесение: такой-то в копоти, другой № — в грязи. Подполковник дает схему расстановки. Снайперы после работы еще несут караул.

Разговор за ужином: подполковник много говорит о смерти, все время вытирает пот, глубоко вздыхает. «Что со мной случилось? Я ведь был в окружении, выводил полк под Брянском и никогда не думал о смерти, а вот сейчас… Три недели мой полк пробивался к своим и без потерь пробился. Жил я с отцом и старшей сестрой, а брат Федя у крестной. В то время крестили. Он умер от голода, помню, лежал с открытыми глазами на русской печке. Отец меня увез в Пензу, спасал, сам не ел, все время меня кормил. Закончил я военное училище в Москве. Учитель математики уговаривал меня перейти в художественный институт. Я хорошо рисовал, но я остался в военном. Любил читать книги о войне. Отец пекарь, второй раз женился, но я этих детей не признаю. Одного сына назвал Николаем. Теперь нас два Николая Степановича… А пекарь он замечательный…» Тоскует без писем от сестры. Спит 2–3 часа. Всю ночь звонил: «Не засните под тишину. Беспокойте противника». Я спала на пружинной кровати замполита. Всю ночь горела лампа. Николай Степанович ходил и ложился. Мои валенки оказались у печки. Николай Степанович сам нарисовал план нового блиндажа и занят его строительством. «Если переживу эту войну… Не представлял себе, что такое настоящая война. А стою я на главном направлении. Противник очень хитрый».

Ночью я вышла, сразу: «Стой! Пропуск!» Я испуганно тонким голосом: «Я на минутку». «Так бы и сказали, женщин у нас нет». Утром принесли воду для умывания.

Убитых немцев считают на штуки. За ночь убит один наш, прямое попадание в траншею.

Патефон: «Евгений Онегин». Цена каждой минуты нашей жизни. Николай Степанович проявляет детскую радость при хорошем утреннем донесении.

Ординарец Божок, его фамилия Божков, подает завтрак: вермишельный пудинг, жареные крабы, омлет, печенье с маслом, чай с конфетами и сахаром. Похоже, что это обычно, а не специально для меня. Подполковник рассказывает о красоте озера Иссык-Куль. Возит с собой пружинную кровать, зеркало, стенные часы. «Суворов тоже вначале был простым солдатом. Снайперу легко получить награду, а вот нам…» Замполит не появляется, кричит: «Я босой, не могу…» Ко мне вызваны разведчики и артиллеристы.

Комбату донесли, что на тропинке видны следы — ходят немцы. Стали говорить, что надо поставить капканы, рогатки. Днем тропинка простреливается.

В 90-й полк меня отвез мальчик, воспитанник полка. Приехала к вечеру. Командир полка Гриценко спал. Я ждала в адъютантской, здесь же сидели ординарец и адъютант. Кто-то спал на койке, один боец сочинял рапорт, потом рассказывал, ни к кому не обращаясь: «Когда стояли мы у деревни, меня тут навылет, вот и сейчас нога ноет. Ну, леший с нею. Готов любую пулю получить, чтобы все кончилось. Другим станет лучше…»

Гриценко проверил у меня документы. Разговор о евреях: «У нас есть один, Корф, вы его не увидите, он в разведке, смелый до хулиганства».

Утром Гриценко мне сказал: «Шесть месяцев войны[160], а мы с вами сваляли дурака, все равно адъютант не поверит».

Новый командир дивизии принимает полк. Командир Дзюба доложил Гриценко, что одного наградил, другого повысил, а Гриценко: «Ну, он еще мало знает». Дзюба выпил водки с галетами и закурил трубку. Стиль — Тараса Бульбы. Очень гордится своей батареей. В записной книжке ее состав. Меня спросил: «Родной отец?» За ужином Гриценко: «Это рыба окунь». Много рассказывает о Дальнем Востоке, мечтает о конце войны, начал ее комбатом, капитаном. Разговаривает полувопросительно.