Правила крови - Барбара Вайн

Пьюджин и Бэрри спроектировали здание так, что если все двери открыты, то лорд-канцлер, восседающий на мешке с шерстью, может посмотреть прямо перед собой и увидеть спикера Палаты общин, сидящего в своем кресле. Не думаю, что кто-нибудь это проверял. Одно несомненно: когда вы выходите из комнаты для облачения монарших особ и идете по Королевской галерее, то оказываетесь лицом к лицу со статуей королевы Виктории, выставляющей ее в необыкновенно выгодном свете; по обе стороны королевы две фигуры, олицетворяющие Справедливость и Милосердие, и вся скульптурная композиция доминирует в комнате принцев. Женщина, у которой служил врачом Генри, была совсем не похожа на эту белую мраморную нимфу.

Я вхожу в библиотеку, тихую, наполненную дымом и торжественную — с позолотой, кожей и темными, словно светящимися изнутри стенами. Пэры спят в креслах, прикрыв газетами лица, или сидят за столами, склонившись над бумагами. За окнами серые и мокрые сумерки; река черная и блестящая, а больница Св. Фомы тонет в тумане. Колесо тысячелетия, которое мы должны называть «Лондонским глазом», все еще лежит на боку над водой и ждет, когда его поднимут на невероятную высоту. Боюсь, если я сяду здесь, между рекой и книгами, то последую примеру Лахлана, и мои глаза наполнятся слезами. До сих пор, до этой секунды, я не осознавал, до какой степени мне не все равно.

Как оказалось, прогулка была неудачной идеей. Я бреду по коридору в комнату Солсбери — без определенной цели. Никто не пользуется телефонами на овальном столе, и я сажусь, снимаю трубку и прошу соединить с международной справочной. Скорее, чтобы отвлечься, прервать свое сентиментальное путешествие, чем по необходимости, я спрашиваю номер Пенсильванского университета. На восточном побережье Соединенных Штатов теперь четверть третьего дня, вполне подходящее время для звонка. Мне отвечает женский голос, и я прошу сообщить номер факса. Женщина спрашивает, какой факультет, но я, естественно, не знаю. Генетики? Биохимии?

— Джон Корри, — говорю я. — Доктор Корри.

— Профессор Корри, — поправляют меня, и я записываю номер факса, решительно отвергнув адрес электронной почты, с которым не знаю, что делать.

Забыв о сентиментальности, я сижу в одном из ужасно неудобных кресел комнаты Солсбери, блестящем, как зеркало, и скользком, словно его намазали маслом, и пишу на фирменном бланке Палаты лордов:

Уважаемый профессор Корри!

Я убежден, что вы мой троюродный брат, сын двоюродной сестры моего отца, Ванессы Киркфорд Корри. О вас я узнал от моего друга лорда Гамильтона, с которым вы недавно познакомились в Вермонте.

В настоящее время я изучаю биографию нашего общего прадеда, Генри Александра, 1-го лорда Нантера. Как я понимаю, вы работаете над проектом, связанным с генной терапией, и вам должно быть интересно больше узнать об одном обстоятельстве. По всей видимости, вы единственный из потомков Генри Нантера, кто в определенной степени пошел по его стопам. Возможно, вы знаете, что он был известным в свое время специалистом по болезням крови и лейб-медиком, специализировавшимся на уходе за больными гемофилией в королевской семье.

Я буду благодарен, если вы подтвердите, что действительно приходитесь мне троюродным братом, а также сообщите некоторые подробности о себе, своей семье и своей работе.

С наилучшими пожеланиями,

Внизу страницы я пишу номер факса издательства Джуд. Мне немного стыдно признаться, что я не знаю, где здесь находятся факсимильные аппараты. Один из швейцаров просвещает меня, и факс отправляется — без задержек и повторных попыток. С учетом того, что эта информация нужна мне для последней главы биографии, которую я еще не начал писать, и что ее наличие или отсутствие не окажет существенного влияния на конечный результат, моя спешка выглядит неуместно. Может, я ожидаю чего-то неожиданного, удивительного? На это нет никаких причин. А может, я рад найти нового родственника… Странно, если так. Нельзя сказать, что последний из обнаруженных, Дэвид Крофт-Джонс, озарил мою жизнь. Тогда в чем же дело?

Я спускаюсь по лестнице и беру пальто, размышляя, что табличке с моим именем осталось висеть не вешалке всего десять рабочих дней. Что еще в этой Палате связано со мной и сохранит память о Нантерах? Несколько речей в сборнике официальных протоколов, которые никто не прочтет. На улице уже совсем темно; тротуары мокрые и блестящие. Швейцар за конторкой говорит: «Доброй ночи, милорд». Я собираюсь взять такси — спуститься в метро у меня нет сил. Полицейский у края тротуара щелкает переключателем, и на воротах начинает мигать оранжевая лампа — сигнал таксистам, что тут их ждет заработок. Ричард Львиное Сердце сидит на своей каменной лошади и смотрит на Башню Виктории — или на Святой город Иерусалим. Гостям, которые впервые приходят в парламент, я всегда советую искать вход рядом с конной статуей Ричарда I. Больше не буду. Все кончено.

Но в такси, которое везет меня по улице Мэлл, а затем мимо Букингемского дворца, я вновь отбрасываю весь этот сентиментальный вздор и спрашиваю себя, что же я надеюсь получить от Джона Корри. Наверное, нечто неожиданное. Я не могу привести ни одной причины, это лишь подсознательное чувство, интуиция, которой — как однажды сказала Джуд во время ссоры — у меня нет. Мне хочется получить нечто сенсационное, нечто такое, что станет настоящим открытием.

19

Граф Берфорд — сын и наследник 14-го герцога Сент-Олбанса, прямого потомка Карла II от Нелл Гвин. Это молодой человек со светлыми волосами и бородой. Легенда гласит, что новорожденного ребенка Нелл принесла на мост через реку и, подняв над перилами, угрожала бросить в воду, если Карл не пообещает сделать его герцогом.

Во время ответов на вопросы Берфорд сидит на ступеньках трона, на что имеет право, а когда мы собираемся приступить к обсуждению законопроекта, вскакивает, забирается на мешок с шерстью и кричит:

— Этот законопроект, разработанный в Брюсселе, — предательство! Мы стали свидетелями уничтожения Британии. Впереди пустыня. Ни королевы! Ни культуры! Ни суверенитета! Ни свободы! Защитите свою королеву, свою страну — и отклоните этот закон!

Лорд Онслоу, всегда готовый поспешить на помощь и частенько пресекающий некорректное поведение, старается изо всех сил, пытаясь столкнуть с кресла бородатого фанатика, но ему уже за шестьдесят, а лорду Берфорду тридцать четыре. Я невольно вспоминаю, что в самом начале обсуждения законопроекта Онслоу сказал, что готов вести себя, как футбольный хулиган, лишь бы «то, что будет после меня, было гораздо лучше». Теперь он об этом забыл. Требуются два служителя, чтобы унять Берфорда, но теперь, совершив то, за чем пришел, он держится с достоинством и позволяет герольдмейстеру вывести себя из зала. Разумеется, вся Палата лордов, которая в последний день обсуждения законопроекта набита до отказа, сотрясается от смеха. В официальную стенограмму все это не попадет — вне всякого сомнения, инцидент там отразится как «помеха». Позже я слышу, что лорда Берфорда встречали представители средств массовой информации; его ждет пара дней славы, невиданной ранее.

Это последняя официальная возможность для обсуждения законопроекта. Затем он лишь вернется к нам с поправками Палаты общин, но никто не предполагает серьезных попыток отклонить билль. Леди Джей явно ведет себя как при расставании, заявив наследственным лордам, что пришла пора «поблагодарить вас и попрощаться».

Барри Дреднот не терял времени. Женщина, с которой он живет, сегодня вечером позвонила Джуд и предложила на выбор столько дат для ужина, что моя жена не смогла выпутаться и назвала следующую субботу.

— Смирись, — советует она мне по телефону, когда я звоню ей из Парламента.

— Мне казалось, ты против, — замечаю я.

Я никогда не причислял Джуд к той категории людей, жизнь которых напоминает качели, со взлетами и падениями, но теперь она явно на подъеме, смеется без причины, радостно вскрикивает и поет в душе. Сообщив, что она передумала и хочет пойти, и что это будет весело, Джуд хихикает и прибавляет, что на самом деле ей все равно, ей и так хорошо, и она согласна на любой вариант.

— Значит, я звоню Рим и говорю, что мы не сможем прийти?

— Рим?

— Так ее зовут. Я знаю, похоже на столицу Италии, название духов и все такое… Так что же?

Я не уверен в своей способности противостоять такому энтузиазму, и отвечаю, что раз она согласна, то мы идем, и вешаю трубку, чувствуя себя злобным старым ворчуном. Естественно, я забыл спросить, получила ли она на работе факс от Джона Корри, хотя, наверное, еще рановато. Я возвращаюсь в зал заседаний, где сегодня рассматриваются поправки о составе Палаты лордов в промежуточный период. Уже половина шестого.