УЛЫБКА ДЖУГДЖУРА - ВЛАДИМИР КЛИПЕЛЬ

Мы проболтали, наверное, до полуночи, пока не погас костер.

Утром наскоро перекусили и в путь. Прошли мимо нефтянки – она лежала на отмели, как и катер, до большой воды. За баржей мы начали заглядывать в заливы и старицы. По тихим заводям водились выводки уток. Многие при виде лодки поднимались на крыло и перелетали в другое место, а гоголи ныряли. Раза два Лысенков стрелял по ним, но бесполезно: утки успевали нырнуть и дробь хлестала по пустому месту. Вот где раздолье охотнику-горожанину: весь патронташ можно выпустить по дичи, и удовольствие в полную меру, и дичь цела, ничего ей не сделалось.

Мне приятно было наблюдать, как выводок уходил от лодки: ныряют и расходятся в разные стороны, а Лысенков вертит головой, пытаясь улучить момент, когда утка покажется. Но она выныривает совсем неожиданно и не в том месте, где ее ждут, и мгновенно, только взбулькнув при перевороте, снова уходит под воду.

По берегам заросших травой стариц и заливов рано утром ходят сохатые – черные горбоносые быки с отросшими за лето ветвистыми рогами-лопаткой. Здесь обычен восточносибирский тип животного, не такой, как в бассейне Амура, где у сохатого рога круглые. Сохатый не столь осторожен, как изюбр, он может близко подпустить охотника, когда пасется. Погрузит свою бородатую голову под воду и пока отыскивает на дне траву, охотник подбирается к нему на оморочке. Но вот он с шумом поднимает голову из воды, по бороде струйками сбегает вода, зверь осматривается. Охотник замирает. Но чаще всего зверя караулят на таких протоках и заливах на рассвете, когда темнота начинает лишь чуть редеть и обрисовываются кусты. Зверь сам набредает на охотника, и звучит выстрел…

В районе на это смотрят так: жить на Севере и не сметь убить зверя на собственные нужды? В тайге и жить без мяса? Привез охотник зверя в поселок, поделил мясо между родственниками и знакомыми, и лады. Лишь бы не продавал.

Конечно, и охота на одиночного зверя не афишируется, закон хоть и спит, но вполглаза. Убил – и помалкивай, не то будет худо. Мая хоть и не шибко заселенная река, деревня от деревни на двести километров, но по ней густо плывут моторки из Якутии, с Усть-Маи, оттуда вторгаются не только грибники и ягодники, но и многочисленные браконьеры, рассчитывая остаться безнаказанными в соседнем с республикой крае, за шестьсот километров от своего ближайшего участкового. Своя-то милиция, якутская, не поедет их выслеживать в Хабаровский край. Браконьеры наносят серьезный ущерб поголовью лосей на Мае, и сейчас вблизи реки сохатого мало.

Вот и Лысенков, наверное, думал подстрелить сохатого при случае, лицензия у него была, и он держал наготове рядом с дробовиком карабин. Я этого не знал и по укоренившейся армейской привычке проверил, заряжен ли он. Передернул затвор и, увидев в казеннике патрон, утопил его в магазинную коробку и спустил курок. Для безопасности. Мало ли от чего может произойти выстрел, ведь не напрасно же говорят, что раз в году стреляет и кочерга.

Так мы и ехали от одной старицы до другой. В устье Маймакана остановились поспиннинговать. Лысенков подцепил ленка и большого окуня. Этой рыбы в Амуре нет, и я впервые держал окуня в руках. Тугой, с прочной зеленоватой кожей, расцвеченной черными полосами, с красными плавниками, окунь выглядел красавцем. В Амуре рыба берет белую блесну, а тут вся ставка делалась на желтую. То ли повадки у рыбы были другие, то ли сказывался цвет воды. Амурская вода мутная, может, она и белым блеснам придает желтый цвет. Определенно сказать не могу, я не рыбак.

Мой Алешка увидел под берегом у коряги большого тайменя и переполошил всех: «Настоящий крокодил!» Но сколько ни бросали блесны вокруг, таймень на блесну не кинулся.

– Ладно, поехали дальше, – предложил Кочкин, дернул заводной шнур, мотор чихнул, окутался синим дымком, и лодка помчалась.

А куда дальше, когда и так от Нелькана отъехали на семьдесят километров? Но у рыбаков было заветное место – загадочные Кресты. По правому берегу миновали уютное местечко между гор на высоком берегу – заброшенный поселок Хахари.

Километрах в семи от него стали на косе посреди реки, разделившейся тут на два рукава. Я опять занялся хозяйством – пошел отыскивать шесты для палатки, а рыбаки помчались в залив напротив: авось подстрелят утку, да и рыбы в заливе много. Там, в конце залива, среди ивняка Лысенков приметил сохатого: бык с большими ветвистыми рогами выходил из воды. Схватил карабин, прицелился – чак! – а выстрела нет. Передернул затвор, загнал патрон, но время было потеряно, сохатый скрылся в кустах. Ах, как досадовал Лысенков!

– Я привык, что патрон всегде в стволе, только вскинул и стреляй, – говорил он мне.

– А я, наоборот, терпеть не могу, когда оружие заряжено раньше времени, – отвечал я. – Вот и разрядил.

– Эх ты, ели бы мы сейчас свежую сохатину, из губы такой холодец получается – пальчики оближешь!

Пили мы чай, препирались лениво, а Алешка убрел по отмели пытать счастья с удочкой, коль на спиннинг рыба не хочет ловиться. День выдался жаркий, на косе припекает, самое время поваляться на шкуре под солнышком, подышать речным свежим воздухом. И вдруг вижу – скачет Алешка. Подбегает, хватает спиннинг: «Ленки вот такие!» – «Где?» – «Да вот там, под корягой, затаились на отмели!»

Побежали втроем. С первого заброса вдоль лесины, лежавшей в воде, Алешка зацепил рыбу. Она кинулась за блесной, у берега ухватила ее и тут же забилась, заходила, значит, закусила блесну. Выволок он ее довольно бесцеремонно, не по-спортивному. Щука! Большая щука таилась на отмели в тени. Второй заброс сделал Кочкин и тоже подцепил щуку, мы сразу ее увидели, к этому времени и я подошел к рыбакам. Третью щуку вытащил снова Алешка, и гордость прямо распирала парня: такая удача! Ведь в Амуре какую рыбу привыкли брать – карася-флегматика, косатку, иногда сомика или конька-губаря. Это уж зимой на подледном ловят ленков, щуку и сигов, да и то небольших.

Все загорелись азартом ловли, взбудоражились и на моторках помчались на Кресты. Ты, мол, не рыбак, так покарауль табор, а мы поспиннингуем. Кочкин к тому же решил поставить перемет и наживить крючки мальками, авось на живца скорее возьмется.

Я снова остался один. Что мне – оружие при мне, вокруг песчаная коса на километр тянется, если появится медведь, я его еще откуда увижу. Солнце сияет и печет, как в пустыне Гоби в летнюю пору, даже не верится, что так жарко может быть на Севере. Гоби я немного знаю, побывал в Монголии в сорок пятом году, хватил зноя. Трое суток пришлось ездить, почти не вылезая из открытой, вроде газика, машины. От жары и сухоты кожа на лице лопалась и на еду не тянуло – не лез в рот кусок сухой. Вот и здесь на косе так же знойно, хотя вода рядом плещется, студеная, чистая. За островом высятся горы. К реке они обращены крутыми, градусов на сорок, склонами. Местами это голые каменистые осыпи, но большей частью на них укоренилась сосна. И как только держится дерево на голом камне, откуда берет пищу для роста? Из этих склонов, пропоров их, торчат желтые скалистые останцы, острые, как клыки. Стоят они часто, огромные, потому что сосны рядом с ними карликами кажутся, и напоминают заготовки для скульптурных фигур. Вот родится новый гений и придаст им окончательные формы, а пока они лишь отдаленно напоминают человеческие фигуры.