Повседневная жизнь Голландии во времена Рембрандта - Поль Зюмтор

Придворные и некоторые представители новой аристократии осторожно развивали камерный театр, увеселительного или нравоучительного толка. Так, в 1605 году молодые Хейгенсы играли у себя дома перед светской публикой в «Аврааме, жертву приносящем» Беза. В 1641 году дочери вдовствовавшей королевы Чехии, нашедшей прибежище в Гааге, представляли «Медею» Корнеля.

В латинских школах следовали давней традиции использовать театр как способ преподавания языков. Там ставили, особенно при награждении лучших учеников, латинские (читай: греческие) классические трагедии или комедии, на которые приглашалась избранная публика; муниципалитет оплачивал расходы и устанавливал призы отличившимся актерам. Теологи задавались вопросом: наносила ли подобная практика ущерб морали? Целители общественной нравственности установили соответствующую цензуру. В школах, где преподавался французский, учащиеся время от времени играли в религиозных или нравоучительных пьесах на этом языке.

Драматические спектакли заканчивались балетом, которым иногда занимали зрителей и в антрактах. Голландский балет имел глубокие национальные корни и до XVIII века не испытывал почти никакого иностранного влияния. Он вышел из старых танцев на праздниках и гуляньях, устраивавшихся риториками. Хореографические темы воссоздавали народные крестьянские хороводы и танцы моряков под звуки волынки.

Что касается оперы, то она впервые появилась в Гааге в середине века вместе с французскими войсками, но далее этого города не распространилась.

Поэты, романисты и историки «золотого века» осознавали свою принадлежность к обществу, в котором они чаще всего были чиновниками или коммерсантами, не имея ничего общего с профессиональными писателями. Их стихи или проза служили лишь украшением обыденной жизни и свидетельствовали о хорошем образовании. У наиболее начитанных культ античной красоты принимал абстрактный характер. Идеальный, героический, мраморно-холодный мир в их воображении заполнял пустоты между реальностью и сочинительством. В «Истории смутного времени» Хофт рассматривал недавние события в Нидерландах глазами Тацита. Тщеславие торжествующей крупной буржуазии 1640–1650 годов также наложило свой отпечаток на литературное творчество. Но сама нация во всей своей жизненной силе не нашла в нем своего отображения. Хейнсий, будучи влиятельной фигурой своего времени и поддерживая переписку со многими парижскими литераторами, походил на мольеровского Триссотена, пустозвона и всезнайку. Банальный нравоучительный реализм, грубоватое веселье палат риторики или пыл бродячих поэтов-гёзов XVI века лучше выражали народный дух той поры, когда в поту и крови создавалось здание Республики.

Буржуа не стал литературным типом. Писатели не нашли ничего лучшего, как представить его в каких-то обносках античной тоги или опустить до карикатурного персонажа. Во времена, когда аналитическая мысль была незрелой, чересчур идеологизированная литература не достигла того, что так блестяще удалось чистому искусству — живописи. Если и предпринимались какие-то попытки схватить живую реальность, все они скатывались к анекдоту. Эта беспомощность усугублялась тем, что, в отличие от художников, писатели в большинстве своем принадлежали к правящему классу и ясно обнаруживали откровенный политический конформизм. Популярность поэта Катса имела не столько литературную, сколько религиозную и духовную основу.

В первой половине века особенно сильно сказывалось влияние английского, итальянского и даже французского барокко. Была переведена, а затем и переделана «Аркадия» Сиднея. Голландцы подражали всем французским романам, от «Астреи» до произведений Ля Кальпренеда и Мадлен де Скюдери. Виньетки мифологии и аллегории украшали этот упадочный стиль любовного романа. Таким образом, в поэзии и романической прозе выработался определенный вкус, который отвращал от палат риторики любого, кто обладал хотя бы относительной остротой ума. С течением времени форма еще более замкнулась на самой себе, тяготея к торжественности, переходящей в высокопарность и напыщенность.

Однако из этой толпы любителей выделилось немало писателей первого плана, чье творчество образовало настоящую нидерландскую литературу «золотого века». Гербранд Адрианс Бредеро (1585–1618) родился в семье богатого амстердамского сапожника и не получил хорошего образования, что не помешало ему пользоваться высочайшим уважением в литературных кругах города. Незнание латинского, возможно, еще крепче привязало его к родному языку и изъяснявшимся на нем простым, обыкновенным людям.

Эти люди, их кипучая жизнь стали для Бредеро и наставниками, и сюжетами произведений, и самим вдохновением. Отличаясь глубокой самобытностью, Бредеро, начавший свою карьеру как художник, унаследовал от первой профессии остроту глаза, чувство красок и форм, использование карикатуры и сочность выражения. Он был не чужд юмора и красноречивости. Бредеро обладал мышлением Возрождения, не зная законов последнего. Уйдя из жизни в 33 года, он оставил после себя значительное литературное наследие — любовные, крестьянские и сатирические песни; множество приключенческих драм; а также комедии и фарсы, чьи театральные постановки снискали ему продолжительный успех сначала в палате риторики, затем в «Академии».

Питер Корнелис Хофт (1581–1647) являлся полной противоположностью Бредеро. Родившись в семье бургомистра Амстердама, Хофт принадлежал к «вольнодумной» гуманистской аристократии «регентов». В семнадцать лет он отправился в путешествие по Франции, Германии и Италии. В последней он провел три года, покоренный ее искусством, пейзажами и языком. Он читал Петрарку, Тассо и Джуарини. Вернувшись на родину, Хофт изучал в Лейдене право и словесность. В 1609 году он занял должность бальи в Мейдене. С этого времени Хофт разрывался между летней резиденцией в мейденском замке и Амстердамом. Он знал, что такое вкус и любовь к истинно прекрасному. Отличаясь дружелюбием, Хофт окружал себя талантами, помогая им развиваться. Вскоре по возвращении из путешествия, он поставил силами риториков «Граниду» — пастораль собственного сочинения, навеянную итальянскими впечатлениями. Пьеса не имела успеха. В 1614 году Хофт создал первую трагедию нового типа на голландском языке «Герард ван Велзен». Полупровал. Зато комедия «Простофиля» получила большее признание. Но Хофт меньше прославился на театральной ниве, чем в жанре исторической прозы. Созданные им произведения богаты, остры и кратки до туманности, за которой чувствуется присутствие латинской модели — великолепного, витиеватого красноречия более, нежели исторической правды. Что касается эпистолярного творчества, Хофт — это нидерландский Гюи де Бальзак. Но более всего он был поэтом, воспевшим любовь. Песни, сонеты, в которых маньеризм не убил ни силы, ни огня. Писателя преследовала забота о формальной красоте, несомненно связанная с воспоминаниями об итальянском Возрождении в его наиболее изысканной утонченности.

Константин Хейгенс (1596–1687) был в какой-то мере близок к Хофту, правда, при меньшей гармонии и изяществе. Хейгенс происходил из богатой гаагской семьи, был удостоен звания доктора юридических наук. Его сын, Христиан Хейгенс, впоследствии стал знаменитым ученым. В молодости он находился при посольствах в Англии и Венеции. В 1626 году получил место секретаря штатгальтера и занимал этот пост при трех последующих правителях. Высокопоставленный чиновник, осыпанный почестями, он интересовался всеми искусствами и науками, не проявляя и тени высокомерия, — он был своим и для мещан, и для придворных. Его поэтическое творчество, впрочем, весьма неравноценное, отличалось богатством образов, которые впоследствии заимствовал Вондел, и поиском максимальной выразительности при минимуме средств, смутностью и насыщенностью. Его стихи насыщенны до предела, а размер сжат или вывернут, растворен в concetti. Никаких великих тем, сюжеты черпались в обыденной жизни. В «Батавской Темпее»[9] описывается пригород Гааги Форхаут в каждое из четырех времен года. «Прециозный пир» обличает никчемную, пустую любовь к моде и роскоши. В наследие автора вошло также не менее трех тысяч экспромтов или эпиграмм.

Йост ван дер Вондел (1587–1679), «принц среди поэтов», нидерландский Корнель, если не Шекспир, встал во главе амстердамской школы. Родился Вондел в Кельне, в семье антверпенского беженца-анабаптиста, перебравшегося к концу XVI века в Амстердам, чтобы основать производство чулок. Готовясь продолжить дело отца, Вондел уделял мало времени образованию. Уже в зрелые годы он выучил французский, немецкий, латинский языки и постиг основные науки. Став торговцем, он передал лавку жене и посвятил себя творчеству. Свою писательскую карьеру он начал около 1612 года. Позднее, разоренный сыном, он был вынужден поступить бухгалтером в Заемный банк и провел последние двадцать лет жизни в очень скромном достатке. Переход в католичество в 1614 году отдалил его от старых друзей — Костера, Баерле и Грота, возле которых прошла его молодость.