Дом на солнечной улице - Можган Газирад
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дядя Забих сообщил ака-джуну, что похороны Амира пройдут на Бехешт-е Захра – самом большом кладбище Тегерана – утром на тринадцатый день Новруза. Я впервые в жизни собиралась идти на похороны. К моему удивлению, мама́н не велела нам остаться дома. Все члены нашей семьи пошли на похороны в тот день, даже Реза, который едва оправился от болезни. Тот факт, что прежде я не сталкивалась со смертью в семье, разжег мое любопытство. Никогда прежде я не ступала на Бехешт-е Захра и даже не представляла, каково это – хоронить тело. По слухам, Фонд мучеников – новая организация, основанная после Исламской революции, – занимался церемонией погребения каждого мученика и брал на себя часть затрат, чтобы помочь семьям.
Когда в день похорон мы приблизились к кладбищу, пустота бесплодной земли вызвала у меня мурашки. От холода перед лицом образовалось облачко тумана, едва я выбралась из маминого «Жука». В южной части Тегерана не было и намека на весну.
– Не вздумайте расстегивать куртки, – сказала нам мама́н. Она припарковалась рядом с похоронным домом, где тела обмывали и закутывали в саваны. Могилы тянулись во все стороны, куда бы я ни посмотрела, бесконечные и бессчетные. Нигде не было ни единого стоячего памятника. Плоские могильные плиты покрывали голую пустыню, будто огромное черно-серое лоскутное одеяло. То тут, то там рядом с могилами стояли или сидели мужчины и женщины, плача и касаясь плит кончиками пальцев. Между могил бегали дети, не замечая мертвых. По телевизору показывали алюминиевые стойки, тюльпаны, розы и развевающиеся над могилами мучеников флаги. Должно быть, их хоронили где-то еще, в месте, не похожем на бесплодную пустыню перед моими глазами.
Мы прошли к похоронному дому. Мама́н вела под руку Азру, мы с Мар-Мар и Сабой шли следом. Впервые в жизни я видела мама́н в черной чадре. Она выглядела совершенно непохоже на себя – безжизненной и тусклой.
– Мама́н, почему мы идем в похоронный дом? – спросила я. – Ты разве не говорила, что мучеников не обмывают?
– Да. Но гроб с телом все равно хранят там, – сказала она.
Гроб с телом, сказала она, и я задумалась, как Амир выглядит. Был ли он разорван на кусочки? Нам его покажут, как показывали видео по телевизору? Посмею ли я заглянуть в гроб?
В похоронном доме были отдельные секции для мертвых мужчин и женщин. Людям противоположного пола в определенную секцию заходить было запрещено. Нам пришлось ждать снаружи, пока баба́, Реза и ака-джун зашли внутрь с дядей Забихом и другими его сыновьями. Сестры Амира стонали и посыпали головы землей. Они выглядели совершенно одинаково с белой пудрой, покрывающей черную чадру. Увидев их, Азра разразилась рыданиями. Они обнялись, склонили головы друг другу на плечо и принялись плакать – громко и неумолимо, будто их горе никогда не закончится. То, что мать Амира умерла несколькими годами ранее, делало ситуацию только хуже. Его сестры все время звали ее по имени, причитая, какое это благословение, что она не дожила до этого дня – дня, когда тело ее сына было пронзено и распластано. Меня их слова и кромешная печаль удручили. Было любопытно посмотреть на процессию, но в то же время их тоска захватила и меня. Мир казался в этот миг темным. Почему мы должны были проходить через это?
Я услышала, как мужчины группой выходят из похоронного дома, раз за разом повторяя «Ля иляха илля-Ллах». Они были одеты в черные рубашки, у некоторых на шеях были повязаны куфии. Первыми вышли три брата Амира, а следом три его кузена – все они несли гроб на плечах. Ака-джун и дядя Забих шли за ними в первом ряду с другими старшими мужчинами. Дядя Забих казался сломленным и шаркал тяжелой поступью. Следом, мрачно и с трудом, шел Реза. Баба́ выделялся из толпы своей белой рубашкой. Он был среди тех немногих, кто никогда на похороны не надевал черное. Сестры Амира принялись голосить, едва увидев гроб. Я видела, как женщины голосят на свадьбах, прилепляя язык к нёбу и продолжительно крича. Их крик напомнил мне о том, как мы провожаем молодых на родине – мы горюем об их неслучившейся свадьбе.
Флаг Ирана покрывал весь гроб. Ярко-зеленая и огненно-красная полосы тянулись вдоль широкой полосы белого шелка в центре, где золотой нитью было вышито имя Аллаха. Оно занимало место, где были Лев и Солнце на старой эмблеме персидских шахов. Золотая бахрома на флаге касалась краев гроба. Двое коренастых мужчин, которых я прежде не видела, вели процессию. На лбу у них были зеленые повязки с надписью «Йа Хусейн» – именем третьего имама в шиитских верованиях. Когда толпа направилась к могиле, они принялись выкрикивать: «Ин голе пар пар маст. Хедие бе рахбар маст. Вот наш цветок, лишившийся лепестков. – Вот подарок нашему вождю».
Мы долго шли следом за мужчинами. Новые ботинки на танкетке до немоты сдавили пальцы ног. Мужчины дважды опускали гроб на землю, чтобы передохнуть и сменить плечи. Мы прошли несколько кварталов могил, отмеченных деревянными знаками. Через полчаса мы достигли квартала, который я много раз видела по телевизору: квартала мучеников. В противовес тому, что нам показывали, я увидела сидящих у могил матерей, рыдающих над возлюбленными сыновьями. Несколько мужчин сидели на коленях на земле, нашептывая прощальные слова потерянным детям, другие плескали водой из ведерок, чтобы омыть плиты от грязи. Я увидела место отчаяния, совсем не похожее на разрекламированное славное кладбище. На фоне не играла патриотическая музыка. Слышно было лишь меланхоличное чтение Корана.
Я почувствовала, как сжимается живот, когда «Ля иляха илля-Ллах» стало громче. Мы приближались к могиле Амира. В третий и последний раз они поставили гроб на землю возле узкой глубокой ямы. Холмик, насыпанный возле могилы, еще был влажным и незабываемо пах свежевскопанной землей. Коренастые мужчины сдернули флаг, чтобы открыть гроб и дать сестрам Амира взглянуть на него в последний раз. Их крики пронзали небо. Они собрали все силы на последнее прощание.
– Не смотрите, когда покажут тело, – сказала мама́н нам с Мар-Мар, когда мы шли к могиле. Но я окинула взглядом сидящих женщин, цепляющихся за края
