Архив Шамбала - Константин Гурьев

— Почему?

— Любил он, видишь ли, сплавляться по горным рекам на байдарках. А дело это опасное. Сейчас-то они все в касках да в спасательных жилетах, а тогда ведь все было, так сказать, в натуральном виде. Знали, что Маслов обожает, как сказали бы сейчас, экстрим и часто отправляется в такие путешествия один, ну и решили, что он где-то погиб во время такого сплава. Тем более, никто точно не знал, куда он уехал в тот раз.

— Так он потом объявился?

— Да как тебе сказать? — Гуцул помолчал. — Сам он, конечно, не появлялся, но ты учти, что пропал-то он в конце тридцатых, а я делом этим всерьез занялся в семидесятые. Это же через сорок лет, считай.

— Тогда почему решили, что он не погиб?

— Не «решил», а предполагаю, — уточнил Гуцул. — И предполагаю потому, что в конце сороковых стали исчезать те, кто был связан с этим самым «лагерным экспериментом» — бывшие зеки, охранники, ушедшие в отставку, гражданский персонал — но те, кто к этому времени уехал от лагеря далеко. Мы только в начале восьмидесятых сообразили, что все эти исчезновения могут быть связаны.

— Исчезали только люди?

— Да. Видимо, поиски шли по разным направлениям. Те, кто тогда находился в лагере, мог сообщить очень многое. Причем информацию очень точную, например, кто-то случайно кого-то встретил несколько лет назад и записал адрес на всякий случай. Ну, что вы! — воскликнул Гуцул, удивляясь несообразительности Корсакова.

— Значит, искали и документы, и людей? — не обратил на это внимания Игорь.

— А «нашли» только людей, — упрямо повторил Гу-цул.

— Ну, а если кто-то нашел документы, которые искали вы?

Гуцул снова подошел к печи, прислонился к ней и замер, улыбнувшись:

— Руки у них коротки.

— Ну, а все-таки?

— Я бы непременно знал, — убежденно сказал хозяин дома.

Корсакову показалось, что в сенях кто-то ходит.

— Вы двери-то закрыли?

— Закрыл, закрыл, — успокоил Гуцул. — Это у меня привычка.

Со стороны сеней донесся шум и в комнату вошел Глеб Маслов:

— Стареешь ты, Гуцул, и дуреешь. Да ты не огорчайся по этому поводу. Жить тебе осталось недолго.

25. Москва. Пятница

Очкарь подошел к скамейке, возле которой топтались двое его парней. На скамейке лежал мобильник, из которого доносился голос.

— Вроде про нас что-то базарят, — доложил тот, который прислушивался, наклонившись.

— Не трогал? — поинтересовался на всякий случай Очкарь.

— Да я что? — искренне обиделся парень.

— Ну, я просто спросил. Мало ли что. Замотались все, — почти ласково объяснил Очкарь.

Он, вообще, не любил кричать на тех, кто был ниже него по своему положению. Зачем? Они и так халдеи, их дело — служить таким, как он — Тимофей Зубов. Таким, кто силой своего характера смог выбраться наверх, чтобы вести за собой разную шантрапу, рожденную, чтобы подчиняться и служить сильным!

Даже кличку свою он полюбил со временем и разрешал всем, даже самым молодым подчиненным, которые в службе безопасности-то работали без году неделю, звать его Очкарем. Ему от этого никакого ущерба не было, зачем обижаться на очевидное: толстенные стекла очков делали его глаза крохотными, что никак уже не скроешь. Не можешь противостоять — иди навстречу! Это Тима Зубов понял давно.

Разрешал и называть себя на «ты». Тоже — радость для ущербных. Зато уж, если он кому-нибудь из них говорил «вы», у бойцов ноги подкашивались.

Ну, в общем, Очкарь был хорошим командиром и людей своих в обиду не давал.

Увидев телефон, он все понял: «трубу» обработали какие-то умельцы, и она просто ретранслировала то, что произносили где-то в другом месте. Может, вообще на другом конце Москвы. И лежала трубка тут с тех пор, когда они еще только ехали сюда.

Очкарь надел перчатку, взял телефон со скамейки, положил в карман. Путь поколдуют свои специалисты.

Едва успели рассесться по машинам, как запульсировала квакушка и из-за угла вывернул милицейский микроавтобус. Спустя несколько секунд с другой стороны квартала появился второй. Они заблокировали дорогу, из них высыпали парни в камуфляже с масками на лицах и окружили обе машины.

Потом появился капитан в расстегнутом бушлате, громко крикнул:

— Всем выйти из машин, руки на капот, выполнять!

«Непуганые какие-то ребята», — подумал Очкарь и проговорил негромко, но властно:

— Всем сидеть, я сам поговорю.

Он вышел из машины, не обращая внимания на омоновцев, сделал два шага в сторону капитана, скомандовал ему:

— Капитан, ко мне!

«Таких сразу не учить, потом горя хватишь», — помнил Очкарь, но сейчас получил сильный безжалостный удар локтем по зубам.

Он упал на спину и от неожиданности, и оттого, что удар был настоящий. Хотел подняться, но его сразу перевернули на живот, руки задрали вверх так резко, что Оч-карю пришлось лицом уткнуться в тротуар. Он не сдался, повернул голову и просипел:

— Капитан, подойди.

Понял, что никто не подойдет, пояснил:

— За беспредел ответишь по полной, придурок, — и сразу же получил носком тяжелого ботинка в печень.

Капитан все же наклонился:

— Если твои бандиты сейчас не выйдут, я их покрошу. И тебя вместе с ними. Командуй.

Было в голосе говорящего что-то такое, что Очкарь поверил: правду говорит, и лучше сейчас не рисковать, а рассмотреть этого дурачка в лицо.

Поднимался Очкарь медленно, пробовал смотреть по сторонам, но кто-то сзади взял его за шею, и капитан произнес:

— Быстро командуй, и снова — в снег.

— Я — заместитель начальник охраны концерна Азизова, — проговорил Очкарь, хотя и чувствовал, что это не поможет.

Прежде всегда помогало: менты вытягивались в струнку, лица их серели, и губы обещали вечную дружбу, лишь бы Азизов не жаловался их начальству.

— Мне фиолетово, кто ты, — пнул коленом под зад кто-то из ментов — то ли капитан, то ли тот, второй, в маске. — Быстро лопочи!

Ребят, вышедших из машины, раскорячили и заставили так стоять не меньше часа. Попытку протестовать подавляли молниеносно.

Суровикин начал беспокоиться, когда в течение пятнадцати минут никто из команды Очкаря не ответил.

Срочно высланный разведчик перезвонил: менты парней повязали, и жестоко. Вернувшись, рассказал, что «у Очкаря вся морда красно-синяя, сплошной фингал», да и другие не лучше.

Мешкать было опасно, и Суровикин позвонил Азизову. Тот долго молчал, потом задал несколько вопросов, спросил, что сделано. Суровикин перечислил.

Выслушав, Азизов сказал:

— В семь утра в приемной ты и этот, который туда ездил. А сейчас по всем отделениям и службам ищи людей, которые дадут информацию: что случилось с нашими и почему? Они Корсакова вели?