«Империя!», или Крутые подступы к Гарбадейлу - Иэн Бэнкс

Самолет делает вираж, одно крыло указывает почти вертикально вниз, в землю, двигатель набирает обороты, и «сессна» кружит, словно жестяной гриф-стервятник, над останками собратьев.

На земле, пока Фаб пакует аппаратуру, Дэн заправляет самолет и кричит вниз со стремянки:

— Ол, ты в Сан-Фран уже слетал?

— Нет, — отвечает Олбан. — Хотел, но, боюсь, не успею.

— Ну, Олбан, мать твою, неужели ты и на обратном пути доверишь свою британскую задницу этому маньяку из Города Ангелов? Не пора ли посмотреть реальный город?

— Нарываешься, баклан! — добродушно гаркает Фабиол.

— Что, прямо сейчас? — спрашивает Олбан.

Он бросает взгляд на Софи, но выражение ее лица скрывают темные стекла очков. Теперь он разглядывает ее при ярком, беспощадном солнечном свете и не может свыкнуться с незнакомой стройной фигурой и белокурыми волосами. Между прочим, она еще и подросла сантиметра на три.

— А чего тянуть-то? — говорит Дэн, стряхивая последние капли в бензобак в правом борту самолета, и завинчивает крышку. — Прямо сейчас и рванем, поживешь у меня пару дней. Комплекция у нас с тобой примерно одинаковая, подберешь себе что-нибудь из моих шмоток или на месте прибарахлишься. А в воскресенье или в понедельник мы тебя подбросим до автобуса — и дуй себе в Ла-Ла. Могу, между прочим, и на самолете туда подкинуть, если время выкрою.

— Фаб? — спрашивает Олбан. — Не возражаешь?

— А мне-то что, — ухмыляется Фабиол. — Лети, баклан.

И он летит, сидя сзади в маленьком самолете, и смотрит на мелькающие внизу бурые, желтоватые, коричневые и жухло-зеленые полоски и полосы, круги, квадраты и прямоугольники сухой и безмятежной калифорнийской растительности.

Они приземляются в Хейварде засветло, пересаживаются в открытый «сааб» Дэна, едут по мосту через залив Сан-Франциско и поворачивают на север, в сторону города.

Забросив вещи в квартиру Дэна, выходящую на Лафайетт-парк, они отправляются во вьетнамский ресторанчик вблизи Коламбус-авеню. Возвращаются обратно к Дэну — жилье скромное, но отделано со вкусом, если не считать переизбытка хрома; Дэн выкатывает бутылку «Напа-мерло», но тут раздается телефонный звонок, и он просит Софи включить телевизор. Вскоре, прижимая трубку подбородком к плечу, Дэн появляется из кухни, волоча за собой длиннющий телефонный провод, какие, наверно, бывают только в Штатах, и держа в руках откупоренную бутылку и три бокала. Ставит все это на журнальный столик в гостиной и переключает телевизор на новостной канал, по которому показывают кадры, снятые с вертолета: по ярко освещенной автостраде мчится желтый школьный автобус, преследуемый полицейскими машинами.

— Понял, — говорит он. — Что? Тридцать пять? В Дэли,50 отлично. Еду. Ага, давай.

Он идет обратно на кухню, чтобы повесить телефонную трубку, и возвращается, разводя руками.

— Долг зовет. Вы, ребята, сами тут развлекайтесь. Извините.

Через минуту он уже пулей вылетает из квартиры, схватив две камеры и на ходу натягивая куртку. Олбан и Софи смотрят на бутылку вина.

— Или можем в паб пойти, — говорит Олбан. — То есть в бар.

Софи качает головой:

— Нам с тобой еще три года нельзя, братец.

От души посмеявшись, Олбан усаживается.

— Ах да. — Он роется в кармане рубашки и вытаскивает косяк. — У меня же остался забористый самосад Фаба.

Он изучает косяк, потом заглядывает в карман и пожимает плечами:

— Надеюсь, он себя не обидел.

Софи садится напротив. Она улыбается и наливает им вина:

— Ну, что ж, давай развлекаться.

Они оставляют телевизор на новостном канале, но с выключенным звуком — на экране все та же погоня, но теперь уже с титрами: «Преследование школьного автобуса»; слушают музыку, пьют вино и курят. Погоня заканчивается тем, что «развозка» — Олбан в Штатах уже достаточно давно, чтобы называть про себя школьный автобус «развозкой», — впечатывается в бетонное ограждение посреди какой-то автострады и сразу оказывается в кольце полицейских автомобилей с мигалками. Из автобуса вспышками летят пули, полицейские ныряют под укрытие своих машин.

— Ничего себе, — говорит Олбан, кивая в сторону экрана и передавая Софи раскуренный косяк.

— Добро пожаловать в Америку.

— И давно ты здесь? — спрашивает он.

Они пока еще ни словом не обмолвились о том, что произошло в Лидкомбе три года назад.

— В Штатах? С осени. Приехала в том году. То есть в прошлом году.

— А до этого?

— В Мадриде жила. В Лидкомб пару раз заезжала, но ненадолго. А ты?

Она все та же — и совсем другая. Губы — прежние, те, которые он целовал, но зубы стали белее и ровнее, а лицо обрамляют совсем другие волосы, да и фигуру не узнать. Похоже, она просто избавилась от детской пухлости, но ему нравилось, как она выглядела прежде. Казалось бы, он ее нашел, но она для него потеряна: другой облик, другая жизнь, другой возлюбленный. Интонации, тембр голоса — все знакомое, а выговор американский.

— Я? Да так, в основном дома, — он берет у нее косяк, — в Ричмонде. А последние месяцы… ну, почти что год… путешествую.

— Хорошо выглядишь, — говорит она ему. — Возмужал. И загар тебе идет.

Он ухмыляется:

— Могу поспорить, ты говоришь это всем парням.

— Естественно, — отвечает она и тянется опять за косяком. — А как же иначе? Будем здоровы!

Смеясь, он выпускает клуб дыма и поднимает бокал. Сидит он на полу, вытянув ноги под стеклянный журнальный стол с хромированным бортиком. А она расположилась на диване позади него, чтобы удобнее было передавать туда-сюда косяк и смотреть телик.

Их встреча представлялась ему совсем по-другому. Он воображал, что они кинутся друг другу в объятия, чтобы больше не расставаться, или, наоборот, устроят жуткий, оскорбительный для обоих скандал, который оставит на сердце незаживающие раны.

Так или иначе, он ждал чего-то значительного. А возникло только странное, если не сказать досадно-неловкое отчуждение, будто и не было никогда между ними близости, будто никогда не было Лидкомба.

— Я так долго тебя искал, когда нас разлучили, — говорит он ей.

— Да ну? — Ее голос звучит скептически.

— Правда. Ты хоть одно мое письмо получила?

— Ни одного, — говорит она, передавая косяк обратно.

Он не знает, что ответить. Все впустую, все напрасно, все зря. Ну что ж. Он глубоко вздыхает, откашливается.

— И звонить пробовал. Собирался даже ехать на перекладных, мчаться в Лидкомб, чтобы тебя увидеть, а потом узнал, что ты в Испании.

— Вышпании, Вышпании, — повторяет она как-то задумчиво, вроде как под кайфом, разглядывая бокал. Похоже, даже не передразнивает, а повторяет чужие слова, из чужой жизни. — Вышпании… — Потом смотрит на него. — Это правда? — спрашивает она. — Ты писал мне письма? Серьезно?

— Конечно, и еще стихи. Сотни страниц. Тетя Лорен уверяла, что все пересылает тебе. — Он поднимает на нее взгляд. — Точно ты ничего не получала?

— Ни единой строчки. — Она встает, чтобы поменять запись. — Думала, забыл ты меня, — говорит она тихо, стоя к нему спиной.

— Нет, не забыл.

Он оглядывается на нее, но она изучает стеллаж Дэна с дисками и книгами. Собираясь в ресторан, она переоделась в легкое короткое зеленое платье. Сейчас она тянется к верхней полке, и загорелые ноги открываются намного выше колен.

— Ты случайно не привез какие-нибудь диски? — спрашивает она. — У Дэна тут неплохая коллекция, хотя он говорит, что предпочитает винил. И вот эти штуки.

Она снимает с полки коробку с саундтреком к «Китайскому кварталу».51

— Лазерные диски. Как с фильмами, знаешь?

— Ну, что-то такое слышал, — говорит он.

— Хм.

Она возвращает лазерный диск на место.

— А ты-то пыталась со мной связаться? — спрашивает он, отводя глаза и доставая последний косяк из кармана рубашки.

— Мать моя, да сколько их там у тебя? — восклицает она.

— Это последний. Не хочешь — не буду закуривать. — Он уже изрядно заторчал, но старается этого не показать. Оглядывается на нее, но она по-прежнему изучает коллекцию дисков, скрестив руки на груди.

— Вот еще! Не хватало мне на тебя давить. — Пауза. — Окно хотя бы открой.

Она бросает взгляд на экран телевизора, но тут же отворачивается.

— Софи?

— Что?

— Так пыталась или нет?

— Тебе нравится Джони Митчелл? Дэн от нее фанатеет, а по-моему, ничего особенного. Надо бы притащить The Cure. Пыталась что?

— Связаться со мной.

Долгая пауза.

— Нет, зай, не пыталась.

Край виниловой пластинки с еле уловимым ропотом подставляет себя под иголку: глухой, пустой звук, чреватый неизбежностью.

А ему кажется, это кровь хлынула у него из сердца и потекла вниз, через три этажа, на улицу. «Зай». Урезанный «зайчик». Очередное новое словцо. Наверно, Дэн ее так называет. В постели. Или она его. Может, выкрикивает, когда кончает, когда он доводит ее до оргазма. Черт, ясно же, что ловить здесь нечего.