Римский сад - Латтанци Антонелла

После второго допроса в СМИ появилась информация, что ребенок противоречит сам себе. Перекрестный допрос вызвал большой резонанс, какой-то эксперт по детской психологии признал показания мальчика недостоверными. Вроде бы вторая версия полностью отличалась от первой. Те, кто верил в заговор, писали в «Твиттере» заглавными буквами: «ВОТ ВИДИТЕ??????!!!!???» Те, кто верил Марко, отвечали: «ДЕТИ ВИДЯТ ИСТИНУ!!!!» В конце концов, он был маленьким ребенком. Шести лет. Абсолютно нормально, что под грязными взглядами взрослых малыш запаниковал, растерялся, перестал понимать, что видел на самом деле. Но детям нужно верить: Марко говорил правду.

Карабинеры сделали единственное заявление: «Экспертиза младшего Сенигаллиа дала отрицательный результат. Мы изучаем другие варианты. Мы сделаем все возможное, чтобы вернуть домой маленькую Терезу».

Что обо всем думала Марика? Она постоянно повторяла; ей нужно, чтобы ее дочь вернулась домой. Ей было наплевать на чьи-то идеи и домыслы. Она просто хотела, чтобы расследование шло полным ходом. Она попросила представителей СМИ взять у нее интервью. Никто не пришел. После заголовков о консьерже, после шумихи со свидетельскими показаниями Марко СМИ публиковали новости неохотно, словно по инерции. Тем временем в центре Рима в результате утечки газа обрушился дом. Список погибших и инвективы против администрации здания, поиск выживших, фотографии жертв и их истории, «если вы перейдете по ссылке после небольшой рекламы», заполнили веб-сайты. Для карабинеров там тоже нашлась работа.

Марике пришлось самой записать видеообращение. Сначала она попросила мужа помочь со съемкой, но его руки, несмотря на горячее желание, ужасно тряслись, а обратиться с подобной просьбой ни к своим родителям, ни тем более к другим жильцам кондоминиума она не решилась.

— Не бросайте моего ребенка!

Впервые Марика отбросила маску силы и сдержанности.

— Не оставляйте ее одну! Я ее мать, я бы почувствовал, если бы она умерла! Я знаю, она жива! Она одна, и она боится, пожалуйста, помогите ей!

Она напечатала футболки с лицом Терезы, носила такую сама и раздавала всем, кого встречала. Плюшевый Робин Гуд стал еще более потертым, измученным. Первые несколько дней Марика, должно быть, часто стирала его. Теперь она этого больше не делала. У игрушки появились пятна на спине, порвалось ухо — будто его кто-то укусил, — со шляпы пропало перо, а мех на тельце засалился и стал жестким. В некоторых местах он совсем вытерся.

И только жильцы кондоминиума не сомневались — Марко сказал правду. Эксперт по детской психологии, безусловно, заставил ребенка отказаться от прежних показаний, сбив его с толку своим профессорским видом. Но соседи знали: мальчик ничего не придумывает. Они заявили об этом во всеуслышание и стали спокойно ждать. Это просто вопрос времени. Карабинеры прибудут и раскроют дело в один момент. Они вернутся во двор. Снова всех допросят. Привезут поисковых собак. Обследуют каждый укромный уголок.

Жильцы обратились в полицию:

— Еще раз допросите мальчика, ребенок не врет.

Но прошел день, другой, и никто не пришел, а средства массовой информации зациклились на обрушившемся здании: они писали о действиях карабинеров, гражданской обороны и пожарных, готовых отдать все силы для спасения того, что еще можно было спасти.

Жильцы шептались: нас бросили.

Но покой не вернется в их любимый двор, если не обнаружится похититель. И значит, им самим придется отыскать его.

Об этом никто и нигде не говорил, ни одна живая душа. Но, может, жильцы кондоминиума общались мысленно?

Они явно выработали четкий план. Каждую ночь Франческе мешали спать какие-то шаманские напевы. Но проснувшись, не слышала ничего такого.

Жильцы кондоминиума были единым телом — телом, вооруженным челюстями, которые непрерывно что-то жевали. И у этого существа был план. Ради его достижения оно сделает все что угодно.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

1

Вдруг на всех окнах и балконах кондоминиума появились занавески и рольставни.

Франческа только что проснулась. Выглянула во двор и увидела слепые окна под навечно опущенными веками. Мертвые глаза. Должно быть, всё это установили ночью.

Соседи больше не улыбались друг другу так открыто и искренне, как раньше. Шторы были одинаковые: темно-зеленые портьеры, тяжело падающие на пол. Кто знает, что происходило за этими полотнищами. Франческа появилась в гостиной, перед ее глазами все еще стояли темные шторы. Она хотела поговорить об этом с Массимо. Хотела сказать: «Ты видел, что сделали наши соседи?» И обнаружила, что муж стоит на стремянке и вешает шторы. Такие же, как у всех.

— Где ты это взял?

— Попросил Колетт купить, — ответил он, балансируя на верхней ступеньке, — они показались мне очень симпатичными. Что скажешь?

Да неужели? И с каких это пор ты разговариваешь с Колетт? А еще они ужасны, Массимо, и ты это знаешь. Что с тобой происходит? Она собиралась сказать это вслух, но дом прошептал ей на ухо: «Заткнись, Франческа».

В тот день, когда она играла с Анджелой в «Модный показ»[31], ее взгляд упал на шторы. Темная, плотная ткань, а на улице стоит сумасшедшая жара. У нее перехватило дыхание. Анджела заметила, что мать смотрит на темно-зеленую ткань с воланами, подбежала и спряталась за ней. Потом завертелась вокруг своей оси, обернулась в штору:

— Мама, ты меня видишь?

Франческа посмотрела на дочь — та была похожа на мертвого мумифицированного ребенка — и с силой выдернула ее наружу.

Анджела начала кричать.

— Почему ты никогда не даешь мне играть, мама-а-а!

2

Сколько места на этой скамейке в нашем дворе! Мы с тобой, Массимо, сидим на ней этим воскресным утром. У тебя есть пара часов до работы, еще очень рано, и здесь, во дворе, только мы вчетвером. Ты только что положил газету на скамейку и проверяешь электронную почту в своем смартфоне, Эмма тихо сидит в коляске, листает маленькую тканевую книжку со стихами «Джеф на ферме», Анджела играет — я не спускаю с нее глаз, она всегда под моим присмотром. Я мешаю ложечкой кофе — принесла чашку из дома, чтобы выпить на свежем воздухе, — и смотрю на отражение.

Оно интересует меня больше того, что происходит вокруг.

Мы кажемся спокойными. Расслабленными. Счастливыми. Ты откладываешь телефон, рассеянно гладишь меня по коленке, берешь газету.

Я все время вижу Фабрицио.

Каждый проходящий мимо человек — мужчина или женщина — это он. Даже дети. Его квартира стоит закрытой уже неделю. Я не могу ему позвонить, мы не обменялись номерами. Но что толку? Его больше нет, его никогда не было.

«Ты знала, что у нашего соседа есть жена и дочь?»

Мы с тобой никак не можем поговорить. О Лондоне, куда ты скоро поедешь — я слышу, как ты взволнованно обсуждаешь это не со мной, а со своими коллегами по телефону. О соседях по кондоминиуму, о нас с тобой, даже о Терезе. Ни о чем. Не обсуждаем версию, что Марко Сенигаллиа говорит правду и, следовательно, чудовище — кто-то из нас. Я звонила карабинерам даже не знаю, сколько раз, узнавала, что делать дальше. Я не сказала тебе об этом. Наконец мне удалось поговорить со старшим сержантом Борги. Она подтвердила то, что писали газеты: показания младшего Сенигаллиа признаны достоверными. Я спросила ее, следует ли нам уехать отсюда (и куда?). Она рассеянно ответила: «Вы и ваша семья в безопасности. Пожалуйста, не мешайте нам работать». Это было похоже на автоответчик. Вы и ваша семья в безопасности — что это значит, Массимо? Я пыталась перезвонить, но безуспешно. Что, что, черт возьми, мне теперь делать?

Если, как говорят карабинеры, сын Сенигаллиа не лжет, чудовище здесь, ты понимаешь, Массимо? Почему мы никогда не говорим об этом? Оно может наблюдать за нами прямо сейчас.