Римский сад - Латтанци Антонелла

Ты сумасшедшая, закрой рот и улыбайся.

Этот голос, который с ней говорил, не мог быть голосом дома. Дом был похож на мать: ее советы делали Франческу лучше. Направляли на правильный путь, позволяющий встретиться с миром лицом к лицу.

— Привет, Франческа, как поживаешь?

Она повернулась и увидела Карло. «Успокойся, — казалось, говорил взгляд подростка, — дыши». Она ему улыбнулась: «Да». Они выпили по бокалу — она вина, он колы, — стоя рядом, в тишине.

Фабрицио вот-вот придет, сказала себе Франческа. Колетт попросила минутку внимания.

— В такие мрачные моменты, как этот, — возвестила она с вершин своей власти, — очень важно встречаться и поддерживать друг друга! Давайте помнить каждую минуту о Марике, Джулио и бабушке с дедушкой пропавшей малышки. Мы для них надежда и опора. И давайте всегда помогать друг другу. Не будем забывать, кто мы такие, — она улыбнулась, источая храбрость, — будем рядом.

Все они посмотрели друг на друга, будто Колетт только что прочитала «Отче наш»[32], а потом приступили к ужину.

Он просто опаздывает. Придет.

Франческа заставила себя съесть незнакомое блюдо с пряностями. Когда он придет? Она даже не знала, как называлось это блюдо. Специи ощущались очень остро. Она открыла рот. Сунула туда вилку с едой. Прожевала. Проглотила. Выпила. Она улыбалась в ответ тем, кто улыбался ей. Отвечала тем, кто задавал вопросы. Болтала, как если бы хорошо умела болтать.

Просто нужно подождать. Фабрицио придет. Но когда легчайшим штрихом в минуту тишины ее ушей коснулись звуки музыки, музыки Фабрицио, той, что теперь была ее музыкой, сердце Франчески разбилось и осколки прозвенели: его не пригласили. Он не придет.

Дайте мне послушать эту музыку. Хотя бы дайте мне послушать мою музыку.

Но ей показалось, что, как только заиграла виолончель, жильцы стали говорить громче, подняли шум Все пошло в ход: столовые приборы, смех, стаканы, шаги, болтовня, кастрюли, крышки, дети — все что угодно, лишь бы заглушить эту музыку.

— Франческа, дорогуша.

Колетт, похоже, обращалась к ней не в первый раз, поскольку все замолчали и уставились на нее, и мелодия, чистая и прозрачная, хоть и звучала далеко, заполнила все пространство. И Франческе было невыносимо сложно сидеть тут, а не броситься ей навстречу.

— Прости, Колетт, — улыбнулась она хозяйке дома. — Я слушаю.

— Ты не могла бы принести хрустальные бокалы? Мы с мужем, — ее взгляд смягчился, — купили их много лет назад. Целую жизнь назад. В поездке по Америке. Я уже немолода, — она огляделась, и все улыбнулись, будто эти слова произнесла двадцатилетняя женщина, — и мне приходится беречь силы… И я буду тебе очень признательна, если ты принесешь эти бокалы… для меня.

Для меня. Буквы «д», «л», «я», «м», «е», «н», «я» кружились перед глазами Франчески. Почему Колетт попросила ее? Почему не обратилась к кому-то из близких друзей (одному из членов семьи)? «Они в кладовке, последняя дверь слева, на нижней полке», — сказала Колетт, и эти слова мягко вытолкнули Франческу из гостиной, дальше по коридору, на кухню. Все прекрасно знали, где стоят бокалы.

Здесь музыка Фабрицио была не слышна.

Наклонившись, чтобы достать бокалы, Франческа уловила шелестящий шум, доносящийся из гостиной. Казалось, там все перешли на шепот. О чем говорили эти люди? Франческа беззвучно достала бокалы. Нужно торопиться. Где поднос? А, вот он! Так, всё на месте. Теперь быстро назад. И как можно тише.

Франческа затаила дыхание, стараясь сохранить баланс и донести чертовы стекляшки без единого звяка. Выскользнула из кухни. Беседа в гостиной шла своим чередом. Слов разобрать не удавалось. Она двинулась по коридору. Стремительно. Тихо. Что-то пошло не так. Что-то было абсолютно неправильным. Она остановилась в шаге от двери, где ее не могли заметить. Прислушалась, ни секунды не сомневаясь, что соседи шепчутся о ней. Затаила дыхание. Но не могла ничего разобрать. Осторожно заглянула в гостиную — сердце колотилось — и увидела, как они склонились над столом, вытянув шеи, чтобы быть ближе, чтобы не повышать голос. Словно чертовы черепахи. Она снова прислушалась. Что вы говорите? Речь шла о ней? «Твоя душечка-жена — такая шлюха, дорогой Массимо».

Но я ничего не делала!

В ее голове, в сердце, в каждой клеточке ее тела стучали молоточки. Вы сплетничаете обо мне? Соседи не умолкали. Слов было не разобрать. Она очень скучала по Фабрицио.

Сперва животик. Затем груди (уже налившиеся молоком). Потом тело. Потом лицо. Улыбка. Улыбка, скрывающая угрозу?

— Франческа нашла бокалы! — громко прощебетала Микела Нобиле.

И тут же бормотание превратилось во вполне себе обычную болтовню: столовые приборы, стаканы, смех, стулья двигались. Как ни в чем не бывало.

Значит, они действительно говорили о ней! Этот ужин — ловушка для Франчески? Они хотели разлучить ее с Массимо? Почему? Что она сделала этим людям? Они не подумали о ее семье? О ее маленьких девочках? Настал момент, которого она боялась уже несколько недель, момент, который, она знала, наступит: жильцы всё рассказали Массимо о ней и Фабрицио? Последний раз?

Микела Нобиле осторожно взяла поднос из рук Франчески. Ты ведь знаешь, что я догадалась: вы отослали меня, чтобы поговорить обо мне в мое отсутствие. И я знаю, что вы что-то задумали. Чего вы хотите от меня? Чего вы хотите от моего мужа? Чтобы он стал одним из вас? Он уже один из вас? Не верю. Не знаю. Но ты, Микела, знаешь, я поняла: вы что-то замышляете, и теперь, черт побери, хоть раз скажи мне, скажи прямо в лицо, какого дьявола тебе и вам всем от меня надо. И позволь мне ответить, что я об этом думаю. Просто выслушай. Никто не повернулся и не взглянул на Франческу, словно ничего не произошло.

— Давай, дорогая, не стесняйся, — Микела пригласила ее в гостиную. — Давай, ты одна из нас, — она слегка подтолкнул Франческу.

Из нас.

Массимо даже не взглянул на нее. Он казался очень спокойным. Ждет, пока они вернутся домой, чтобы сказать ей, что она стерва, шлюха и что их жизнь кончена? Вы всё рассказали моему мужу? Ладно, гребаные придурки. Теперь я скажу вам все, что о вас думаю, самодовольные лицемерные уроды, а потом заберу свою семью и расскажу вам, какие вы на самом деле ублюдки, и уеду…

Но как только она вошла в гостиную, эти мысли растворились в воздухе, исчезли.

Она села за стол, ее приветствовали улыбками. Знаменитый актер сказал несколько эмоциональных слов о Терезе и ее семье, все кивали и выглядели опечаленными, но это была общая сладкая печаль, несущая не отчаяние, а утешение. Затем элегантно, без перехода он принялся рассказывать увлекательные смешные случаи из жизни. Он импровизировал, разыгрывал неизвестную ей роль из какого-то фильма, и все аплодировали и смеялись. Жена актера налила игристое вино в бокалы, которые принесла Франческа. Даже дети с широко распахнутыми глазами и открытыми ртами смотрели на выступление знаменитого актера посреди гостиной. Он и правда хорошо играл. Настоящий талант. Франческа поймала себя на том, что искренне улыбается одной из его шуток. Затем она подумала, что произойдет, когда они с Массимо выйдут из дома Колетт. Ее захлестнуло чувство вины. Что она сделала со своим мужем? Со своими дочерьми? Что на самом деле сделал с ней Массимо, чтобы заслужить это? Заставить ее всем, абсолютно всем рискнуть? Она огляделась. Но когда жильцы кондомимиума подняли бокалы, произнося тост: «За “Римский сад”!» — она тоже сказала это вместе с остальными, будто стала одной из них.

7

Когда они вернулись домой, было уже очень подано. Анджела спала на руках у отца, Эмма — на руках у матери. Как в старые добрые времена, когда они жили в Милане и у них были друзья. Близкие друзья. Они ходили гулять по вечерам. По выходным часто брали машину и отправлялись исследовать город, предместья или окрестности.