Разные годы жизни - Ингрида Николаевна Соколова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Помещались они в том же коридоре, что и я, и занимали две комнаты напротив. Фамилии у них были разные, судя по списку отдыхающих, висевшему на стене рядом с телефоном. Ничего другого я о них не узнала. Не завязались у этой пары более тесные отношения и ни с кем другим из отдыхающих. Конечно, многим, в особенности дамам, не нашедшим себе партнеров, очень хотелось узнать о «неразлучных» — так их прозвали — куда больше. В этом отношении дом отдыха можно сравнить с затерянным в океане островком, чьи обитатели, все до последнего, спешат навстречу изредка заходящему с почтой пароходу, чтобы разжиться новостями. А вынужденное безделье возбуждает уже неприличное любопытство.
Бедные «неразлучные»! Они, как умели, старались избежать перекрестного огня взглядов и все же непрерывно находились под обстрелом. Людям почему-то не нравилась их обособленность, люди не хотели смириться с независимостью этой пары, казавшейся чуть ли не оскорбительной. Кое-кто пытался получить информацию в канцелярии: кто они, откуда? Мы страшно любим раскрывать чужие тайны, судить тех, кто не похож на нас, за такие грехи, что свойственны и самим нам, да еще в куда больших размерах.
В тот день мне понадобилась цветная нитка, и я впервые решила постучаться в загадочную дверь.
— И не пробуйте, — остановила меня уборщица Нина, чистившая пылесосом дорожку в коридоре. — Ни к чему. Если они дома, то сидят запершись. Давно известно. Восьмой год приезжают, и каждый раз одно и то же. Безумная любовь.
— Ну, в этом греха нет.
— Есть. Были бы хоть женаты... — Уборщица смолкла.
— Они счастливая пара.
— Счастливая? Ха. Прикиньте-ка сами: что они за пара? Он же профессор, какой-то всем известный конструктор из Москвы. Лауреат и все такое. А она — просто автобусная кондукторша, тут рядом, из Севастополя. Только и есть у нее, что длинные волосы.
Начав, Нина больше не могла остановиться. Словно прорвав плотину, поток слов мчался без перерыва. Я стала медленно отступать к своей двери, но слова катились и догоняли меня. У него, значит, в Москве жена, тоже на большой работе. И двое взрослых детей, но сюда он их ни разочка не брал. У кондукторши тоже был муж, хороший, шофер автобуса. В Севастополе, в самом центре, на доске Почета висит его портрет. Но как только познакомилась она с этим москвичом, сразу же ушла от мужа: наверно, слишком простым показался. Одно у нее осталось: ездить сюда. Директор тут человек добрый, притворяется, что ничего не знает, и рассказывать о них запретил, другой разве допустил бы восьмой год подряд?..
Я прервала Нину вопросом:
— А вы счастливы?
Она, казалось, опешила.
— Счастлива? — переспросила она. — Ну... о таких вещах разве когда думаешь? Ну, есть у меня все, что нужно нормальной женщине: муж не пьет, деньги отдает до копейки, ребята оба учатся, не шалят, сама, как видите, здорова. Дом свой. Чего еще?
Мне захотелось спросить: «А любовь, такая вот безумная любовь, она у вас есть?» Но не спросила, а снова подошла и постучала в дверь. Та распахнулась словно сама собой. В ноздри ударил запах свежесваренного кофе. И в тот же миг я поняла, почему мои соседи так редко появлялись за завтраком и ужином: они ели дома. В комнате ничто не напоминало о доме отдыха. Все было домашним: белая до синевы скатерть со своей посудой, изящные вазы с цветами, красивое покрывало на кровати, на маленьком столике — вышитая салфетка с миниатюрным кофейным сервизом и электрической кофеваркой.
Я извинилась и попросила нитку. Но, к моему удивлению, неожиданно получила сердечное приглашение поужинать. Меня охватило тепло подлинного семейного гостеприимства. Оба наперебой предлагали мне вкусные, хорошо приготовленные закуски. Приятно было смотреть, как ухаживали они друг за другом: «Ларочка», «Робик». Они не играли в мужа и жену, нет, они чувствовали себя ими. И, глядя на него, просто невозможно было представить профессора Роберта в кругу другой семьи, с той же нежностью произносящим имя другой женщины. Прекрасное настроение царило в этой светлой, чистой комнате. И все же меня не покидало чувство, что я обкрадываю их, отнимаю и так уже скупо отмеренные, невозвратимые минуты близости. Я попрощалась, пообещала зайти еще. Уже в дверях оглянулась: на балконе совсем низко, так, чтобы не было видно снаружи, висели на веревочке выстиранные мужские рубашки и носки...
— Ну, что они? — Охваченная любопытством уборщица все еще возилась в коридоре, наверное поджидая меня. — Опять стирает и стряпает? Каждый божий день трет эти рубашки, могла бы мне дать... Да и денег у него хватает — каждый год ей все покупает заново.
Мне не хотелось ни отвечать, ни вообще говорить. Устроившись в углу террасы, я глядела на медленно фланирующую по пляжу разодетую публику. Отдельные слова сливались в беспорядочный шелест, на секунду его заглушил грустный голос позднего корабля. Быстро, прыжком, солнце нырнуло в море, и широкий водный простор, и белое судно, и зеленоватые склоны гор загорелись закатным огнем. И даже белые цветы на пышной ветке земляничного дерева, свесившейся на террасу, стали пунцовыми, почти не отличаясь по цвету от ягод на той же ветке. Странное, необычное дерево, что одновременно цветет и наливает ягоды... Как Лариса и Роберт.
На юге темнеет сразу, сумрак словно падает с неба, и вершины гор мгновенно окутываются туманной пеленой. В этом призрачном свете они медленно шли по берегу, похожие на утомившихся путников. Когда-то по этому самому берегу ходила Дама с собачкой и ее спутник, наполнивший ее жизнь горьким счастьем и вечной тревогой. А прошлое шло за ними по пятам, и они не могли убежать от него, не знали, как освободиться от его пут. И прожитое ими врозь время заставляло беречь секунды, поспешно ловить прелесть мгновений, потому что только здесь, в ярком южном городе, насыщенном духом курортных романов, могла найти пристанище их любовь.
В тот вечер я еще долго не спускалась с террасы. В слабом свете фонаря я читала Гамсуна. Он каждого из своих героев оделял
