Разные годы жизни - Ингрида Николаевна Соколова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
...Она была... хорошим... верным... това... ем...
Алдоне вдруг пришло в голову, что затеянное ею дело, все это следствие, запросы, доказательства, оправдания отняли у Анны Сермус немало времени, предназначавшегося для больных. Пусть, зато у нее оставалось меньше времени для Индулиса. Причем такая трепка нервов отнюдь не украшает женщину, да она и так — увы! — не была красавицей.
...Она была... вы... соко... ква... цирова... специалистом.
Там, там, там, таам, таам, там, там...
Вот и лежишь ты в земле, и Индулис снова будет моим».
Алдоне очень хотелось понаблюдать, как поведет себя Индулис у могилы докторши. Но его что-то не было видно. Люди стали расходиться, толпа редела, и вот уже взору открылось место захоронения с множеством венков и букетов.
Куда же ты подевался, пылкий влюбленный? Раньше ты шел в открытую, а теперь испугался и в миг прощания задумал скрыться? Или ты не захотел увидеть свою идеальную женщину мертвой? Нет, за двенадцать лет замужества Алдона все же не распознала своего мужа.
Индулиса она увидела вдруг, в совершенно неожиданной позе: опустившись на колени, он как бы обнимал могильный холм вместе с цветами на нем. Но всхлипов или рыданий она не услышала. И от этих безмолвных, немых страданий мужчины Алдоне стало страшно. Нахлынула жалость. Стало стыдно. «Как могла я не понять самого близкого человека... Так легко поддалась низким чувствам...
Может, когда он поднимется и направится к воротам, надо подойти к Индулису и ласково сказать: «Забудем обо всем, начнем все сначала, теперь мы будем умнее и попробуем до конца жизни дружно продержаться вместе»? »
Но Алдона не подошла, что-то ее удерживало.
Захочет ли он забыть?
Вернет ли она мужа, избавившись от соперницы?
И подходящее ли место кладбище, здесь ли говорить о планах на будущее?
Вот и нет больше соперницы. Ликовать бы. А радость не приходит.
Рядом с жалостью к Индулису, к себе и — господи боже мой! — к доктору Анне Сермус растет неосознанное чувство вины.
И эта жалость, и эта вина заставляют Алдону Бриеде снова прижиматься к могучему стволу дерева, прятаться до тех пор, пока по плиточной дорожке кладбища удаляются тяжелые медленные шаги Индулиса.
НИКОГДА НИКОГО НЕ ПОЛЮБЛЮ...
Арним Карклинь слышит, как возле больницы резко, с воем тормозит машина, захлопывается дверца. Пятнадцать минут тому назад, ровно в полночь, он позвонил заведующему отделением Ояру Вайрогу и, отбросив гордость, разбудил старого хирурга. Старого — относительно, по сравнению с самим Арнимом, который лишь год назад закончил медицинский институт и теперь работает у Вайрога. Арниму двадцать шесть лет, Вайрогу — сорок семь, из них половину он провел у операционного стола. Его смуглое лицо с таинственными глазами водяного удивительно контрастирует с серебром волос. Седина придает ему величавость, и женская половина больницы называет Вайрога «красивым доктором». А вот для Арнима и других молодых врачей он «шеф» и «старик».
И сейчас этот «старик», как только он один умеет, неслышно и быстро поднялся в свое отделение и вопросительно уставился на Арнима.
— Тут одна ненормальная больная, — начинает Арним. — Такая и врача сведет с ума. Только и бормочет: «У меня прободение язвы». А у нее самая настоящая внематочная беременность. В паспорте стоит штамп, что она замужняя, а она... — Арним не может удержаться от раскатистого смеха. — Она утверждает... ха-ха-ха.... что она девственница.
— Объективно? — приказывающим тоном спрашивает Вайрог.
— Ее доставила «скорая». Типичная картина: живот как доска, не участвует в дыхании, Щеткин — Блюмберг положительный. Язык коричневый, сухой. Ясно, что разрыв трубы. Все происходит в нижней части живота, требуется лапаротомия.
— Вы, коллега, самоуверенны.
— Так ведь анализы показывают...
— Что именно?
— Внутреннее кровотечение. Девятнадцать тысяч лейкоцитов. Семнадцать палочек. Правда, РОЭ только пять. Зато эритроцитов — всего два миллиона.
— Сейчас же зовите лаборантку, — распоряжается Вайрог. — Показывайте больную!
Она лежала на правом боку, скрючившись, подтянув ноги к животу.
— Давайте все с самого начала, — сказал Вайрог. — Понимаю, вам трудно говорить, но уж постарайтесь припомнить. Итак, как все началось?
Глаза врача впились в больную. Арним ему доложил, что Ильзе Лапине сорок два года, и теперь его удивило, что в таком возрасте в ее очень светлых, чистых глазах сохранилось какое-то наивное, чуть ли не детское выражение. Боль делала эти глаза черными, придавала им бездонность: может, в них отражались темные круги, захватившие половину лица...
— Я слушаю, — напомнил он терпеливо.
— Мы сегодня переоборудовали класс... Я вместе с коллегой переносила парты... Потом закусывали... что у кого нашлось... я... ливерную колбасу... вроде... желудок заболел, потом... тошнота... понос... Развела марганцовку... не помогло.
Она замолкла, захотела глубоко вздохнуть, но тут же сомкнула губы — боли испугалась.
— Про колбасу вы мне не рассказывали, — с упреком вставил Арним. — Дело поворачивается к отравлению...
— К почечным коликам, холециститу, радикулиту и аппендициту, — улыбаясь перечислял Вайрог. — Острый живот, милый коллега, это Великое Неизвестное. Когда горит весь дом, попробуй найди причину пожара.
Вайрог осторожно обнажил живот больной и начал на него внимательно смотреть, затем пальпировать — легко-легко, а потом все сильнее его надавливая. И снова подумал: прекрасно же она сохранилась, какая эластичная, нежная кожа, какая девичья округлость бедер.
Он попробовал повернуть больную на левый бок. У нее вырвался приглушенный крик, она так прикусила губу, что выступила капелька крови.
— Простите... Я знаю, у меня прободение язвы.
— Диагноз я уж постараюсь поставить сам, — резко сказал Вайрог.
Он снова приступил к ощупыванию живота, и опять резкая боль ударила в разные стороны, особенно в подложечную область...
— Верно, коллега, Блюмберг положительный. Только мне не нравятся анализы, что-то здесь не так. А вы следили за тем, как брали кровь?
— В спешке... Но все шло нормально.
Доктор Вайрог многое прощал молодым медикам, отлично понимая, что опыт — дело наживное. Разве
