Юрий Звенигородский - Вадим Полуян

«Се идет царь Булат[71] с ордой наказать литовского врага твоего за содеянное им зло на Руси. Спеши изъявить царю благодарность: если не сам, то пошли хотя своего сына или брата, или вельмож».

Дождавшись, когда Юрий кончит читать, Василий сказал:

— Сам в Орду не еду, дабы не ронять достоинства. Сына у меня пока нет. — После значительного молчания государь с гордостью вскинул указательный перст: — Пока! Но скоро будет. А вот брат есть. Так не съездить ли тебе, Гюргий?

Софья, улыбаясь тонкими губами, вперила колючие глаза в смутившегося деверя.

Юрьево смущение длилось недолго. Он ответил:

— Добро! Поеду. Не к Булату, Эдигеевой кукле, что сидит в Больших Сараях, а в шатер к самому темнику. Уж там наверняка проведаю, к какой цели и зачем движутся ордынские тьмы тысяч в боевом порядке.

— Бедный мой отец! — вздохнула Софья.

— Бедная Москва! — поправил Юрий.

Государь проговорил:

— Шли скорого гонца. Твоему известию, каким бы оно ни было, поверю больше, нежели письму старого друга-полководца. Только быстро поезжай. Ибо в запоздалой вести смысла нет.

Князь встал, откланялся и вышел. Вдогонку услыхал:

— Крепкую стражу возьми!

Подумал: «Как же! Надежнее скакать не князем, а гонцом». Решил взять одного Асайку, что весьма кстати был оставлен дома.

Возвратился Юрий, а прощаться не с кем. В глубине души надеялся застать Анастасию. Не застал. Быстро Галицкий спроворил хлопотный отъезд! Дворский Матвей Зарян тщательно запирал на все замки осиротевший терем. Бесполезно, если Кремль возьмут татары. От своих же татей оставленная челядь отобьется.

Князь ночевать дома не стал. Взял колоколец скорого гонца[72] и под вечер с Асайкой по Комаринской дороге пустился в путь.

Скакали с запаленными факелами. На ямских стоянках меняли коней. Ночь черна, как смоль. Земля молчала под незримым одеялом туч. Тревожил тишину копытный топот, как стук позднего путника в заснувшую избу. Чем дальше в ночь, тем яростнее надобно было будить ямских «конюших: не бодрствовали, приняв по ковшу хмельного зелья. Только стражи на засеках бдели до утра и встречали запоздалых всадников свирепым рыком:

— Сто-о-о-ой!

Государева печать освобождала путь. И снова — топот, вихрь в лицо. И неотвязное, изматывающее беспокойство: подобру ль, поздорову ль добралась Анастасия с княжичами, удобно ли ночует? Говорят, татей прибыло на Владимирке. Уж больно бойкая дорога!

Самому же князю, по его здравом рассуждении, разбойный сброд не угрожал. Ведь он, по колокольцам судя, скорый гонец. А гонца грабить не прибыльно и опасно: тощая мошна, зато искать будут в сто раз усерднее, найдут — голову долой!

К утру сняли камору на постоялом дворе. Так уломались, — ни зги в глазах, ни толку в голове. Асайка на пол лег, а князь — на лавку.

— Еще день, Гюргибек, — и встретят наши, — сказал оружничий.

— Кто «наши»? — спросил Юрий.

— Тьфу! Проклятые ордынцы, — сплюнул татарин.

И заснул, как умер.

Следующий день до вечера прошел в пути. К ночи остался позади последний ямской гон. Негде менять коней. Усталые Серко с Гнедком поплелись шагом.

К полудню неожиданно оборвался лес. Ехали-ехали узкой просекой и вдруг внезапная перемена: последние ели махнули зелеными лапами, как бы проводили, а впереди открылась бескрайняя пустота. Куда выехали? Не на край ли света? Нет, на крутой обрыв. Дорога резко уходила вниз. А там — степь да серое небо.

— Дикое Поле, — сказал Асай. — Великая Кыпчакия!

Князь понял, что окончилась Русь. Он попал в собственно Орду. Где-то поблизости ее полчища.

Встреча с ордынцами не заставила себя ждать. Вскоре князь и оружничий оказались окруженными татарским конным дозором. Вел переговоры Асай.

— Надо ехать с ними, — сказал он.

Немалое прошло время, пока перед скачущей стайкой всадников на огромном пространстве задымили костры. В ноздри ударил дух жареной баранины. Дозорные замерли у шатра. Один вошел внутрь, потом поманил пальцем знатного уруса. Юрий оказался в шатре. Перед ним на волчьей шкуре восседал на пятках тучный ордынец и прихлебывал молоко из глиняной чашки.

— Драствуй, каназ! — улыбнулся он. — Хочешь кумыс? — Поделился наполовину опорожненной посудиной. На отрицательный кивок заметил: — Кобылье молоко не пил? — И велел: — Дай твою пайдзу[73].

Юрий понял, протянул грамоту, которую дозорные отказались осмотреть по неграмотности. Да и этот, видно, был неграмотен. Повертел писаное на двух языках, русском и половецком, полюбовался печатью, вернул.

— Ходи, куда надо. — И тут же полюбопытничал: — А куда?

Юрий стал объяснять:

— Я послан великим князем Московским к его союзнику, великому темнику Эдигею, идущему воевать Литву. Велено спросить о здоровье.

Ордынец нахмурился. Нехотя встал, вышел вместе с Юрием, обратился неведомо на каком языке к ожидавшему Асайке. Тот, к Юрьеву удивленью, понял и сказал длинную речь.

Всадники по немедленному приказу плотно окружили задержанных. Вся группа двинулась в глубь степного военного табора.

— Наверно, я оплошал, — испугался Асай. — Они приняли тебя вначале за маленького владетеля, одного из подручных князя рязанского. Теперь ведут к самому Эдигею.

Князь успокоил верного слугу:

— Ты не оплошал. — И прибавил: — Только на каком языке беседовал, не пойму.

— Земляки, — пояснил Асай. — Этот сотник, как я, кыргыз.

Ехали долго. Чем глубже в гущу несметного воинства, тем шатры богаче. У островерхого с золотой маковкой приведенных спешили, передали другим охранникам, подвели к ковру, что уходил в шатер.

Вышел низкорослый татарин, в котором Юрий узнал Ба-сыра, виденного и в златоверхом тереме, и на ордынском посольском дворе.

— Будь здоров, Юрий Дмитрич! — сказал связник с чистым московским выговором. И, смеясь, присовокупил: — Ай, твой брат не поверил письму, которое я привез. Послал узнавать, куда идут наши тьмы.

Юрий возразил:

— Нет, Басыр. Письму не поверил я. Показалось неумным со стороны великого темника вдругорядь воевать с Витовтом. Пусть даже после победы на Ворскле. Одоление часто соседствует с поражением. Вот я и попросил дозволения у государя-брата проверить, прав или нет.

Старый знакомец откинул полу шатра:

— Гостевай, Юрий Дмитрич!

Однако сам не вошел.

В просторном шатре на подушках, сложив ноги кренделем, сидел за низким столом сухонький старик. Одно писало[74] за ухом, другое в руке. Его он поминутно макал в глиняную чернильницу и вводил на пергаменте вязью узорчатые азиатские письмена. Видно, большой ученый.

— Садись, Георгий, — деловито предложил он, не поднимая глаз.

Малое время прошло в молчании. Потом старик вскинул взор на русского князя и широко осклабился.

— Как у вас говорят? «Молодо-зелено»? Молод ты еще, Дмитрич, узнавать мои мысли. Сам Булат-Салтан их не знает.

Юрий, выждав в свою очередь говорить, откашлялся.

— Государь знает только то, что тобой позволено ему знать. А относительно молодости одно скажу: отец был младше меня, когда одолел Мамая.

Старик гневно вскочил:

— Сравниваешь Эдигея с Мамаем?

Страшно было думать, во что мог вылиться гнев. Юрий понял: оправдания лишь усугубят его. В шатре воцарилось тягостное молчание. Зловещую тишину прервал заглянувший Басыр:

— Все готово, великий!

Эдигей оживился, просветлел:

— Сопроводи меня, Дмитрич. Пришел час наказать предателя. Я должен это видеть. Не хочу оставлять тебя одного.

Юрий наклонил голову:

— Долг гостя повиноваться хозяину.

От шатра шли в окружении телохранителей, подобранных по росту и крепости. Путь был короток. Поднялись на рундук, покрытый кошмой. Перед ним — пустое пространство, ограниченное сидящими воинами. Темник посадил гостя рядом с собой на сайгачной шкуре. По сторонам расселись военачальники. Лицо одного из них показалось знакомым. Напряг память: Каверга! Ужели Каверга? Ясно представил их единственную встречу в Москве. Вновь увидел богатыря: рост под дверной косяк, лик бел, смоль волос кудрява. Да, бывший воин Мамаев, потом сотник Темир-Аксака, теперь полководец Эдигея.

Темник же в эту минуту говорил, склонясь к гостю:

— Князь Василий, как сын мне. А ты — его брат. Я всегда был добр к Василию, буду и к тебе. Только не ровняй меня с заносчивым Мамаем. Он от заносчивости погиб.

Юрий слушал, кивал головой, чтобы не раздражать.

Перед рундуком произошло движение. Посреди круга были установлены небольшие деревянные козлы. К ним стражники подвели татарина, судя по одежде, вельможного. Два ката, голые по пояс, в малиновых шароварах, стали по обе стороны козел. В их руках нет ничего. Как будут казнить?

Юрий спросил: