Исчезнувшая - Сьюзан Хаббард

Уолкер сжал мою руку. У него были собственные планы на наше время в Саванне. Я старалась не слушать его мысли, но не очень напрягалась.

Наверное, нехорошо слушать мысли того, кто тебя любит. Любовь делает сознание мягким и сентиментальным, еще больше подверженным отступлениям и логическим провалам, чем обычно. Разумеется, мыслительный процесс среднестатистического смертного изначально крайне беспорядочен, он постоянно перебивает самого себя наблюдениями и выражениями физических потребностей и желаний. Вампиры, напротив, склонны мыслить спокойнее, более линейно (хотя моя мама является примечательным исключением).

Уолкер думал о себе, как и большинство смертных, большую часть времени. Он слегка не выспался, был очень голоден и последовательно влюблен. Он испытывал желание поглотить меня (его выражение) и одновременно поклоняться мне. Я слушала достаточно долго, чтобы выяснить, что он планирует для нас романтический вечер в Саванне. Затем мне стало неловко подслушивать. Мама назвала бы это вмешательством, но как мне было устоять?

Я устояла. Я не хотела, чтобы любовь оказалась просто мешаниной чувств.

Я стала смотреть в окно автобуса. Мы проезжали по грубо мощенным улицам, спускавшимся к набережной, где я впервые сделалась невидимой. Папа подарил мне одежду и обувь из метаматериалов, искривляющих световые лучи, и я научилась процессу поглощения тепла из электронов собственного тела и отклонению света. Процесс был физически утомителен, но опыт полностью оправдал затраты энергии — быть невидимой оказалось увлекательнее всего на свете. Движешься по заполненным людьми улицам, словно летишь, невесомая и свободная, — что может быть лучше?

И да, я взяла с собой свой особый брючный костюм, белье и туфли в эту поездку. В конце концов, из всех моих нарядов этот выглядел наиболее «профессионально».

Отель, где проводилась конференция, смотрел на мутно-бурую реку. Мы сбились в кучку в холле под высоким сводчатым потолком из стекла и стали. Профессор Хоган пересчитала нас и объявила, кто с кем делит номер. Мне достался четыреста восьмой, вместе с Бернадеттой и девочкой по имени Ронда.

Бернадетта тут же подошла к Хоган и шепотом что-то ей сказала.

— Никаких замен? — ответила Хоган.

Мы набились в лифт, и Уолкер с Ричардом и еще четырьмя ребятами вышли на третьем этаже. Уходя, Уолкер послал мне воздушный поцелуй.

Бернадетта вздохнула — вздох разочарования и ярости, но не печали. Мысли ее разбегались, но я отметила громадную ревность и страх в основе ее чувств по отношению ко мне. Гибель Осени стала первой встречей Бернадетты со смертью, и она еще не справилась с этим. Максимум, что у нее получалось, — это винить меня.

В номере Ронда болтала не переставая, пока я распаковывала вещи, а Бернадетта валялась на кровати.

— Можешь занять диван, — сказала она мне.

— Давайте бросим монетку. — Я выудила из рюкзака три десятицентовые монетки.

Мы кинули, и нам с Рондой выпал орел, а Бернадетте решка. Я почти пожалела, что она проиграла, потому что это дало ей еще одну причину дуться на меня.

С программной речью на съезде выступил Нейл Камерон, тридцатилетний сенатор от штата Джорджия, бросивший демократов, чтобы вступить в партию Справедливой доли. Он проигнорировал возвышение для докладчиков и, подойдя к краю сцены, обратился к нам. Мы с Уолкером сидели в третьем ряду. С момента его появления мы не могли оторвать от него глаз.

Был ли Нейл Камерон хорош собой? Все женщины в зале ответили бы утвердительно, хотя он не был красив в общепринятом смысле. Нос ему, судя по виду, не раз ломали, и росту в нем было от силы пять футов три дюйма. Но темно-голубые глаза смотрели тепло. В книгах мне попадалось выражение «танцующие глаза», но до того вечера я их не встречала. Его взгляд переходил от лица к лицу по всей аудитории, задерживаясь ровно настолько, чтобы создать впечатление, будто он очарован каждым из присутствующих. Волосы у него были густые и темные, руки крупные и сильные на вид. Когда он говорил, руки его исполняли собственный танец.

— Через два дня, когда вы покинете Саванну, с лица земли исчезнут более пятидесяти видов живых существ, — начал он. — Вдумайтесь: пятьдесят видов больше никто никогда не увидит. Основные причины? Разрушение естественной среды обитания, эксплуатация и разработка земельных угодий — все это действия, предпринимаемые человеком.

Он умолк и положил руки на бедра.

— Мы говорим: пора им остановиться.

У него был чудесный голос, сильный и глубокий, мелодичный, как у моего отца, но с твердыми гранями.

Вот он подался вперед, и руки его снова начали двигаться, а взгляд сканировал аудиторию.

— К тому времени, когда вы покинете Саванну, в атмосферу планеты будет выброшено более пятидесяти восьми миллионов тонн двуокиси углерода. Каждый год человечество производит и выбрасывает в атмосферу тридцать миллиардов тонн углекислого газа — за счет электростанций, автомобилей, самолетов и зданий.

Он снова упер руки в бедра.

— Мы говорим: пора им остановиться.

Камерон расхаживал взад-вперед по сцене, фонтанируя данными о глобальном потеплении и разрушении коралловых рифов, о сведении лесов и снижении уровня опыления, разбивая статистику все той же фразой. И на третьем повторении аудитория уже скандировала вместе с ним: «Мы говорим, пора им остановиться!»

Я слыхала слово «харизма», знала, что оно происходит от греческого слова, означающего «дар». Но это слово и близко не описывало очарование и электрический заряд, исходившие от Нейла Камерона. Он двигался по сцене, а мне на ум пришла строчка из «Ричарда Кори», стихотворения Эдвина Арлингтона Робинсона[14]: «Он шел, и все вокруг него светилось»[15]. В этом человеке была магнетическая искра, которую я не могла объяснить, да в тот момент и не пыталась.

Закончив расхаживать, Камерон вскинул обе руки ладонями вверх.

— Но кто мы? И кто они? Я говорю, Америка разделена на две группы: инсайдеров и аутсайдеров. И я, друзья мои, так же как и каждый из вас, снаружи. Мы фундаментально отличаемся от тех, кто внутри. Нас заботят иные вещи, мы живем по-другому. Они всемерно защищены. Мы нет. Они выстроили систему законов и обычаев, чтобы защитить себя. Мы живем в более ненадежном месте. Они и их система убивают землю. Мы здесь, чтобы спасти ее. Мы здесь сегодня, — он раскинул руки, — чтобы предпринять первые шаги для защиты нашего дома.

Толпа буквально взревела. Звук наэлектризовал, поднял нас из кресел и заставил хлопать, свистеть и размахивать руками. Бернадетта в конце ряда что-то кричала, а профессор Хоган перед нами издала странный высокий звук, вроде одобрительного уханья. Дама в красном платье рядом с ней бросила на нее насмешливый взгляд, но хлопать не перестала.