Исчезнувшая - Сьюзан Хаббард

Оказавшись снаружи, Уолкер сказал:

— Странно как-то. Кто этот парень? Почему ты не захотела остаться?

— Это старый знакомый нашей семьи. — Я откинула волосы, стараясь успокоиться.

— А почему ты говоришь так официально?

— Не знаю. — Мы свернули за угол и вышли к ресторану, старому зданию, выкрашенному в розовый цвет. — Извини. Увидеть его было в некотором роде потрясением. Я как-нибудь потом объясню тебе почему. Пусть это не портит нам ужин.

Ужин испортил Уолкер. Он суетился, постоянно ерзал на стуле, стрелял глазами по заполненному народом залу. Сначала не мог сообразить, что заказать, а потом едва притронулся к еде. Пожилая пара за соседним столиком все время поглядывала на нас, пытаясь понять, что не так.

Каким облегчением было вернуться в отель, переодеться в брючный костюм и отправиться на прием. Речей сегодня не было, только еда, напитки и оркестр. Когда я вошла, играли какую-то попсу и кое-кто уже танцевал.

Уолкер уже навестил чашу с пуншем. Он вытащил меня на танцпол и принялся размахивать руками и беспорядочно скакать. Когда песня закончилась, я увлекла его на сиденье возле столика с прохладительным, а сама прислонилась рядом к стене, наблюдая за толпой, впитывая калейдоскоп цветов, запахов и узоров, понимая, что Уолкер не замечает большей части этого, если вообще что-нибудь видит. Он обмяк на стуле, полуприкрыв глаза и бессмысленно улыбаясь.

И поэтому, когда Нейл Камерон пригласил меня на танец, я с радостью пошла с ним. Мы танцевали под быструю музыку, потом под медленную. С первого мгновения танца мы почувствовали друг друга. Я украдкой поглядывала на его лицо, профиль и глубоко посаженные глаза.

— В танце вы двигаетесь, как кошка, — сказал он. — Грациозно без усилий.

— Вы флиртуете со мной?

— Немножко. Вы не против?

— Думаю, нет.

Я была более чем не против. В голове у меня теснились разноцветные наречия: жемчужное «чудесно», гранатово-красное «божественно», сапфировое «завораживающе» — все эти слова я при нормальных обстоятельствах не употребляла. Спасибо мае, что научила меня танцевать, — но это ничем не напоминало наши осторожные шаги по казенному полу аэропорта. У меня в мыслях мы с Камероном не танцевали медленный танец — мы кружились и парили в ночном небе.

Он улыбнулся мне, и я слишком поздно спохватилась, что надо блокировать мысли. Внезапно я почувствовала себя неуклюжей и наивной.

Но ближе к концу танца произошло нечто странное, нечто, чему я в то время не знала названия. Во мне изнутри поднялась волна могучей энергии и передалась ему. Чувство было похоже на то, что я испытала, когда первый раз целовалась с Уолкером, но куда сильнее. Некоторое время спустя мае объяснила мне, что я пережила то, что французы называют coup de foudre — термин, вольно переводимый как «вспышка молнии», «гром среди ясного неба» или «любовь с первого взгляда». И по сей день я не знаю, какой из них больше сюда подходит.

Камерон перестал танцевать и уставился на меня, а я в ответ смотрела в его темно-синие глаза.

— Как звездчатые сапфиры, — услышала я собственный голос, но он, похоже, не слышал.

Музыка смолкла, и мы отстранились друг от друга. Подошли трое сторонников партии и увели Камерона, но он оглянулся на меня через плечо и одними губами произнес «позже». Я глубоко вздохнула и оглядела зал.

И снова увидела его: Малкольм сидел возле стойки бара, откинув голову, и смеялся. Я отвела глаза, притворившись, что не увидела его.

Но когда спустя несколько минут Малкольм покинул прием, я решила последовать за ним. Камерон стоял у бара, окруженный поклонниками. Уолкер склонился над чашей с пуншем, заново наполняя стакан. Я решила не трудиться сообщать кому бы то ни было, что ухожу.

Малкольм шагал широко, пальто его хлопало полами на ветру. Я сделалась невидимой и побежала, чтобы догнать его. За полквартала до него я перешла на шаг и всю дорогу придумывала, как заставить его сообщить то, что мне нужно было узнать. Наконец у меня родился план. В последнюю нашу встречу в Сарасоте он пытался убедить моего отца присоединиться к нему в исследовании и разработке нового типа искусственной крови. Я могла притвориться заинтересованной в данном исследовании и предложить свое посредничество, чтобы вовлечь в него папу. План мог сработать, думалось мне, — если только Малкольм не в курсе, что отец слишком болен, чтобы работать. Если только не Малкольм причина его болезни.

Маршрут был иной, но пункт назначения тот же, что и прошлой ночью: мы пришли к увитому лозой дому возле площади Оглторпа. Фонарики по бокам от двери мерцали. Малкольм вошел, прежде чем я успела догнать его. Нет, честно говоря, в последние несколько минут я отстала, испугавшись и усомнившись. Моя стратегия внезапно показалась мне глупой. Как я могла надеяться одурачить его?

Я стояла под виргинским дубом, укрытая свисающим с него пологом испанского мха, и ждала, пока меня посетит идея. По Йорк-стрит в мою сторону двигались две девочки-подростка, обе с воткнутыми в уши наушниками от плееров. Они прошли так близко от меня, что я уловила запахи их лосьонов для тела: лимонный у одной и ванильный у второй. Когда они свернули на ведущую к дому дорожку, я пристроилась сзади и, когда они открыли дверь, вошла сразу вслед за ними.

Девочки прошли через слабо освещенную прихожую и направились и изгибавшемуся дугой лестничному маршу. Я задержалась ровно настолько, чтобы сообразить, где нахожусь, — впереди маячил длинный коридор, в который выходило несколько дверей, — и последовала за ними. Наверху от лестницы отходил еще один коридор. Они уже прошли его наполовину и открывали дверь.

Когда они вошли внутрь, я бесшумно двинулась по коридору. Они оставили дверь приоткрытой, и я разглядела внутри ряды аккуратно застеленных коек, двадцать или больше. Девочки вынули наушники и начали раздеваться.

Я вернулась по собственным следам, по пути заглянув еще в две комнаты, где двери оказались открыты. В одной было слишком темно, но в другой на койках лежали пятеро мальчиков-подростков. Они не спали, но никто не разговаривал.

По-видимому, здание представляло собой нечто вроде пансиона. Я спустилась по лестнице. Освещение было слишком тусклое, чтобы подробно рассмотреть развешанные по стенам произведения искусства, но одно оказалось копией картины, висевшей некогда в нашем доме в Саратога-Спрингс: натюрморт с тюльпаном, песочными часами и человеческим черепом, называвшийся «Memento mori». Когда мы разбирали склад, мае оставила его, сказав, что он действует на нее угнетающе.

Двигаясь почти в полной темноте по нижнему коридору, я разглядела большую гостиную, столовую с пятью длинными столами и рядами стульев и комнату, где стены закрывали книжные полки. Поддавшись порыву, я вошла.