Святой конунг - Вера Хенриксен

Он почти умоляюще смотрел на нее.

— Я не могу разобраться во всем этом, — сказал он. — И нельзя сказать, что я не хочу. Когда речь заходит о Божественном прощении, я могу сказать лишь то, что Бог печется только о своих святых, которые в чем-то уподобляются ему. Ведь даже в своем последнем походе, по пути домой из Гардарики, король Олав был достаточно мстителен: это ясно видно по его обращению с Йокулем Бордссоном. Я же не полагаюсь больше ни на самого себя, ни на Бога, ни на священников, — добавил он.

Сигрид слышала о Йокуле. После бегства Олава он увел королевский корабль к Хакону ярлу. И когда он попал в руки короля на Готланде, тот предал его мучительной смерти. Она подумала, что ей следует изложить Кальву свои собственные мысли о короле Олаве, но она решила, что это бесполезно.

— Ты говорил об этом со священником Энундом? — спросила она. Он кивнул.

— Редко я видел его таким раздраженным, — сказал он. — Он сказал, что для того, чтобы получить отпущение грехов, я должен верить в то, что Господь хочет простить меня. Он говорил что-то о жертве Христовой, что-то из Ветхого и Нового заветов, но я этого не понял. Но он заявил, что, по его мнению, Бог может простить грехи даже в смерти, если человек искренне раскаивается, исповедуется и получает отпущение грехов. Бог готов был простить самого Иуду, если бы тот попросил Его об этом, сказал Энунд.

Немного помолчав, Кальв вдруг вспылил:

— Проклятый Финн! У него была возможность сделать для меня добро, убив меня в Стиклестаде; почему именно он заступился за меня? И теперь мне приходится нести бремя вины, которой я не понимаю и от которой не могу освободиться.

Сигрид удивленно уставилась на него; она не понимала, причем здесь Финн. И когда она спросила его об этом, он ничего не ответил. Она сидела и размышляла о том, что сказал Энунд.

— Ты совсем не Иуда, — сказала она наконец. — И я думаю, что ты ошибаешься, считая, что Бог преследует тебя. Возможно, все как раз наоборот, Бог и конунг Олав были расположены к тебе, постоянно давая тебе возможность искупить свои грехи. Эльвир как-то сказал мне, что искупление грехов проистекает от любви Бога; это своего рода дар. Но я поняла, что он имел в виду, не сразу, а только после того, как почувствовала тяжесть вины.

Тебе не следует бояться искупления, Кальв, не следует бежать от него, как от наказания. Тебе нужно считать это благословением. И внезапно она прижалась щекой к его щеке.

— Не так уж трудно поверить в то, что Бог хочет простить тебя, если мы оба можем прощать друг друга, — сказала она.

Он ничего не ответил, только тяжело вздохнул. И ей показалось в трепещущем свете свечи, что с лица его исчезла горечь. Теперь на лице его была написана лишь глубокая грусть.

На следующий день Кальв отплыл на двух кораблях; хёвдингом на одном из них был Финн Харальдссон из Гьеврана.

Лето было хорошим.

Цвели и зеленели леса и рощи; сено, конопля, лен и хлеб были высокими и сочными. Но Сигрид это не радовало.

Тронд вернулся домой. Он вернулся в начале лета, когда солнце уже припекало, пробуждая жизнь на полях и лугах, в лесах и на пустошах. И он сошел на берег со своего корабля, высокий и серьезный, в белой рясе ирландского священника.

— Тебя не радует то, что я стал священником? — спросил он мать, когда они направились во двор и он уже поздоровался со всеми своими знакомыми.

— Тебе это может помешать, — медленно произнесла она, — если ты надумаешь жениться.

Глаза его сверкнули, и он принялся хохотать.

— Ты совсем не изменилась, мама, — сказал он. — Ты ведешь себя так же бесстыдно, добиваясь своего!

— Кто хочет знать, тот спрашивает, — сухо ответила она.

Он снова расхохотался.

— Раз уж ты спрашиваешь, я скажу тебе: жениться я не собираюсь.

Она ничего не ответила; она сидела в зале и озиралась по сторонам: этот новый зал построил еще Эльвир… впрочем, он теперь уже не был таким новым, с тех пор прошло пятьдесят лет…

Она вдруг почувствовала усталость. Ей больше не хотелось говорить с ним об этом; к тому же в зале было полно народу.

Она спрашивала его об Икольмкилле, Россе и Торсе, она узнала, что прошлой осенью у Суннивы родилась дочь и что все у нее хорошо. Они передавали ей привет и звали в гости.

Он говорил также и с Торфинном ярлом, после того, как ярл вернулся из Рима. Торфинн получил отпущение всех своих грехов — а их было немало, подчеркнул Тронд — и теперь намерен построить церковь Христа на острове Биригис. Он целиком поглощен планами строительства, добавил Тронд.

Вечером следующего дня Сигрид пошла с сыном осматривать усадьбу.

Она показала ему могильные курганы предков, сказала, кто из них лежит и какую жизнь прожил. Они заходили с ним в каждый дом, и она говорила, когда и кем он был построен. Она рассказала ему о Тронде Крючке и его роде, и о роде Эльвира — роде Ладе ярлов. И, рассказывая ему об этом, она удивлялась, насколько живым все это было для нее.

Ей казалось, что она сама себя поймала на слове; нашла, наконец, свои корни в этой усадьбе, обрела свое прошлое.

Тронд говорил мало; ему хотелось сначала выслушать ее.

Наконец они пришли к старому залу; она специально сделала так. И, стоя под закопченым потолком, глядя на почетное сидение, на котором так часто сидел Эльвир, а до него — его предки, она долго собиралась с мыслями.

— Тронд, — сказала она наконец, — наверняка ты дал клятву Богу. И я не хочу принуждать тебя отрекаться от твоего призвания служить ему. Но ведь есть же и женатые священники! Ты последний в своем роду. Ты не можешь, не должен дать своему роду умереть! Подумай о своих предках, лежащих здесь, отцах и сыновьях, начиная от первого поселенца, жившего так давно, что мы даже не знаем его имени, и кончая твоим отцом. Ведь ты унаследуешь после Кальва усадьбу. Неужели все их усилия и все надежды на продолжение рода останутся бесплодными?

Но ей казалось, что сын ее холоден, как снег, в своей белой одежде и бесконечно далек от нее.

— Я думал об этом, — сказал он. — Почему ты думаешь, я до сих пор этого не сделал?

Она стояла перед ним, чувствуя, как в прежние времена, свою связь с этой усадьбой, с этой землей и ее животворящим теплом; чувствуя, что теперь проживет в мире оставшиеся ей дни в Эгга, видя, как все вокруг растет, как приходят в мир новые поколения… И вслед за тем все превратилось для нее в сплошную боль. Этот человек, бывший ее сыном, стоял перед ней, в белой одежде, считая себя вправе прекращать существование рода во имя своего призвания.

Все внутри нее кипело. И она вдруг поняла, что ненавидит этого сына, стоящего перед ней во всем своем холодном высокомерии.

Она должна была переубедить его, должна была сделать так, чтобы он все понял.

И она начала говорить с ним — сначала спокойно. Но когда это не помогло, она стала упрашивать его, потом угрожать. В конце концов она совершенно вышла из себя; она кричала ему о продолжении рода Ладе, о том, что он рожден для того, чтобы править Норвегией.

И тогда он повернулся и ушел. И она, рыдая, опустилась на пол возле почетного сидения, прислонившись к одному из столбов.

Сигрид надеялась, что придет день, когда она снова почувствует себя в Эгга как дома. И вот такой день пришел, но он не принес ни радости, ни мира.

После того, что произошло с Трондом, она вела непрерывную борьбу между любовью к своей усадьбе и роду, с одной стороны, и долгом перед Богом, с другой. Она почувствовала лишь мрачную растерянность, впервые увидев, как ее сын служит мессу в церкви Эгга.

И она думала о том, как воспримет все это Кальв, когда вернется домой; это будет для него тяжело, тем более, что у него много своих трудностей.

Кальв постоянно присутствовал в ее мыслях; и она думала о том, что ей следует сказать и что сделать, когда он вернется, чтобы убедить его в Божьей милости.

Но теперь она меньше, чем когда-либо, была расположена убеждать его в этом; ей было стыдно оттого, что она пыталась отвратить Тронда от его призвания, соблазняя властью и славой. И в то же время она испытывала горечь оттого, что он не желал слушать ее.

Она понимала, что в ее отношении к Богу была фальшь; фальшь была в ее отношении к королю Харальду и Кальву, присягнувшему королю на верность; но больше всего фальши было в ее отношении к Тронду. Ей казалось, что она обнаружила какую-то пропасть в самой себе. И ей было стыдно оттого, что Тронд это тоже видел.

В день летнего солнцеворота корабль Кальва вернулся в Эгга. Дозорный тихо вошел и сказал, что видит корабль.

— На корабле разбита палатка, — сказал он.

Сигрид не ответила. Она знала, что это означает. И она послала за Трондом, который был в церкви.

И они вместе спустились вниз, чтобы встретить корабль.

Сигрид казалось, что она идет, как во сне. Сотни раз она ходила этим путем. Но теперь все плыло у нее перед глазами, теперь она думала только о том, что спускается на пристань, чтобы увидеть труп.