Савитри. Легенда и символ - Шри Ауробиндо

тела,

Спячку и сны растения и дерева,

Вибрирующее чувство животного, мысль в человеке

К сиянию Луча свыше.

Его искусство, подтверждающее право Материи думать,

Прорубало чувственные проходы для разума плоти

И находило средства, чтобы Неведение знало.

Предлагая свои маленькие прямоугольники и кубики слова

Как символические замены реальности,

Мумифицированный мнемонический алфавит,

Он помогал невидящей Силе ее работы читать.

Похороненное сознание поднялось в ней,

И сейчас она грезит о себе человеческой и пробужденной.

Но все еще было мобильным Неведением;

Еще Знание не могло прийти и крепко схватить

Это огромное изобретение, как вселенная выглядящее.

Специалист твердой машины логики

Душе навязал свое искусство негибкое;

Адъютант изобретательного интеллекта,

Он разрезал на податливые куски Истину,

Чтобы каждый мог иметь свой паек мысле-пищи,

Затем заново строить своим искусством убитое тело Истины:

Робот точный, услужливый, ложный

Заместил духа более тонкое зрение:

Полированная машина делала работу бога.

Никто подлинного не находил тела, его душа мертвою выглядела:

Никто не имел внутреннего взгляда, что видит Истины целое;

Все суррогаты блестящие славили.

Затем с тайных высот волна пришла вниз

Сверкающий хаос бунтарского света поднялся;

Он глядел вверх и видел слепящие пики,

Он глядел внутрь и будил спящего бога.

Воображение звало свои отряды сияющие,

Что рисковали пускаться в неоткрытые сцены,

Где все было таящимся чудом, которого никто пока что не знал:

Поднимая свою прекрасную и чудесную голову,

Она сговорилась с сестрой вдохновения

Наполнить мерцающей туманностью небеса мысли.

Яркое Заблуждение бахромой окаймляло грубую ткань алтаря-мистерии;

Тьма стала кормилицей мудрости оккультного солнца,

Своим блестящим молоком миф вскармливал знание;

Младенец переходил от темных к лучистым грудям.

Так работала Сила, на растущий мир действуя;

Ее тонкое мастерство воздерживалось от полного пламени,

Пестовало детство души и на выдумках вскармливало,

Гораздо более богатых в своем сладком нектарном соке,

Его незрелую питая божественность,

Чем основной корм или сухая солома пашни Резона,

Его нагроможденный фураж бесчисленных фактов,

Плебейская пища, на которой мы сейчас процветаем.

Так лились вниз из царства раннего Света

Эфирные мысли в Материи мир;

Его золоторогие стада собирались в земли сердце пещерном.

Его утренние лучи освещали глаза наших сумерек,

Его юные формации подвигали разум земли

Трудиться и грезить, и создавать заново,

Чувствовать касание красоты и знать мир и себя:

Золотой Ребенок начал думать и видеть.

В тех ярких царствах проходят шаги первые Разума.

Невежественный во всем, но все стремящийся знать,

Его любопытное медленное исследование там начинается;

Всегда его поиск хватает формы вокруг,

Всегда он надеется обнаружить более великие вещи.

Пылкий и золотом огней зари пылающий,

Внимательный, он живет на краю выдумки.

Однако все, что он делает, находится на младенческом уровне,

Словно космос является детской игрою,

Разум и жизнь — игрушками ребенка Титана.

Он работал как тот, кто строит имитацию-крепость,

Чудесно стабильную какое-то время,

Сделанную из песка на берегу Времени

Среди безбрежного моря оккультной вечности.

Маленький острый инструмент великое Могущество выбрало,

Тяжелой игрой занималось страстно;

Учить Неведение — ее задача нелегкая,

Ее мысль стартует из неведающей Пустоты изначальной,

И то, чему она учит, она сама должна выучить,

Пробуждая знание из его сонного логова.

Ибо знание не приходит к нам словно гость,

Призванный в наши комнаты из внешнего мира;

Друг и житель нашей тайной самости,

Оно спрятано позади наших умов и лежит спящим,

И просыпается медленно под ударами жизни;

Могучий демон лежит внутри несформированный,

Вызвать, придать ему форму есть Природы задача.

Все было истинного и фальшивого хаосом,

Разум искал среди глубоких туманов Незнания;

Он смотрел внутрь себя, но Бога не видел.

Материальная промежуточная дипломатия

Отрицала Истину, чтобы могли жить преходящие истины,

И прятала Божество в догадке и кредо,

Чтобы Мировое Неведение могло расти медленно в мудрости.

Это была путаница, созданная Разумом суверенным,

Глядящим в Ночь с блестящего гребня

В ее первых искажениях Несознанием:

Его чуждые сумерки ее светлые глаза заслоняли;

Ее быстрые руки должны научиться осторожному рвению;

Только медленное продвижение земля может вынести.

Однако была ее сила не похожа на силу незрячей земли,

Принужденной приспособленными инструментами действовать,

Изобретенными жизненной силой и плотью.

Земля через сомнительные образы все понимает,

Все, что она постигает в струях рискованных зрения,

Есть маленькие огоньки, касаниями нащупывающей мысли засвеченные.

На прямой внутренний взгляд души неспособная,

Она видит спазмами и друг к другу припаивает кусочки знания,

Делает Истину рабою-девочкой своей бедности,

Изгоняя Природы единство мистическое,

Режет на части и массу движущееся Все;

Свое неведение она берет за линейку.

В своих собственных владениях пророк и первосвященник,

Эта более великая Сила с ее полуподнявшимся солнцем

Работала внутри границ, но своим полем владела;

Она знала благодаря привилегии мыслящей силы

И требовала младенческой суверенности зрения.

В ее глазах, какой бы темной бахромой ни окаймленных, светился

Взгляд Архангела, который знает, вдохновенный, свои действия

И формирует мир в своем далеко видящем взгляде.

В своем собственном царстве она не запиналась, не падала,

Но двигалась в тонкой силы границах,

Через которые разум шагнуть может к солнцу.

Кандидат на сюзеренитет более высокий,

Проход она прорубала из Ночи к Свету

И непойманного искала Всеведения.

Карликовая трехтелая тройственность была ее самостью.

Первый — наименьший из трех, но сильный членами,

Низколобый, с квадратными и тяжелыми челюстями,

Пигмейская Мысль, нуждавшаяся в том, чтоб жить в границах,

Вечно сутулящийся, чтобы ковать факт и форму.

Поглощенный и ютящийся во внешнем зрелище,

Он берет своим пьедесталом надежную основу Природы.

Прекрасный техник, незрелый мыслитель,

Клепальщик Жизни к колеям привычки,

Послушный грубой тирании Материи,

Узник форм, в которых работает,

Он связывает себя тем, что сам создает.

Раб абсолютных правил массы фиксированной,

Как Закон он видит мира привычки,

Он видит как Истину привычки ума.

В своем царстве образов и событий конкретных

Вращаясь по избитому кругу идей

И все время повторяя старые знакомые действия,

Он живет, довольный простым и известным.

Он любит старую почву, что была его обитания местом:

Ненавидя изменение, как дерзкий грех,

К каждому открытию недоверия полный,

Он продвигается лишь шаг за шагом внимательным

И чувствует, как смертельную пучину, неведомое.

Своего Неведения казначей бережливый,

Он отшатывается от авантюры, на великолепную надежду моргает,

Предпочитая надежную опору на вещи

Опасной радости шири и выси.

Медленные впечатления мира на его трудящийся разум,

Медлительные отпечатки, почти не стираемые,

Увеличивают их ценность их бедностью;

Старые надежные воспоминания — его главный запас:

Только то, что схватить может чувство, ему абсолютным кажется:

Внешний факт он ставит как правду единственную,

Мудрость отождествляет с приземленным взглядом,