Шаман - Алексей Калугин

– Но вы продолжали идти вперед!

– А что мне еще оставалось?

Зунн растерянно приоткрыл рот.

– Значит, вы не были уверены?..

Шаман усмехнулся и поскреб ногтями щеку.

– Я абсолютно уверен только в двух вещах. В том, что однажды я родился, и в том, что когда-нибудь я непременно умру. Все остальное вызывает у меня сомнение.

– Я бы хотел вернуться к вопросу об эволюционной избыточности, – обратился к Орсону Брейгель.

Англичанин закатил глаза и задумчив посмотрел на потолок.

– Дались тебе эти единороги, Ян?..

– Речь не о единорогах, – заверил ученого Брейгель.

– О чем же тогда?

– Вот, скажем, если я беру себе самый тяжелый рюкзак – это тоже бессознательное проявление избыточности?

– Это проявление твоего мачизма.

– Пусть так, – не стал спорить Брейгель, поскольку дело было не в названии. – Но, если рядом нет женщин? Кому я демонстрирую эту самую избыточность?

– Всем нам, – взглядом обвел присутствующих Орсон. – Любого из нас ты подсознательно воспринимаешь, как потенциального конкурента.

– Конкурента в чем?

– Да в чем угодно! Мы можем не поделить еду, самок, место под солнцем, в конце-то концов!.. С точки зрения дикого зверя, живущего в каждом из нас, мы всех представителей своего вида воспринимаем, как потенциальных противников, а всех представителей иных видов – как хищников или жертв. Мы можем заключать союзы друг с другом для того, чтобы повысит нашу общую конкурентоспособность, но лишь до тех пор пока это соответствует нашим общим интересам. Точно так же и единороги собираются в табуны, потому что вместе им легче выжить. Если бы нас сегодня пытались растоптать пять или даже десять единорогов, мы, скорее всего, просто расстреляли бы их из своего оружия. И Штраусс со своими людьми тоже не отказался бы нам в этом помочь. С огромным табуном такой вариант уже не проходит.

– Это чем-то похоже на Игру «серых», – заметил Камохин. – В ней, как и в жизни, нет правил. Каждый сам выбирает, как ему поступить в той или иной ситуации. Сделанный ход отыграть назад уже нельзя. Все играют против всех, но кто-то объединяется для общей игры. И, самое главное – в Игре нет смысла.

– Да, пожалуй, – подумав, согласился Орсон. – В этом, действительно, что-то есть.

– Зачем играть в игру, в которой нет смысла? – недоумевающе пожал плечами Зунн.

– Перед тем, как вы родились, кто-нибудь спрашивал вас, хотите ли вы появиться на свет?

– Вы хотите сказать, что наша жизнь – это только игра?

– А вы находите в ней смысл?

– Ну, об этом можно долго рассуждать…

– Вот именно! Любые рассуждения – это поиски смысла.

– А, хоть бы и так!

– Если вы ищите смысл, значит все еще его не видите.

Зунн посмотрел на Ноя, словно надеялся, что мункумболе подскажет ему достойный ответ.

– Жизнь нужно прожить так, чтобы не бояться смерти, – сказал абориген. – А, чтобы не бояться смерти, нужно всегда быть к ней готовым. А, чтобы быть готовым к смерти, следует понять, что жизнь и смерть – суть одно и то же. А, чтобы это понять, не нужно искать в жизни смысла. Потому, что в смерти смысла тоже нет.

Осипов восхищенно округлил губы, как будто хотел произнести протяжное «о-о!», и покачал головой.

Ной перевел на него свой взгляд.

– Никогда не играй с кутяара, – произнес абориген очень странным, протяжным и низким, как будто не своим голосом. – Если ты проиграешь, они заберут у тебя все, если выиграешь – сам им все отдашь.

– Что им нужно? – спросил Осипов.

– Все! – старик раскинул руки в стороны, насколько это было возможно. – И – ничего! – он соединил ладони. – Игра для них – это попытка найти то, что они когда-то потеряли, вернуть то, что давно уже им не принадлежит.

– Что это?

– То, что есть у всех людей, то, что почти каждый считает ненужным.

– Так почему бы не отдать им это?

– Потому что без этого мы сами превратимся в кутяара – вечно ищущих то, что потеряли, потому что считали ненужным.

– А можно конкретно сказать, о чем идет речь? – попросил Орсон. – Мы ведь не кутяара и можем говорить друг с другом прямо, не прибегая к помощи загадок и иносказаний.

– Нет, – отрицательно качнул головой мункумболе.

– Почему?

– Я не знаю, что это такое. Я лишь рассказал вам то, что говориться в легендах.

– Ах, вот оно как, – разочарованно протянул англичанин. – Ну, что ж, – он щелкнул кнопкой диктофона. – Надеюсь, вы не против, что я записал ваш рассказ? У меня есть одна знакомая девочка, очень умная и сообразительная, быть может, она сумеет понять, о чем тут идет речь?

– Дети зачастую бывают мудрее взрослых, – качнул головой Ной. – Они видят то, чего мы уже не замечаем, и слышат то, что мы пропускаем мимо ушей, – старик снова кивнул. – Я буду только рад, если она сумеет понять, что хотят получить кутяара. А сейчас, – абориген указал пальцем на потолок. – Слышите?

Наверху было тихо. Не было слышно ударов копыт по крышке люка.

Камохин встал на колени и попытался осторожно приоткрыт люк. Но, стоило ему только чуть толкнуть плиту, как она сама плавно пошла вверх и остановилась только когда встала горизонтально.

День клонился к закату. До сумерек оставалось часа два. С грязно-серого неба, как и прежде, сыпались крупные капли дождя.

Привстав, Камохин выглянул из люка и посмотрел по сторонам. Вокруг все было тихо и спокойно. Единороги пересекли дорогу и умчались прочь. Встав во весь рост, квестер увидел притоптанную ими траву. Сам табун уходил на юго-восток, за холмы.

– Порядок, вылезаем, – скомандовал Камохин.

И, упершись руками в края лаза, выбрался на верх.

Приняв из рук Брейгеля поклажу и оружие, Камохин помог и ему вылезти из схрона.

– Хорошо-то как! – блаженно расправил плечи Брейгель и, запрокинув голову, подставил лицо дождю.

– А где люди Штраусса? – спросил Зунн, посмотрев в ту строну, где дорога упиралась в край леса.

– Должно быть, в лес ушли, – ответил Брейгель.

– Зачем?

– Ну, может, чтобы под дождем не мокнуть, – квестер пожал плечами.

– Я на их месте заночевал бы где-нибудь под деревьями, где не так сыро, – сказал Камохин. – Засветло до стены им теперь все равно не добраться.

– Мы разве не подождем их?

– Я сказал, что ждать не будем, – Камохин закинул рюкзак на спину и застегнул карабин на груди.

– Если бы они пошли с нами, то все вместе мы не уместились бы в этом схроне, – заметил Осипов.

– Вот именно, – Камохин ногой толкнул крышку люка, и плита плавно встала на место. – Значит, они правильно сделали, что не пошли.

Квестер положил автомат на плечо и решительно зашагал вперед, в ту сторону, где дорога из желтых плит упиралась в белую стену.

Зунн выглядел разочарованным и то и дело поглядывал назад, будто надеялся увидеть на дороге спешащих за ними следом наемников.

– Они плохо сделают, если все же пойдут за нами следом, – сказал Ной.

– Почему?

– В них нет веры. Камень судьбы раздавит их.

– Вы хотите сказать, что единороги повернут назад? – недоверчиво прищурился Зунн.

– При чем тут единороги? – непонимающе пожал плечами Ной. – Камень судьбы – это символ, который может принять любое обличье.

– И какое же обличье он примет в следующий раз.

– Этого я не знаю, – покачал головой мункумболе. – Но одно я знаю точно: до Страны Совершенства невозможно дойти, не веря в то, что ты можешь это сделать.

-Значит тем, кто пойдет за нами следом, достаточно будет лишь поверить…

– Нет! – абориген со всей решительностью и определенностью ударил древком копьем в плиту, на которую наступил. – Повернув назад, они уже продемонстрировали свое неверие! И теперь уже ничто не сможет заставить их поверить в то, что они могут это сделать. Они способны убедить себя в том, что верят, будто могут дойти до стены, но неверие, живущее в их душах, все равно убьет их! Так что, лучше бы им за нами не ходить!

Зунн в очередной раз посмотрел назад. Наемников по-прежнему не было видно.

– Но, если они увидят, что нам удалось пройти…

– Они нас уже не видят! Мы с ними находимся по разные стороны реальности!

На это Зунн ничего не ответил. Доводы аборигена казались ему слишком уж неопределенными. Ной оперировал философскими категориями, которые были понятны только ему одному, ну, может быть, кому-то еще из его сородичей. Мир, в котором они жили, подчинялся не законам физики, а неким концептуальным понятиям, которые, в зависимости от ситуации, легко могли менять свое смысловое наполнение. Так что, ежели мункумболе говорит «реальность», это вовсе не означает того, что он не верит в то, что эту реальность можно разрушить, просто дунув на горстку золы на ладони.

Брейгель опустил бинокль и аккуратно закрыл его объективы пластиковыми крышками.