Ядерная осень - Вячеслав Хватов

– Ничего, Илюха, сейчас ты свои булки разомнешь, – засмеялся несущий на плече «РПК» здоровяк Серега Егоров.

– Да и жрать охота, – не унимался Илья, – скорее бы уже до закромов родины добраться.

– Ты поменьше языком-то чеши, – Динеев оглянулся назад, будто кто-то из оставшихся далеко позади гражданских мог что-то услышать.

– Да ладно. Здесь все свои, – вступил в разговор молчавший до этого Мишка Сонин.

– Все равно, мужики, держите язык за зубами. Это сейчас они как овцы. Узнает кто о комбинате – неизвестно, чем все закончится. Слышал, что старлей сказал? Сначала берем «Эталон» под контроль, проводим, так сказать, инвентаризацию, а потом уже ставим народ на довольствие.

– А если его уже кто-нибудь из местных «взял под контроль»? – пробасил Егоров.

– А вот тогда ты их и попросишь, – Динеев постучал по стволу РПК, – уступить. А если серьезно… Увидим кого – ты, Сонин, через свою оптику останешься за ними наблюдать. Я тебя прикрою. А Егоров с Пономаревым бегом обратно. Начальство решит, что дальше делать. Я думаю, у них там план какой-то уже есть.

Гладко было на бумаге. Посреди дороги, уткнувшись лицом в пыль, лежал Илюха. Из-под его белобрысой головы по асфальту растекалось кровавое пятно. Впереди между деревьев мелькали странные черные тени, по которым работал из «РПК» расположившийся слева от Динеева Егоров. Слева методично щелкала сонинская «СВД». Пашке же никак не удавалось прицелиться в мечущиеся силуэты нападавших. Наконец, выцепив что-то похожее на капюшон, он нажал на спусковой крючок и тут же почувствовал, как что-то обожгло правый бок. Перевернувшись на спину, Динеев еще успел заметить уставившегося широко раскрытыми глазами в небо Мишку. Кажется, замолчал и пулемет. Зашуршала сухая трава, и над ним наклонился какой-то средневековый монах.

– Брежу, – прошептал вмиг пересохшими губами Пашка. Вдруг монах как-то неестественно дернулся и повалился поперек Динеева. Щеку оцарапало оперение короткой стрелы, торчащее у «францисканца» из шеи. Перед глазами завращался массивный крест, висевший у монаха на груди. Потом он вытянулся, как бы вырос и оказался крестом на церковном куполе. Потом разделился на несколько покосившихся могильных крестов, тут же начавших изгибаться. Подергавшись какое-то время, вся эта братия сорвалась с места и, захлопав крыльями, стаей ворон взвилась вверх.

– Очухался, – на фоне светлого квадрата окна постепенно прояснялась ухмыляющаяся физиономия Егорова.

– Воды, – Пашка едва разлепил губы.

– Держи, – Серега принес кружку с водой.

– А что произошло? – напившись, Динеев откинулся на служившую подушкой телагу. – Наши отбили?

– Да нет. Мне-то вон голову зацепило. Очнулся от того, что кто-то меня перевязывает. Гляжу – какой-то Робин Гуд с арбалетом, и вообще, весь оружием обвешанный. Ты уже перевязанный лежишь, монахов нет…

– Так, значит, были монахи-то? – Пашка коснулся царапины на щеке. – А я думал, что это бред мой.

– Были, были. Сейчас с ними разбираться поехали. И Робин Гуд этот был, только свалил куда-то. Помог тебя донести до колонны и свалил. Как сквозь землю провалился…

Возбужденную Серегину тираду прервала далекая очередь и несколько глухих разрывов.

– «Курган» и «АГСы», – пробормотал Динеев и закрыл глаза.

15.01.2027 г. Тульская область. Комбинат «Эталон»

– Ты что, сдурела, что ли? – в перерыве между душившим его кашлем сказал Егор, глядя на потирающую ушибленный затылок девушку. – Я бы тебя того… вообще убить бы мог.

– И я тебя. – Она достала зеркальце и принялась рассматривать распухающую левую скулу.

– Какого черта?

– А какого черта ты вырядился скитником?

– Холодно было…

– Ну вот и согрелся, – она улыбнулась и аккуратно, как сигарету, взяла уцелевшую хлебную палочку. – Весь пакет схомячил, обжора.

– Издевается. – Ему бы разозлиться, но отчего-то Егор не мог злиться на эту симпатичную амазонку, несколько минут назад едва не задушившую его.

Пытаясь освободиться от удавки, он скинул с себя напавшего сзади, вложив в бросок всю свою силу, и перестарался.

Хрупкая девушка, пролетев метра три, ударилась о бетонную стену, но, как ни странно, тут же вскочила и вновь бросилась на Егора. Она замахнулась, и он чисто инстинктивно, обороняясь, ударил ее справа. Рыжая бестия (ее великолепная огненная шевелюра, растрепавшись, мешала ей смотреть) грохнулась навзничь, приложившись затылком о спрятавшийся в сухой траве камень и потеряла сознание. Егор подошел ближе к растянувшейся на земле девушке.

– Отдохни, дорогая. – Она действительно будто прилегла отдохнуть. Он наклонился, пощупал пульс. Жива и ровно дышит. Чего не скажешь о нем.

– Кхы-кхы, – где-то у него была вода. Два глотка, и стало чуть-чуть полегче. По крайней мере, хрипеть перестал. Он снова посмотрел на симпатичного противника. Да. Спящая красавица. Непослушные пряди волос почти совсем скрывают лицо, но эти полураскрытые пухлые губки… так бы и поцеловал, но какое там. Кашель не утихал не на секунду. Сделав еще два глотка, Егор набрал воды в ладонь и плеснул ей в лицо девушки. Глубокий вздох. Ее грудь попыталась совершить побег из рубашки, едва не воспользовавшись отсутствием верхней пуговицы. Глаза открылись. Эти зеленые глаза… И все. Он уже барахтается, безуспешно пытаясь не утонуть в изумрудной бездне.

И вот теперь она сидит, обхватив руками коленки, и насмехается над ним.

– На. Это поможет, – рыжая кинула ему армейскую флягу. Егор отвинтил колпачок и хлебнул. Горло обожгло, и, вытерев навернувшиеся слезы, он сделал еще пару глотков. Кашель отступил.

– Спасибо.

– Будьте здоровы.

– Слушай, откуда ты взялась такая, язва?

– Тульская школа-интернат номер два. – Ее лицо вдруг стало серьезным. – А ты?

Егор помрачнел.

– Я из Москвы, – сказал он.

– Вкусно, – он уплетал уже третью котлету – это произведение искусства из тушенки и размоченных сухарей, поджаренное на тушеночном же жире.

– Еще будешь?

– Нет. – Егор посмотрел на оставшиеся котлеты и сглотнул.

– Ешь, ешь. Я еще сделаю. Тут же этого добра – километры.

– Как это у тебя получается? Я бы до такого никогда не додумался.

– А это потому, что у вас, у мужиков, с фантазией напряг.

– Ха, как это напряг? Все знаменитые художники, писатели, режиссеры – мужики. Да и готовили мужики всегда лучше. Я читал.

– Да? – Она отодвинула сковородку от его руки, потянувшейся за очередной котлетой. – Ну так иди еще почитай. Вон газет сколько.

Непростая штучка. Егор растянулся на диване, поглаживая округлившийся живот. Он покосился на девушку, которая ставила чайник на плитку.

«Оля. Оля. Оленька», – повторял он ее имя про себя, как бы пробуя его на вкус, привыкая к нему. Такое круглое, юркое имя. Кажется, выронишь, и заскачет оно, покатится с горки. Не догонишь.

– Что будешь дальше делать? – она осторожно отхлебнула кипятошного чаю.

– Дождусь этого Лешу и дальше в Москву пойду.

– К родителям, да?

– Да.

– А если от Москвы ничего не осталось?

Он отвернулся к окну. Тишину нарушало лишь потрескивание остывающего чайника и тиканье будильника, обнаруженного Егором в одной из тумбочек.

– Прости, – она поставила дымящуюся чашку на стол и села рядом с ним, – я не хотела.

– Нет, ничего, – он взял ее руку. – Я все равно пойду. Я должен все увидеть сам.

– А я своих отца и мать и не видела никогда. – Она положила свою ладонь поверх его и несильно сжала ее.

Он вздохнул.

– Может, это и к лучшему, – Оля положила голову ему на плечо.

Чтобы им было удобнее, Егор высвободил свою руку и обнял ее за плечо. Уткнулся в пахнущие сеном волосы.

– В стогу ночевала?

– Ага, – она запустила руку в его волосы.

Он тоже, перебирая ее рыжие локоны, добрался до спрятавшегося в них маленького ушка, едва касаясь, провел по нему пальцем. Отведя непослушную челку, Егор решился и поцеловал девушку в лоб. Она закрыла глаза. Потом его губы нежно коснулись ее века, курносого носика и в нерешительности замерли на щеке, рядом с уголком слегка приоткрытых губ, которые, устав ждать, перешли в наступление сами.

Она положила руку ему на бедро. Несколько минут этого губного армрестлинга закончились полной победой представительницы слабого пола. Оля провела никем не запрещенный прием – слегка укусила его за нижнюю губу, и вот уже ее язык вторгся во «вражеские» владения.

На пол полетел его бушлат, ее куртка, его рубашка, ее кофточка. Комнатная тишина была распорота надвое треском открываемой «молнии» джинсов. Стукнулись об пол берцы, закувыркались отброшенные в угол маленькие кроссовки, жалобно застонал, предчувствуя недоброе, диван.