Любовник богини - Елена Арсеньева

Этой любовью сочились ее губы и язык, эта любовь сбрызнула тело мелкой росой, но обильнее всего источало эту влагу ее лоно, и она сама ощущала этот странный, пьянящий запах потоков своего вожделения.

Горячие пальцы осторожно, чуть касаясь, ласкали ее врата. Она понимала, что Василий опасается испугать ее, причинить боль и этими робкими касаниями как бы спрашивает ее разрешения. Ей хотелось крикнуть: "О да!

Иди, иди же ко мне!" — но поцелуй прервать было нельзя, невозможно, поэтому она сняла руку с его плеча и точно так же медленно, трепетно повела по его телу.

Он был красив и совершенен — Варенька помнила то, чем наслаждался ее взор, — и теперь ее пальцы находили тому подтверждение, с восхищением скользя по напряженным, на диво соразмерным линиям и изгибам, причем ее не оставляло ощущение, что касается она прохладного шелка или потеплевшего мрамора, так все было в нем точно, чудно изваяно небесными ваятелями. Рука ее нашла руку Василия, пальцы их ласкали друг друга, сталкивались, губы то замирали, то вновь упивались поцелуями. И оба они ощутили, что прелюдия любви должна быть завершена, иначе сердца, не выдержав томления и ожидания, разорвутся.

Луна замедлила, свой ход над мраморным ложем — и легкий ночной ветерок всколыхнул листву. Затрепетали тени на зеркальных и мозаичных стенах. Освещенные бледным сиянием, заиграли самосветные блики.

Сверкали позолота, серебро, мерцали каменья. Казалось, весь храм вдруг сделался освещен потоками света, которые сбегали по нему, подобно серебристым струям воды. Стволы деревьев, колонны, ветви теперь казались покрытыми блистающим металлом. Ночные цветы горели, будто разноцветные светильники, и радуги горели вокруг них. Чудилось, весь храм, весь сад вокруг него, весь Мертвый город окутан дрожащей живой сетью, и все, чего касается она, оживает.

И вот, и вот уже близок заветный миг. Уже бесстыдные ласки Ганеши заставили Сиддхи широко раздвинуть чресла и приподнять свой лотос, жаждущий орошения. Шива изнемогал от тяжести своего божественного меча, острие которого было подернуто росою страсти, и Парвати, прекрасная Парвати трепещущими руками вздымала набухшие груди свои к алчным губам возлюбленного. Взоры Вишну и Лакшми слились, они целовали друг другу кончики пальцев, и божественная сила изливалась из тела в тело, все ближе подбираясь к средоточию мужской и женской сути, жаждущей соединения и полного обладания. Кама понял, что недоступная, дерзкая Рати сейчас будет молить его о сближении.

Кришна порывисто упал на колени меж измученных ожиданием ног Радхи, а она завела глаза, сознавая, что мгновения ее ожидания сочтены. Богиня обнимала своего возлюбленного. Ароматы белых потоков сомы напоили воздух, тревожно затихла листва, и тигр, шагнувший из логова, замер, ощутив, как страсть вливается в его ноздри и медленно переполняет тело.

Еще миг… о, еще миг…

И трижды прокричал павлин.

3. Отеческая воля

Боги, спутники бессмертия, у которых впереди — вечность, услышали этот клич и успели замереть в объятиях друг друга, Теперь ничей, даже самый внимательный взор не отличил бы их от каменных изваяний.

Однако люди ничего не слышали: единорог ворвался в пещеру и буйствовал там, бился в ее стены и своды, словно чая прорваться куда-то еще, туда, где слепящий свет и неземная сладость…

— Чандра! — Этот исполненный изумления и боли зов, прилетевший из ночи, заставил Вареньку замереть.

Тяжелое дыхание Василия заглушало все звуки, но вот он ощутил, что в его объятиях — внезапно оцепеневшее, неподвижное тело, и затих, поднял голову, тревожно заглянул в глаза:

— Милая! Что?

Она с ужасом смотрела поверх его плеча. Василий хотел было перекатиться на спину, вскочить… он успел бы напасть первым, но он не мог оставить Вареньку нагой и беззащитной под чужим, враждебным взором, может быть, под разящим ударом, а потому продолжал лежать, прикрывая ее и каждую секунду ожидая, что в спину вонзится беспощадное лезвие.

Он вздрогнул, как от удара, когда какая-то ткань накрыла его, — не ловчая сеть, как подумал на миг, — просто легкая материя. Покрывало, Что ли?

— Сюда идет ваш отец, мэм-сагиб, — прозвучал бесстрастный голос.

Нараян!

Варенька пристально смотрела ему в глаза. Луна сзади, и не различить их выражения, но ей не почудилась боль в его крике. И почему он назвал ее Чандрой?

Откуда он знает имя, которое она слышала лишь раз — во сне? Или… это был не сон? После того, что случилось — вернее, не случилось! — только что, можно предположить все, что угодно, даже самое страшное.

Но сейчас у нее не было возможности думать и предполагать. Отец! Отец идет сюда! Что сделает он с Василием, с нею, когда настигнет их вот так?! Надо скорее одеться.

Они не успели.

Рев, подобный реву раненого слона, разбил вдребезги ночную тишину Мертвого города, и страшная сила вздернула Василия в воздух. Покрывало соскользнуло с его тела и упало на Вареньку, так что она оказалась прикрыта от взглядов трех мужчин, застывших вокруг. Ну а Василий…

Ему оставался только один способ закрыть свою наготу от глаз разъяренного Бушуева: вдарить промеж этих глаз. Что он и сделал.

Помнится, Василий на пари сбивал с ног быка таким ударом, однако он все-таки висел в воздухе, у него не было точки опоры, а потому удар не удался: Бушуев только откачнулся назад и зажмурился. Впрочем, хватка его ослабела, и этого мига Василию достало, чтобы утвердиться на ногах и обернуть чресла каким-то скудным обрывком… кажется, прежде это был краешек сари. Следующим движением Василия было подхватить с земли Вареньку, резко крутнув, обернуть ее спасительной тканью и отодвинуть к себе за спину. Она закрыла лицо руками, согнулась…

Нараян стоял с непроницаемым лицом. По виду Реджинальда нетрудно было понять, что больше всего на свете он сейчас желал очутиться как можно дальше отсюда, и только угрожающая возня и легкие рыки в развалинах удерживают его от того, чтобы броситься прочь.

Тогда он уставился на змея Шешу, извилисто простертого по одной из стен храма, решив, что здесь-то не увидит ничего оскорбительного для скромности настоящего джентльмена и его разочарованного, почти разбитого сердца.

Между тем Бушуев открыл глаза и какое-то время тупо смотрел на то место, где только что видел свою дочь…

— О господи! Неужто помстилось? — пробормотал он и воздел руку для крестного знамения, но тут же разглядел полунагого взлохмаченного дикаря, укрывающего за спиною какую-то оборванную плачущую девку, — и понял, что несчастье его свершилось вполне: дочь опозорена!

Снова дикий рев огласил пределы Мертвого города и даже прорвался в джунгли, однако Нараян и Реджинальд опередили Бушуева и повисли на нем прежде, чем он рванулся вперед.