Тайна золотой реки (сборник) - Владимир Афанасьев

Упряжка не двинулась. Вожак сел на задние лапы и завыл. Протяжно и тоскливо голос вожака подхватили все ездовики. Тревожно, предвещая надвигающуюся беду, отозвались скулежом собаки с противоположной стороны острова.

Данилка жестом указал казаку, чтобы тот встал, а сам подал собакам условный знак и, подтолкнув нарты, прыгнул в них. Казак уселся позади.

Пока объезжали крутоносую косу острова, Юха уже стоял на нартовом следу и поджидал. За поворотом Данилка увидал и сразу узнал упряжку стадухинского рыбака Тихона Пушкарёва. Тихон и рыбак с Еломенской заимки Егор Аммосов лежали связанными у нарт на снегу. Опухшие, потемневшие лица, обмороженные руки, разорванные кухлянки… ноги перехвачены тонкими ремнями из оленьей кожи.

— Всех порешим! — Бандит встал с нарт и подошёл к Юхе. — Антихристы…

— Дитё сгубить? — недовольно отозвался Юха. — Грех!

— Грех, Юха, будеть, ежели живыми оставим. Сотник сказывал, что изничтожать их надыть. В шкурах ходють! — И, выхватив из-за голенища валеного сапога нагайку, он принялся остервенело полосовать Данилку, приговаривая: — Бей, Юха, полосуй!

— Дурень! — налетел на рассвирепевшего земляка Юха, оттолкнув с такой силой, что тот не удержался на ногах. — Мальца-то за что?!

— Уйди, Юха, — скрежетал зубами казак, поднимаясь, — не встревай! Не то!.. — И он ожесточённо передернул затвором карабина. — Пригвоздю как последнюю…

Договорить не успел: Юха так двинул его по уху, что он, грохнувшись о корявый береговой наст, замер, шевеля кровоточащими губами, изумлённо прошептал:

— Земеля?..

Потом вдруг разом вскочил, надломился и, осаживаясь назад, дернулся. Шипящая смертоносная вспышка вырвалась из ствола его карабина, ударилась в Юху и погасла. Юха беззвучно распахнул в стороны руки и дровяной вязанкой рухнул на лёд.

Звериная ненависть клокотала в убийце. Он подскочил к бездыханному телу и стал яростно колотить по нему ногами. Передёрнул затвор, повернулся к Данилке, но вскинуть карабин не успел. Данилка дважды нажал на спусковой крючок своего винчестера…

Трупы уложили на подготовленное казаками место, наспех присыпали подсохшим снегом. Вышли из тальника. Тихон и Егор передвигались с трудом. Данилка помог им спуститься к упряжкам, запихнул непослушные скрюченные пальцы в рукава кухлянок.

— Совсем жить не думал… — медленно проговорил Тихон. — Глаза у тебя, Данила, цепкие.

— Рука крепкая — каюр добрый… — похвалил Данилку Егор.

— В Нижний не ходи, — посоветовал Тихон. — На Анюйск иди. По Лесоковке большой отряд идёт. Банду бить будем. С Иннокентием Батюшкиным и братьями Куриловыми со Стадухина двинем. Красным отрядникам путь покажешь. Завтра у Шошина в Керетове будем.

— Больно? — Данилка осторожно притронулся к плечу Егора.

— Переболит…

— А вы Фросю не встречали?

— В Нижний прошли две нарты, однако, на атаманшу несхожи…

Данилка помог Тихону и Егору разогнать нарты. Подмёрзлые полозья очистились, и застоявшиеся собаки подхватили. Вскоре рыбаки скрылись за крутым поворотом Стадухинской протоки.

— Тундра — могила для плохих людей, — тихо сказал Данилка, глядя на мрачный островок, сурово нахмурившийся в вечерних бликах. — Дедушка так говорит…

Стараясь быть менее заметным, Седалищев время от времени обходил ярмарку, приглядывая за ревкомовцами. Улучив момент, когда ревкомовцы остались одни, он поманил керетовского рыбака Котельникова, приказно шепнул ему:

— Пора…

— Да, да… — закивал головой рыбак и направился к Шошину, опасливо озираясь.

Седалищев был доволен. Он видел, как приветливо встретили торговые люди его посыльного, как просто и уважительно распрощались. Даже ему, служаке из тюремной охранки, повидавшему на своём веку многое, а это многое складывалось из замученных в тёмных казематах якутского острога людей, они нравились. Завидовал он их молодости, силе.

— Что ещё нужно? — спросил Иван Шкулёв Шошина.

— На вечеринку приглашает.

— Это затея, Гавриил.

— Говорит, у дочери день рождения.

— Не ходите, — мрачнея, предупредил Шкулёв.

— Отказать неловко.

— Котельников с Цапандиным и Седалищевым знается.

— Иван прав, — согласился Волков.

— Напакостить могут, — сказал Иван Шкулёв.

— Может быть. — Шошин нервничал. — Отряд Байкалова должен уже быть… Что же могло их задержать?

— Округа блудная, — вставил Иван Шкулёв, — закружить может. А вот к Бочкарёву с побережья два офицера прибыли.

— У Цапандина в яранге? — спросил Волков.

— Там.

— Им на Чукотке крепко поддали, — сказал Шошин.

— Запамятовал я, Гавриил Кузьмич, — спохватился Шкулёв. — Привет вам всем, товарищи, от Федоски Протопопова с Каменки!

— Встретил? — обрадовался Волков.

— Виделись.

— Где же?

— Шаман Мотлю не пережил большого срама и ушёл к верхним людям. Федоска всем каменским агалом с тойоновскими стадами в верховьях Большого Анюя кочует. Советскую власть сам делает…

На окраине Нижнеколымска у бревенчатого тордоха есаул остановил загнанную упряжку.

— Гляди за Нелькой, — приказал Мишке Носову.

— Не уйдёт! — хмуро отозвался Носов. На неуютный древний Нижнеколымск опускались вечерние тени. Было тихо, первозданно. Незакатное июньское солнце серебрило сосулистые крыши одиноких ветхих лачуг, окрашивая потемневшие заструги и гребни надувов в серовато-лиловый цвет.

Нелькут, будто припаянный, неподвижно сидел на нартах. Одутловатое лицо его перекосило страдание. Ему опостылели эти люди, их гадостные делишки, их крысиная возня. Из-под припухших воспалённых век холодно, ненавистно смотрел он на Мишку Носова.

— Не пужай, — Носов с опаской косился на Нелькута, — враз нажму! — вскидывал он ствол карабина.

— Уберись… — будто бы нехотя, лениво цедил каюр.

Но забыл, видно, Мишка, что под напускной флегматичностью Нелькута скрыта барсовая ярость. Носов щурил слезоточивые глаза, чувствовал своё превосходство. Но мгновенный удар в челюсть распростёр его на снегу…

К тордоху подъехала Фрося. Взъерошенный Нелькут виновато насупился, пожаловался:

— Мишка стрелять хотел…

— Слава Богу, успела… — глянула на корчившегося Носова и сухо сказала: — Смотри за ним, Нелька, а я с есаулом переговорю.

— Зачем говорить? — Нелькут вытащил из-за пазухи наган и протянул ей.

— Нет, нет!.. — отрицательно замахала Фрося и юркнула в тордох.

Короткую тишину вдруг разорвал ледяной треск. Нелькуту показалось, что обломилась промёрзшая до звона лиственница, и её стон тупо ударил ему в спину. Он обернулся, и тут же опустошительная слабость стала окутывать его вязкой изморозью. В наплывающей пелене всё покачнулось, сдвинулось, стало наваливаться на него тяжестью. Он увидел Мишку Носова скрюченного, раскоряченного, карабин в его короткопалых руках змеился. Мишка пытался разрядить его вторично, теперь уже в Нелькутову грудь. Падая, Нелькут неуловимым движением, как это он делал всегда при отлове оленей на корале, нагоняя вёрткого самца, отделил от пояса чаут и метнул, крепко затянув удавку на шее Мишки.