Кадеты и юнкера в Белой борьбе и на чужбине - Сергей Владимирович Волков

Занятия, если о таковых можно говорить, происходили в помещении местной гимназии. Происходили они в самое разное время. Преподавательский состав был из 3 лиц: В.А. Казанский[163], который исполнял обязанности инспектора классов, Н.Я. Писаревский[164] и полковник Доннер[165]. Преподавателям приходилось считаться со знаниями каждого ученика и сводить их в небольшие группы, занимаясь с несколькими группами сразу в одном помещении. К концу лета этого же года воспитанники старшего возраста были переведены в Ореанду, в образовавшийся там Крымский корпус. Младший возраст был разбит на 4 класса. О соблюдении какой-либо учебной программы не могло быть и речи, так как знания учеников были весьма разнообразны, учебников было недостаточно и они были совершенно случайными. К тому же настали большие холода – в октябре месяце мороз доходил до 20 градусов Реомюра. Воспитанники сидели в классах в шинелях и часто не могли выдержать положенного на урок времени, так как у них замерзали руки и ноги. Ко времени эвакуации Крыма в интернате было более 100 человек, в возрасте от 8 до 16 лет.

Был конец октября 1920 года; в корпусе начиналась работа по налаживанию нормальной учебной жизни, но в эти дни Русская Армия, предоставленная собственным силам, должна была начать отход после неравной, жестокой борьбы, и назрел вопрос об общей эвакуации Крыма.

Крымский кадетский корпус покинул пределы своей родины в ночь на 1 ноября 1920 года (ст. ст.). Он был погружен в Ялте, в составе трех рот, на паровую баржу «Хриси». Младшая рота погрузилась на пароход «Константин», где она не подвергалась опасности рискованного плавания, каковым был переход через Черное море на плоскодонной барже «Хриси», предназначенной для мелких рейсов вдоль морских берегов.

Капитан и небольшая команда баржи были явно враждебны и старались помешать отплытию. Только угроза применить крутые меры заставила механиков спешно починить якобы испорченные машины и вывести баржу в море. Наличие в составе корпуса двух кадет, прослуживших некоторое время на флоте добровольцами, предотвратило попытку капитана баржи отвести ее в Одесский порт. Сменяясь у штурвала, новоиспеченные «капитаны» – кадеты Каратеев и Перекрестов – на пятые сутки привели баржу в константинопольский рейд, предварительно выйдя к Анатолийскому побережью километрах в сорока от Босфора. На реях «Хриси», кроме позывных, развевались также сигналы «Терпим голод» и «Терпим жажду». Вся «Белая Русь» находилась уже здесь – рейд был усеян нашими военными кораблями, пароходами, транспортами и баржами.

Вскоре по прибытии все кадеты были пересажены на большой пароход Добровольного флота «Владимир». Там к корпусу присоединились воспитанники Феодосийского интерната с полковником князем Шаховским, эвакуировавшиеся из Крыма на пароходе «Корнилов». Составилась целая армия молодежи – свыше 600 человек – в разнообразном воинском и кадетском одеянии. Карантинное полуголодное стояние на рейде Константинополя затянулось, так как выяснилось, что ни одна страна не проявила ни малейшего интереса к судьбе русских юношей. Наконец, когда пришло радостное известие, что королевич Александр принимает корпус на территорию своего королевства, пароход «Владимир» взял курс на Адриатическое побережье Королевства Сербов, Хорватов и Словенцев, как тогда называлась Югославия, и 8 декабря 1920 года (н. ст.) прибыл в бухту Бакар. Во время плавания первая рота была разоружена.

Л. Сердаковский[166]

Чему Господь свидетелем меня поставил[167]

Успехи белых армий в 1918–1919 годах вызывали у русских в Тифлисе радость и надежду, особенно среди нас, кадет. Нам было обещано, что мы будем приняты во вновь открытый Владикавказский корпус, куда уже стекались кадеты из всех концов Центральной и Южной России. В Тифлисе составилась группа в 30–40 кадет с двумя офицерами. Горечь расставания с болеющим отцом, матерью и бабушкой, всегда жившей с нами, смягчалась сознанием, что это временная разлука. Мы были уверены, что раз мы опять надеваем кадетские погоны, значит, белые побеждают и мы все вернемся к нормальной жизни, прерванной революцией. Сборы были недолгие, и в начале ноября мы тронулись на двух фургонах по Военно-Грузинской дороге во Владикавказ. Красота этой дороги действительно стоит многочисленных восторженных описаний. Строгое величие Кавказского хребта, столь отличное от уютной романтики Альп, и спокойная прелесть долин Грузии, с поросшими мхом старинными церквами и башнями, были особенно дороги нам, мальчишкам, родившимся и выросшим на Кавказе, где, по словам Бальмонта, «скалы учат силе, а цветы учат нежности». Бальмонт перевел на русский язык поэму средневекового грузинского барда Шота Руставели «Витязь в барсовой шкуре», воспевающую царицу Тамару (1148–1213). Царица Тамара и грузинской, и русской церковью почитается святой. Ее правление было самой блестящей страницей грузинской истории. Лермонтовский образ властительницы Дарьяльского ущелья, сбрасывавшей своих любовников в бурлящий Терек, не имеет ничего общего с исторической царицей Грузии. Святая Тамара была одно время неудачно замужем за князем Юрием, сыном Андрея Боголюбского, потом за осетинским князем Давидом из рода Багратионов. Перевод Бальмонта по праву считается одним из лучших.

Ноябрь – неподходящий месяц для горных путешествий. Начались холода и снежные бури. У туннеля «Майорша» произошел обвал, и нам пришлось дальше идти пешком. К Крестовому перевалу мы добрели замерзшие и усталые. В маленьком духане, полном дыма, грузин и горцев, я первый раз в жизни выпил рюмку коньяка. С непривычки сараджевский коньяк показался мне огнем, но действие его было замечательным. Я сразу ожил, слегка закружилась голова, отяжелели ноги, и жизнь не представлялась уже такой мрачной, как казалась в дороге. Немало рюмок коньяку я осушил потом, но ни одна из них не была столь приятной.

Незабываемое впечатление производит рассвет в горах. В темноте сначала озаряются первыми солнечными лучами вершины самых высоких гор. Постепенно темнота спускается вниз, и горы появляются во всей их ослепительной снежной красоте. А Казбек! Вершина, ниже монастырь и селение. Туч не было, и мы могли им вдоволь налюбоваться. На грузинско-русской границе (что для нас звучало дико) нас приветливо встретили бравые кубанцы-пластуны в английских шинелях. По их бодрому настроению никак нельзя было предположить, что на фронте далеко на севере, под Курском, начались неудачи. Мы ничего не знали о латышской и эстонской дивизиях, переброшенных красным командованием с затихшего польского фронта на Деникина. Усталые, но довольные, мы, наконец, добрались до Владикавказа.

Первое, что мы увидели, было желтое здание корпуса, памятное мне с раннего детства. Столпившись в вестибюле, мы услышали равномерный грохот: первая, строевая, рота шла в столовую. В противоположность вольцам и тифлисцам, владикавказцы шли сдвоенными рядами. Разнообразие погон: на основном желтом фоне мелькали