Каннибализм в греческих мифах. Опыт по истории развития нравственности - Леопольд Воеводский

Зевс.

Подобно тому как Крон восстал против своего отца Урана и низверг его при помощи прочих Титанов, точно так же и сын его, Зевс, восстаёт против него самого и низвергает его после ужасной борьбы при помощи Циклопов и Гекатонхейров. [659]

Начинается господство Зевса. Первой из перечислямых Гесиодом жён его была, по Гесиоду, Митида. О поглощении её Зевсом мы читаем у него, что, «когда она собиралась родить богиню, светлоокую Афину, то Зевс, хитро очаровавши ум её ласкательными словами, поглотил [собственно: вложил в свой желудок]». [660]

Чтобы указать, как буквально понимался этот миф, приведу слова схолиаста к фразе Гесиода: «хитро очаровавши её ум» и т. д.: «Это говорится потому, что Митида имела такую способность, что могла превращаться в какую хотела форму. Итак, Зевс, прельстив словами и заставив сделаться маленькой, проглотил её». [661]

У Аполлодора тот же миф передаётся уже в следующем виде:

«Зевс сходится с Митидой, которая превращается в различные формы, чтобы избежать его объятий, и когда она сделалась беременною, он, предупреждая роды, съедает её». [662]

Если мы теперь спросим, что было причиной этого поглощения, то у Гесиода читаем: «так поступить посоветовали ему Гея и Уран, чтобы вместо Зевса не имел царской власти иной бессмертный бог, ибо было суждено, чтобы из неё (Митиды) родились очень умные дети… Поэтому Зевс проглотил её раньше, чтобы она указывала ему, что хорошо и что дурно». [663]

Тут мы видим два мотива: во‑первых, известное уже и из истории об Уране и Кроне опасение, чтобы дети не лишили своего отца власти, и, во‑вторых, ещё очень интересный мотив: проглотивши жену, Зевс надеется усвоить себе её ум. Последнего рода воззрение мы находим у теперешних каннибалов, которые, пожирая своих врагов, надеются приобрести все качества, которыми они обладали.

§ 27. Миф орфической теогонии о Загрее

Орфическая теогония, как и вообще все произведения так называемой орфической поэзии, представляет, после теогонии Гесиода, дальнейший шаг религиозной реакции. Вся эта поэзия отличается удивительно консервативным, можно даже сказать, фанатически-религиозным направлением, вследствие которого она удерживала и выдвигала вперёд самые старинные формы религиозных преданий, чему, впрочем, ещё особенно способствовала появившаяся со временем возможность символического или аллегорического понимания и толкования мифов. Новые, заимствованные большей частью извне, философские идеи и религиозные воззрения стали приспособляться к народным понятиям и облекаться в древнейшие народные формы. Таким образом, новые элементы являлись не опровержением, а напротив, только поддержкой или подтверждением древнейших преданий. Многие сказания, лишавшиеся в более образованном обществе всякой поддержки вследствие дикости своего содержания, нашли опять толкователей и защитников в приверженцах орфических мистерий. Естественно, что сообразно с этим консервативным направлением содержание орфических гимнов дышало первобытностью и поэтому неудивительно, что мнимый сочинитель их, Орфей, считался одним из древнейших поэтов Греции, даже древнее Гомера. Вследствие этого понятны и те нападки, которые, подобно как на Гомера и Гесиода, возводились так же точно на Орфея за безнравственность его сочинений, за приписывание божествам самых непозволительных поступков и т. п. К какому времени бы ни относили появление орфических гимнов и проч. произведений, всё-таки консервативная тенденция и фанатическое направление их гарантирует нам старинность формы, которая для нас является единственно существенным предметом нашего исследования. А эта форма сохранялась в устах народа в продолжение тысячелетий, подвергаясь только незначительным изменениям, ради содержания идеи, которая облекалась в эту старинную форму. Поэтому и относительно орфического мифа о Загрее, рассмотрением которого мы займёмся, нам, собственно, нечего было бы опасаться, что мы здесь имеем дело с явлением вполне новым, с произвольной выдумкой, может быть, времён христианской эры, куда относят значительное количество так называемых орфических произведений. Но мы знаем наверное, что занимающий нас миф о Загрее, игравший важную роль в орфическом учении, составлял содержание орфической теогонии уже в конце VII или в начале VI века до Рождества Христова. Ономакрит, которого Павсаний называет сочинителем этого мифа, был по крайней мере распространителем его. [664]

Орфическая теогония до нас не дошла, должно быть, преимущественно вследствие неприличности своего содержания. Тем не менее из значительного количества намёков, выдержек и рассказов позднейших писателей мы можем составить себе довольно ясное понятие о содержании интересующего нас мифа о Загрее.

Вместо того, однако, чтобы ограничиться передачей его по более древним источникам, я предпочёл поставить здесь впереди рассказ Фирмиция, христианина, жившего в IV веке [665] , помещённый в единственно дошедшем до нас сочинении его «О ложности языческих верований», где все боги изображаются простыми смертными, обоготворёнными лишь впоследствии. Это я делаю с целью показать на этом примере, как со временем сглаживались более резкие черты мифа, и как, несмотря на враждебное отношение христианина к языческим религиозным сказаниям, этот миф о Загрее представляет меньше грубых черт у Фирмиция, чем он имел в самой теогонии, из чего можно заключить, что и в этой последней успели уже сгладиться некоторые слишком резкие черты, связанные с ним первоначально в устах народа. У Фирмиция передаётся рассказ о Загрее в следующем виде:

«Либер [т. е. Вакх, Дионис, Загрей] был сын Юпитера, царя Критского. Родившись от незаконной матери, он воспитывался у отца с большею заботливостью, чем бы следовало. Жена Юпитера, называвшаяся Юноною, в своей мачехиной злобе, всюду строила козни для убиения ребёнка. Так как отец знал о тайном негодовании жены, то отправляясь [однажды] из своего государства, он поручил опеку над сыном надёжным, как ему казалось, сторожам, чтобы раздражённая женщина коварно не сделала ребёнку какого-нибудь вреда. Тогда Юнона, улучивши удобное для своих козней время, и ещё более раздражённая тем, что отец пред отъездом оставил ребёнку и престол, и скипетр, подкупает царскими наградами и подарками сторожей, помещает телохранителей своих, называвшихся Титанами, во внутренних частях царского дворца, и игрушками и зеркалом, искусно сделанным, она до того обольщает душу мальчика, что тот, оставив царское седалище, завлекается ребяческим желанием на самое место засады. Здесь его схватывают и убивают и, чтобы нельзя было найти никакого следа убийства, толпа телохранителей разделяет между собою члены ребёнка, разрезанные по частям. Но так как они сильно опасались жестокости тирана, то, прибавляя к одному преступлению другое, они съедают изваренные различным образом члены ребёнка, чтобы вкусить неслыханного доселе кушанья, состоявшего из человеческого тела. Сердце досталось при разделе сестре его, называвшейся Минервой, – ибо и она участвовала при преступлении; – она его спрятала, с тем чтобы [уведомляя отца об убийстве] иметь ясное доказательство своего доноса и вместе с тем, чтобы иметь чем укротить гнев неистовствующего отца». [666]

Далее говорится о жестоком наказании, которому подверглись Титаны со стороны Зевса. Наконец, говоря о том, как он старался утешить себя после потери дорогого сына, Фирмиций продолжает следующим образом:

«Он приказывает слепить из гипса изображение сына, и сердце, посредством которого, по указанию сестры, было открыто злодеяние, художник помещает в том месте, где была изображена грудь. После этого, вместо надгробника, он выстраивает храм и в жрецы назначает воспитателя ребёнка. Того звали Силином. Чтобы усмирить жестокость неистовствующего тирана, жители Крита назначают праздничные дни для поминок и учреждают празднества, повторяющиеся каждый третий год, причём они по порядку изображают всё то, что умирающий ребёнок или делал, или терпел. В память жестокого пира, в известное время года они растерзывают зубами живого быка и в глуши лесов изображают рыданием и дикими криками сумасшествие, чтобы это преступление казалось совершенным не коварно, а в припадке бешенства. Впереди несут ящик, в который сестра тайно запрятала сердце; звуками флейт и кимвалов они изображают игрушки, которыми был прельщён ребёнок. Таким образом, подвластным народом из тирана был сделан бог, которого нельзя было похоронить». [667]

В рассказе Фирмиция Загрей является просто незаконным сыном Зевса, в то время как из других источников мы знаем, что в орфической теогонии он происходил от сожительства Зевса со своей собственной дочерью Персефоной. Таким является он и у Каллимаха [668] , и у Овидия, последний упоминает ещё о превращении Зевса в змия [669] . Мотив, что Зевс изнасиловал свою дочь в виде змия, появился, очевидно, впоследствии, для оправдания противоестественной связи Персефоны с Зевсом; сам же Зевс, по-видимому, не нуждался в оправдании. Первоначально в этой связи, точно так же, как и в супружестве Зевса со своей матерью, Реей, не виделось ничего непозволительного. Но впоследствии и та, и другая изображались уступившими только насилию и хитрости Зевса. У Афинагора читаем: «Зевс преследовал даже родную мать Рею, не желавшую супружества с ним. Когда она превратилась в змия, то и он принял вид змия и, связавши её так называемым ираклеотским узлом [объятием], совокупился с нею… Затем под видом змия он изнасиловал и дочь свою Персефону (sic)». Что сказание о сношениях Зевса с Персефоной приписывалось именно Орфею, мы видим из следующих слов: «Следовало бы ненавидеть или Зевса, приживавшего детей с матерью Реей и с дочерью Корою [т. е. Персефоной], или же Орфея, выдумавшего подобные вещи». [670]