Купель дьявола - Виктория Платова

— Сейчас поймете, Катрин.

Херри-бой с удвоенной энергией заползал среди фотографий и выбрал наиболее удачный снимок центральной части триптиха. Затем снова полез в папку и вытащил еще один снимок.

— Вот, смотрите. Это петербургские снимки “Всадников”. Те, что я делал в мастерской у второго вашего приятеля, Ивана Бергмана. Вы помните?

Конечно же, я помнила: софиты, которыми Херри окружил “Всадников”, несколько точек съемки и разные объективы. Тогда Херри-бой казался безобидным специалистом по Лукасу ван Остреа, он не вызывал у меня никаких опасений.

— Да. Я помню.

— А теперь я просто соединю их.

— Что?

— Фотографии… Пока фотографии, ведь “Всадников” еще нет в Голландии. Я соединю их так, как выглядели бы вместе левая створка триптиха и его центральная часть.

Херри-бой составил фотографии, и картина начала Страшного Суда стала еще более полной. Всадники состыковались с видениями Зверя идеально.

— Теперь вы понимаете, что это одно целое?

— Да. Теперь понимаю. — Херри-бою действительно стоило бороться за “Всадников”, он нуждался в них больше всего. И он имел самые предпочтительные права.

— Мне нужны “Всадники”, Катрин! — он посмотрел на меня умоляюще.

— Я же сказала. Переговоры можно начать в самое ближайшее время. Только вот что, Херри… Где же еще одна створка? Правая?

— Я не знаю…

— А как к вам попала центральная часть?

— О, это еще одна давняя история. Я уже говорил вам о страшном наводнении 1953 года. Тогда вода прорвала дамбы. Ее нашли в одном из домов у Рейна, хозяева которого погибли. Утонули. Картина была передана сюда, в Мертвый город. Уже после этого Мертвый город стал музеем.

— Ну а вы как здесь оказались, Херри? — я с видимым удовольствием задавала Херри-бою самые простые вопросы, именно они отводили его от опасной черты невменяемости.

— Я был студентом Амстердамского университета, когда впервые услышал о Лукасе Устрице. Факультет естественных наук.

Ну что ж, студенты факультета естественных наук чаще всего ударяются в мистику, точно так же, как физики-ядерщики обожают ходить в церковь по выходным.

— Я приехал сюда на экскурсию, совершенно случайно, со своими друзьями, со своей невестой и увидел картину… И она сказала мне…

— Невеста?

— Да нет же… Картина… Я стоял перед ней, и она сказала мне: “Ты должен остаться здесь, Ламберт-Херри”…

Час от часу не легче, Херри-бой, оказывается, слышит голоса. Но, с другой стороны, Жанна д'Арк тоже слышала голоса, что не помешало ей стать национальной героиней Франции… Я так и видела эту летнюю поездку к морю, веселенькую экскурсию, которая не предвещала ничего страшного. Юный Херри-бой и его невеста, типичная голландка с грубым ртом; их подвыпившие друзья из университета — разухабистая студенческая компашка, любители пива, селедки и каких-нибудь “Секс Пистолз”. Херри-бой начал приставать к невесте еще на прогулочном катере, он мечтал добраться до острова и под сенью староголландских избушек залезть к своей девочке в шелковые бикини. Но вместо этого увидел картину. И все рухнуло.

Бедная невеста.

— Я устроился здесь. Сначала рабочим. Следил за состоянием домов, держал их в порядке. А потом, когда умер директор Музея Лукаса Устрицы, занял его место.

— Надеюсь, смерть директора…

— О нет! Он долго болел. У него был рак желудка… Я здесь уже пятнадцать лет.

— А ваша невеста?

— Я говорил вам. Мы расстались. Она не захотела… Она не поняла меня.

Хотела бы я видеть дуру, которая бы поняла!..

— И вот теперь появились вы, Катрин. Интересно, в каком контексте он меня рассматривает?

— Вы появились вместе со “Всадниками”… Это знак. Вот это — тоже знак. Самый важный.

Херри-бой снова углубился в совмещенные фотографии.

— Смотрите, Катрин. Две части триптиха имеют художественную ценность сами по себе. Но если их совместить… Обратите внимание на пейзаж на заднем плане.

Я послушно уставилась на пейзаж, но так ничего в нем и не заметила. Произвольные линии разверзшихся океанов и сломанные горные цепи были прописаны не так тщательно, как основные фигуры композиции. На Зверя и его свиту я пыталась не обращать внимания — несмотря на то что я скептически относилась к откровениям Херри, картина вызывала у меня смутный страх.

— Я ничего не вижу, Херри! И что именно я должна увидеть?

Он бросился к своему столу, уронил на ходу стопку каких-то журналов и выволок на свет божий лупу.

— Вот. Так вам будет понятнее. Поверхность фотографии приблизилась, стала даже различима крупнозернистая печать.

— Я пытался делать фотографии с максимально возможным разрешением. Затем очистил изображение на компьютере и прогнал его через принтер.

— Очень мило получилось.

— Вы смотрите невнимательно. Некоторые линии центральной и левой части совпадают на стыках. Я хочу, чтобы вы их рассмотрели.

Наконец-то я поняла задачу. И принялась добросовестно рассматривать стыки. Сначала я делала это только из вежливости, но потом до меня стал доходить смысл сказанного Херри. Прихотливые изгибы у кромок фотографий, не имевшие никакого смысла сами по себе, неожиданно стали складываться в некую цельную картину, в некое подобие плана.

— Вы видите, Катрин? — шепотом спросил у меня Херри. — Теперь вы видите?

— Подождите, Херри… Вы хотите сказать, что здесь спрятан…

— Все эти линии на что-то указывают. На что-то, что человек, обладающий достаточной информацией, может найти… Это и есть тот ключ, о котором я говорил, Катрин.

Все сказанное Херри сильно смахивало на правду, но я не торопилась этой правдой воспользоваться. Сейчас мне, как человеку здравому, придется разочаровать его.

— Даже если вы правы, мы все равно ничего не найдем.

— Почему? — обиделся он.

— Потому что не обладаем полнотой информации. Только частью ее, Херри. Не забывайте, что у нас нет третьей доски.

Я сказала это совсем не случайно: с противоположной стороны центральной фотографии, в том месте, где должна была находиться гипотетическая третья створка, тоже был размещен совершенно произвольный пейзаж. Ему было тесно в центральной доске, и он явно уходил за ее пределы.

— Я говорил… Я был уверен, что… как это по-русски? …вы все схватите… И на ходу порвете подметки.

— У этого выражения совсем другой смысл, Херри, — досадливо отмахнулась я. — А может быть, он не успел дописать этот триптих?

— Исключено, Катрин. По свидетельству Хендрика Артенсена, алтарь был полностью закончен. Лукасу оставалось только выставить его…

Но я уже не слушала Херри: я углубилась в изучение фотографий. Скопище коленопреклоненных перед Зверем грешников в складках гор, отвратительного вида монстры, исподтишка вползающие в них, — фантазии Лукаса Устрицы мог позавидовать сам Босх, общепризнанный мастер триллеров раннего Северного Возрождения. Одного из грешников в тиаре римского папы терзал целый выводок крошечных полулюдей-полускорпионов: фрагмент был таким экспрессивным, что я не могла оторвать от него взгляда. Ничего сверхъестественного в этом не было: с тем же успехом можно было рассматривать любой другой фрагмент. Почему же я остановилась на нем?

Линии горных цепей и океанских приливов, вывороченные с корнем деревья по-прежнему назойливо складывались в некое подобие плана; сами не имевшие прямых углов, они неожиданно сложились в довольно правильный прямоугольник.

Но ничего, кроме контуров, в них не было.

— Оно не может быть лишенным смысла, это изображение, — зашептал мне на ухо близко придвинувшийся Херри-бой. — Вы согласны, Катрин?

— Даже если предположить, что мы имеем дело с каким-то планом…

— Ну наконец-то! Вы тоже поверили…

— Даже если предположить это, мы не знаем, к чему он относится и что это такое на самом деле. Периметр комнаты? Периметр дома? Периметр города…

— В этой местности города никогда не строились по периметру… Они подчинялись только береговой линии. Линии дамб и дюн.

— Ценное замечание. Значит, город отпадает. Но это все равно не решает задачи. И с чего вы взяли, что этот план… Будем называть его планом… Относится именно к Мертвому городу Остреа?

— Я не знаю… Но я хочу верить. Мертвый город был последним прибежищем Устрицы. Был последней его мастерской… Дайте мне ключ, Катрин! Вы найдете его, я уверен.

Увлеченная изучением фотографий, я все-таки ослабила бдительность, я позволила сумасшедшему Херри-бою приблизиться ко мне. Лицо голландца, умоляющее и грозное одновременно, нависло надо мной. Он ухватил меня пальцами за подбородок, и я вдруг почувствовала необыкновенную легкость и пустоту внутри. Еще мгновение — и он меня поцелует…

Дыхание Херри-боя стало прерывистым, губы раздвинулись, и за ними открылась гряда белых, влажно поблескивающих зубов. От его волос пахло всеми старинными рукописями сразу, — полусгоревшим сафьяновым жизнеописанием Лукаса Устрицы, никогда не виденными мной записками Хендрика Артенсена, хранилищами Роттердамского и Утрехтского университетов. И даже факультетом естественных наук, где так и не доучился Ламберт-Херри Якобе.