Окаянный груз - Владислав Русанов

– Ори не ори, казны не вернешь, – рассудительно произнес худой пан. – Седла починим. После погонимся. Далеко не уйдут.

– Мало нас, – с тоской глянул на бессознательного Хмыза и склонившегося над ним Ендрека пан Бутля. – Справимся ли?

– С Мироедом-то? – усмехнулся Стадзик.

– Мироед – тьфу и растереть. Не было бы у них сговора с Гредзиком.

– Не было, – повернулся Ендрек. – Мне пана Гредзика Квирын ненароком выдал. Я давно на его повязке зелень заприметил. А от чего – не знал.

– От чего, от чего, – сварливо проговорил Стадзик. – Может, лопухом подтерся когда?

– Так и я об этом думал. А как Квирын ляпнул, мол, предатель завелся, ветки по ходу ломит…

– А ты молодец, студиозус, – хмыкнул пан Юржик. – Не ошибся в тебе пан Шпара. Выживем – в гости ко мне приезжай. Мы, Бутли, хоть и мелкопоместные, а хлебосольные. Именье наше в двух верстах от Семецка. Знаешь, как на Ракитное из Берестянки ехать?

– Хорошо, приеду, – зарделся Ендрек. – Если выживем, я сперва к отцу, в Выгов, а после…

– После всего этого в Выгов тебе, дружок, путь заказан, – сурово сказал пан Клямка. – И так охотников до каз… – Он замолк, едва не хлопнув себя по губам, поскольку через черный ход в шинок вернулся Лекса.

– Во! – В высоко поднятой руке шинкарь держал сразу несколько длинных волосин. Не иначе, из хвостов повыдергивал. – Я про всяк случай десяток нащипал. Это…

– Спасибо! – Ендрек схватил первый волосок. Торопясь, едва-едва сумел засунуть его в ушко иглы. Склонился над раненым.

– Ему б еще горелки, – заметил Стадзик.

– Потерпит, – отрезал Юржик. – Он гусар, не чета этому ногтегрызу. Держать не надо. Помочь? – спросил он у Ендрека.

– Справлюсь, спасибо, – отвечал тот, делая первый прокол на краю раны.

– Ну и славно. Как ты говоришь, Лекса, – что баба с возу…

– …а сам не плошай, – подхватил шинкарь.

– Хорошо сказал! А дратва у тебя есть? Ну, кожи там куски, ремни старые какие?

– Найду, – просто ответил великан и уж собрался было снова исчезнуть за дверью…

– Погоди! – остановил его пан Бутля. – Сразу под навес неси – седла починим. Мы сейчас.

Оставшись один на один с Хмызом, Ендрек сосредоточился на зашиваемой ране. Стежок за стежком он стягивал по-прежнему кровоточащие края, жалея, что не научен шить мышцы. Такое знание в Руттердахской академии давали с пятого года обучения, не раньше. А некоторые и вовсе становились бакалаврами от медицины, не умея лечить резаные, колотые, рубленые раны. Зато прекрасно врачевали зубную боль, кровавый понос или почечуй.

Вот и последний стежок. Медикус отложил иглу, распределил вдоль шва целую горсть корпии, взялся за полотно. Первый виток вокруг грудной клетки, потом на правое надплечье, наискось к левой подмышке, опять поперек спины и снова наискось, только от правой подмышки к левому плечу. И так – виток за витком, виток за витком. Ендрек так увлекся, любуясь ровными полосками холста, туго стягивающими туловище Хмыза, что не обратил сперва внимания на шум во дворе.

Что такое? Звон стали?

Крики?

Ендрек нащупал саблю на боку. Поединок с паном Цецилем Вожиком показал всю его несостоятельность как фехтовальщика, но все-таки…

Дверь распахнулась так резко, что поднятый ветер взъерошил волосы на голове парня.

– Кому делать нечего?

Соскочив от удара с одной петли, дверь повисла, перекосившись и жалобно поскрипывая, а в проеме появился незнакомый человек с арбалетом, нацеленным прямо в Ендрека:

– Кидай оружие, сволочь!

Студиозус бы подчинился сразу и с радостью – еще бы не подчиниться под прицелом, – но вторым, кто заскочил в шинок, был пан Гредзик Цвик, успевший подвесить на платок подраненную левую руку.

– Влип, студиозус?!

Ничего не соображая от внезапно нахлынувшей ярости, Ендрек схватился за саблю, но успел разглядеть только стремительно приближающийся волосатый кулак.

Вспышка. А после тьма…

Глава десятая,

из которой читатель узнает, что предателей никто не любит, даже те, кто вынужденно прибегает к их услугам, а также становится понятным смысл пословицы: «На Господа надейся, а имей сто друзей…»

Сознание возвращалось неспешно. С такой неохотой пьяница выбирается из-за стола, а собака оставляет по приказу хозяина найденную в кустах кость.

Первым вернулось ощущение боли в затекших руках. Кисти занемели и ныли, как ноет старый, давно сросшийся, но дающий о себе знать в слякоть перелом.

Связаны!

Связаны умело и надежно. Попробуй вырвись, когда от запястья до локтя руки не чувствуешь.

Ноги вроде как свободны. Но это кажущаяся свобода. Все равно без рук… Без рук как без рук. Пошловатый каламбурчик, но удивительно уместный.

После боли вернулся слух. Где-то неподалеку ругались. Ругались по-лужичански. Только один спорщик малость коверкал слова, словно привык к более долгим гласным звукам. Второй говорил чисто, с малолужичанским выговором. И голос как будто знакомый…

Гредзик?

Похоже, он.

Ах, да! Точно он.

Ведь предатель вошел в шинок перед тем, как…

«Перед тем как дать мне в зубы, – подумал медикус. – Умело, нельзя не признать. Как мозги не вышиб?.. А что с остальными? Стадзик, Юржик? Раненый Хмыз?»

Немало времени прошло, прежде чем Ендрек сумел пошевелить головой без риска потерять сознание и открыл глаза.

Темнело. Наступили те самые летние сумерки, про которые в Тараще говорят – коротки, как девичья память.

Посреди подворья полыхал огромный костер. Без сомнения, его пламя доедало не слишком-то ухоженную ограду двора Лексы. А быть может, и часть соломенного навеса. Чтоб лучше занялось.

В желтых, рыжик, алых сполохах мелькали фигуры людей. Много. Не меньше дюжины. И это еще те, что на виду…

Все вооружены саблями. Ничего удивительного. Коли решили напасть на отряд пана Войцека Шпары, нужно вооружаться как следует. Даже если самого Меченого удалось выманить и убить.

Вот одежда на разбойниках была какая-то чудная. Непривычная глазу лужичанина. Да и в Руттердахе, где Ендрек прожил полных три года, так не одевались.

Высокие сапоги с цветными кисточками, пришитыми снаружи к краю голенища. Светлые штаны, узковатые по выговской моде, но чересчур широкие для щеголей из руттердахских студиозусов. Вышитые на груди рубахи. Рисунка не разобрать в полумраке, но что-то яркое, цветастое. Кожаные жилетки покрыты металлическими бляхами, как рыба чешуей. Коротенькие, как подрезанные снизу, курточки с длинными рукавами наброшены на одно плечо. На головах – украшенные полосатыми перьями шапочки из курчавого меха новорожденных барашков.

Где-то Ендрек видел похожий костюм. Но где?

Лица чужаков украшали лихо закрученные усы и крючковатые носы. Остальные черты за этими выдающимися частями терялись.

Из толпы сразу выделялся пан Цвик васильковым кунтушом и заломленной набок волчьей шапкой.

– Что за народ?.. – прошептал Ендрек едва слышно.

Он ни к кому не обращался. Просто хотел убедиться, что язык и губы слушаются.

Язык и губы ворочались с трудом и цеплялись друг за друга в пересохшем рте, но слова получились понятными. Настолько, что с правого боку послышался ответ.

– Угорцы… – произнес голос пана Юржика. – Рошиоры.

– Чего? – Ендрек попытался повернуть голову. Затылок отозвался вспышкой боли. Он охнул и закрыл глаза.

– Сиди, не дергайся, – посоветовал Юржик. Он разговаривал довольно сносно. То ли досталось меньше, то ли привычнее медикуса к побоям и ранам. – Рошиорами в Угорье гусар называют.

– Откуда?..

– Из-под спуда, – срифмовал пан Бутля. – Почем я знаю? Налетели…

– Гредзик с ними…

– Да вижу я, вижу. У-у, сука! Слишком быстро у меня саблю выбили.

– А остальные?

– Наши?

– Угу…

– Хмыз слева от тебя. Сноп снопом. До утра не дотянет.

– Как же…

– А вот так же. Война, студиозус, война.

– Какая война? – Ендрек не сразу взял в толк, что имеет в виду пан Юржик. – Разве Прилужаны…

– Наша война. Мы воюем против всех. Ты, я, Стадзик, Хмыз.

– Отвоевались, по всему выходит, – донесся слабый голос Стадзика. Похоже, он сидел еще дальше справа, за Юржиком.

– Это мы еще поглядим, – гонористо ответил пан Бутля, но уверенности в его голосе ощущалось мало.

– А телега? – продолжал расспрашивать Ендрек.

– Исчезла, – едва ли не радостно сказал пан Клямка.

– Значит…

– Значит, поросячий хвост им, а не казну прилужанскую!

– Так ведь и нам тоже…

– Ну и пускай. Чтоб ни «кошкодралам», ни грозинчанам, ни угорцам. Хоть бы ее в Стрыпе утопили, будь она неладна.

– Тише! – прервал гневную речь Стадзика пан Бутля. – Гляди, идут к нам.

Ендрек встрепенулся, поднял тяжелые, непослушные веки.

В самом деле. К ним приближался пан Гредзик, злорадный и растерянный одновременно, а с ним худощавый угорец, недовольно нахмуренный. Рошиор подергивал щекой. Пальцы его сновали туда-сюда по эфесу сабли, на вид более кривой и широкой, чем оружие лужичан. Глаза пана Цвика бегали по сторонам. Он старался не смотреть на спутника.